5. Чехов.

Встреча с  ревнивым соперником Владиславом Козловым

Погостив пару дней у Миллеров – моей племянницы Светланы и ее мужа Михаила – в подмосковной Дубне, решил навестить еще одного «одновзводника» по СВУ – незабвенного Владика, ныне отставного подполковника Владислава Евгеньевича Козлова. Двадцать второго апреля, поднявшись с постели в полшестого утра и отказавшись от завтрака, я с тридцатипятилетним сыном Миллеров Михаилом, инженером-ядерщиком, на престарелом «жигуленке» поехал в Москву. Миня отечественную технику своего тестя не щадил: дав газу до отказу и включив все скорости сразу, он, беспрерывно болтая со сидевшим рядом приятелем и презирая рытвины-ухабы, выписывал виражи сквозь рассветный лес к заветной цели. К девяти утра ему назначили интервью в швейцарском посольстве. А там – виза, полет в Женеву на монтаж ядерного ускорителя по контракту, что сулит приличное «бабло» на приобретение «забугорной тачки». А потом на замену ему должен прилететь его отец, тоже Михаил Миллер и тоже ядерщик, но ученый со степенью и стажем работы в Объединенном институте ядерных исследований, превышающем возраст сына

В Москве просил тормознуть у первой же станции метро, добрался до Курского вокзала и ближе к полудню обнимал округлое тело Славы Козлова на выходе из подземного перехода чеховского вокзала.

Болтая на ходу, вышли на привокзальную площадь, а там солнечно, тепло, настоящая весна – и в природе, и на душе!.. Пересекли ристалище и оказались у «хрущевки» с несколькими подъездами, где в квартире 22 и обитает Владислав со своей Лией и внуком Святославом. Не имена, а тонкое звучание струн гуслей в тенистом саду седой старины!..

А в двухкомнатных апартаментах №22 - опьяняющий аромат. Но не кофе! Оказывается, Лия, маленькая, приятная во всех отношениях, молодая, всего-то за семьдесят, быстрая в движениях и, как я потом убедился, острая и бесстрашная на язык женщина в ожидании «важного гостя», то есть меня, напекла столько пирогов и пышек, словно собиралась оставить в доме приживалом навсегда.

За столом пили водку и ели пироги с рыбой и мясом только Владик и я. Лия чокалась с нами компотом и убеждала мужа последовать ее примеру. Она, как и Майя Овсянникова, до Пасхи постилась. И я подумал: выгодные у моих друзей жены – не пьют, не едят, а мужей кормят, как любовников. А ограничительные меры в злоупотреблении национальным зельем они научились преодолевать с кадетских лет.

Я, если перейти на язык официального отчета для СМИ, детально информировал присутствующих о моих встречах в Казани с известными лицами из суворовской когорты – Раифом Муратовым, Рустэмом Тагировым, Толей Хронусовым, Геной Араповым. И о пребывании в Москве в резиденции капитана первого ранга Валерия Баринова, а в Кашире – полковника Бориса Овсянникова. О том, что все встречи прошли в обстановке взаимопонимания и взаимных симпатий с надеждой, что наши контакты будут укрепляться и расширяться в рамках кадетского братства.

Когда с кухни перешли отдышаться от пирогов и водки на диване в гостиной, по телефону связались с Овсянниковым и поворковали с ним, дабы вызвать в нем белую зависть и сожаление, что он не с нами. И тут же решили приступить к реализации культурной программы, принятой нами, Владиком и мной, еще на вокзале.

Владислав Козлов живет в Чехове с 1970 года. И не просто живет – он строил этот город, поскольку служил в стройбате в разных ипостасях, пока не стал и командиром строительного батальона. Из поселка Лопасня, знаменитого тем, что в пятнадцати километрах от него А.П. Чехов приобрел имение в селе Мелихово. За семь лет жизни там он написал многие известные произведения. Бесплатно лечил крестьян, для их детей построил за свои деньги школу. А в Лопасне еще и здание почты. В этом смысле Владислав Козлов во многом превзошел великого писателя: не написав ни одного рассказа или пьесы, он со своим батальоном построил многие улицы многоэтажных домов, включая и панельку, в которой живет уже лет тридцать.

Вот в Мелихово-то я и попросил отвезти меня в первую очередь. В надежде заразиться там чеховским духом и создать нечто этакое, великое, вроде его «Палаты №6», так любимой некогда вождем мирового пролетариата. И в этом случае сказалась способность последнего к гениальным предвидениям: свою жизнь в Горках он завершил почти по тому же сценарию, что и герой чеховского рассказа.

«Пазик» на Мелихово был забит до отказа, пришлось нам путешествовать стоя. На душе потеплело от мысли, что сидящая молодежь принимает Владика и меня за ровню и что зря мы, писатели, сетуем на падение интереса народа к литературе. Однако в Мелихово вышли немногие, а в музей-заповедник А.П. Чехова пошагали только мы двое. И на территории – в просторном деревянном доме, где жил и работал писатель, в доме для прислуги и в лечебнице для приема пациентов Чеховым в конце девятнадцатого века посетителей тоже было не густо. Подгоняемая учительницей из комнаты в комнату беспокойно переливалась вслед за гидом стайка ребят да мы, человек пять взрослых.

А музей очень интересный и, слава Богу, содержится в порядке. Невольно вспомнился дом Чехова в Ялте – в нем довелось побывать в восемьдесят восьмом году с женой. Она потом подсмеивалась надо мной, как я переводил рассказ гида для пожилой пары англичан. Гид, пожилая женщина, многократно просила меня: «Товарищ переводчик, переведите для них вот что…» А в конце экскурсии пригласила лондонцев – жена была дизайнером, а муж – архитектором – к себе домой на кофе, чтобы ее дочь, учившаяся на курсах гидов для иностранных туристов, могла с ними «поспикать» на английском.

По возвращении в город решили, что успеем побывать еще в одном недавно реставрированном доме, принадлежавшем раньше князьям Васильчиковым, родственникам Натальи Николаевны Гончаровой, жены поэта А.С. Пушкина, а потом генерала Ланского. Да и Владислав Козлов оказался в этом роскошном особняке, окруженном старинным парком, своим человеком. Нас сопровождала и просвещала директриса музея, вдова почившего в бозе офицера, которая живет прямо над квартирой Козловых и не редко просит его что-то починить, подкрутить… Потом посетили восстановленную дом княжескую церковь и родовое кладбище при ней. Среди именитых надгробий есть и плита с именем генерала Александра Александровича Пушкина, сына поэта, героя Балканской войны, а возможно – и кадета. Ведь и лицеиста Александра Сергеевича, шесть лет обучавшегося в закрытом учебном заведении, по праву можно отнести к кадетам, к нашему братству. За год до окончания Царскосельского Лицея он ему писал П.А Вяземскому, что «безбожно держать молодого человека взаперти» и что «никогда Лицей не казался мне таким несносным, как в нынешнее время». Было это и со мной в Казанском суворовском. А потом, подобно нам, поэт тосковал о лицейских временах и друзьях, искал встречи с ними - с Пущиным, Дельвигом, Кюхельбекером. И посвящал стихи:

Чем чаще празднует Лицей

Свою святую годовщину,

Тем робче старый круг друзей

В семью стесняется едину.

Тем реже он; тем праздник наш

В своем веселии мрачнее;

Тем глуше звон заздравных чаш

И наши песни тем грустнее.

Шесть мест упраздненных стоят,

Шести друзей не узрим боле,

Они разбросанные спят –

Кто здесь, кто там на ратном поле.

И уже мне хочется произнести в унисон великому тезке:

И нас влечет в Казань, как в храм –

Молиться детству и кадетству.

Все лучшее осталось там –

И от тоски не сыщешь средства.

И так же наш кадетский круг

Считает горькие потери:

 - Где ты почил, наш старый друг?

Ушел, навек захлопнув двери.

Не сказать, чтобы с Владиком Козловым в суворовском мы дружили. Теперь, за непроницаемой завесой лет толщиной почти в две пушкинских жизни, мне кажется, что просто мирно сосуществовали. Он ничем особенным вроде и не отличался: учился средне, вредных привычек, кроме ядовитого языка, не имел. Зато характером обладал «нордическим» - упрямым и независимым, палец в рот не клади. Своей независимости и достоинства не позволял касаться никому, даже самым признанным накаченным авторитетам на две головы выше его ростом. В эту встречу при разговоре напомнил мне, что он чуваш. А я, по-моему, и раньше этого не знал: чья-то национальность для кадет ничего не значила. И я, признаться, испытал разочарование и даже неприязнь к Вячеславу Тамаркину, ныне гражданину Израиля, когда в его хорошей книге «Это было не во сне», подаренной им на 60-летии училища («Саше Матвеичеву, питомцу КазСВУ, замечательному поэту, писателю от автора. 19.09.2006»), прочитал, что после войны для него, цитирую, «Холокост продолжался». Он был на три года старше меня, но окончил наше СВУ на два года позднее: в сорок первом избежал гибели от фашистов в Ляднянском еврейском гетто, бежал, попал к партизанам и всю войну не учился в школе. А на одной из тренировок по боксу отдубасил меня, как «фрица поганого», и, спасибо за науку, я навсегда оставил ринг. А за прослушивание «вражеских голосов» при прежнем режиме страдали подобно Тамаркину не только евреи. Они-то были еще как-то защищены и могли уехать в землю обетованную. А куда было русскому диссиденту податься? Только в тюрьму или в психушку…

Но это так, к слову пришлось. Низенький, но свитый из пружинистых мышц Слава Тамаркин был уважаемым кадром – и начальством, и опасающимися его разящего кулака кадетами: старшим вице-сержантом, чемпионом по боксу на спартакиадах СВУ, на чемпионатах двух военных округов и Советской Армии… Когда до него дошел слух, что ребята хотят устроить ему «темную», он сделал публичное заявление: «А кто будет трупы закапывать, никто из вас не подумал?» Обошлось без жертв – победила дружба…

А что касается Владика Козлова и меня, то в одно время между нами нежданно-негаданно пробежала белокурая сероглазая «кошка» по имени Нина, создавшая пресловутый классический любовный треугольник. Мне же выпала роль Ваньки Ключника – злого разлучника. И не по моей вине.

В увольнение иногда я ходил с Юркой Пичужкиным, с круглолицым, конопатым уральским здоровяком и классным лыжником. У него была подружка Валя, краснощекая и рано принявшая соблазнительные формы пионерка, а может, уже и комсомолка. Годы были тяжелые, послевоенные, с продуктовыми карточками. Но в этом доме нас принимали, как сыновей. Не исключено, что в Юре просматривался и потенциальный зятек. Поэтому стакан бражки в сопровождении жареной картошки, квашеной капусты и соленых огурцов за семейным обедом весьма способствовал укреплению наших связей. Хлеб мы предусмотрительно приносили с собой. Папа у Вали погиб на фронте, мама работала посменно, так что мы не редко оказывались одни, и мне выпадала роль третьего лишнего. Юра был почти на два года старше меня, Валя его одногодкой, и, они, думается, разбирались в «этом деле» лучше меня. Для ликвидации помехи и уравнивания потенциалов Валя, скорее всего, и пригласила Нину. И вскоре мы, разойдясь по разным углам, садили своих подружек на колени и целовались до полного изнеможения…

А вскоре каким-то образом выяснилось, что коварная Нина до меня встречалась с Владиком. Состоялось тяжелое объяснение – с Ниной письменное, а с Владиком – устное. Я благородно отказался участвовать в состязании, тем более что сердце мое уже несколько лет принадлежало другой – Тане Осиповой из женской школы №15. Но, как мне казалось, Владик ревновал меня к Нине. А все закончилось банально: Нина вышла замуж за суворовца не нашего выпуска, а моя Таня вообще не за кадета… На банкете в Доме офицеров в честь пятидесятилетия Казанского СВУ я си

Но у меня-то жена – Нина, пусть и совсем другая, а у Владислава – его Лия. И обе они – бухгалтерши… Юра тоже на Вале не женился. Вскоре полюбил Аллу, сестру одного из младших кадет, но она его не дождалась, пока он станет офицером, - вышла за другого и уехала в Москву. Лет десять назад умерла от рака. А Пичужкин, майор-пермяк, тоскует по России в Виннице – осел там с женой и двумя сыновьями после увольнения из армии.

На банкете в честь 50-летия нашего СВУ, состоявшемся в казанском Доме офицеров, мне довелось сидеть за столом рядом со своей женой Ниной напротив седой старушки – Нины из кадетских лет тех давних – и урывками между тостами не без грусти вспоминать послевоенные времена детской влюбленности и надежд на светлое будущее…

После музея мы с Владиславом еще погуляли по парку, вспоминая и этот эпизод, и многие другие из кадетской семилетки, попили воды из освященного источника, а дома получили выговор от Лии за долгое отсутствие. Усталость снимали водкой, пирогами, просмотром альбомов с фотографиями. Даже политики коснулись: Слава остался на консервативных коммунистических позициях, а Лия, суверенная демократка, симпатизирует Путину. Завершили день рассказами о делах семейных. У Владислава и Лии есть в Москве пятидесятитрехлетний сын, прошедший Афганистан и уволившийся майором из армии. Занимается бизнесом, опубликовал несколько своих книг. А его сын, Святослав, живет после смерти матери с бабушкой и дедушкой, учится и содержится на деньги отца на четвертом курсе московского вуза, приезжает в Чехов с последней электричкой. И действительно, их внука я видел только мельком утром спящим – он, по словам Лии, явился в два ночи.

От завтрака мне пришлось отказаться – перекормили Козловы вчера на пару дней вперед. Да они еще и в претензии, что мало ем и пью. Попросил Славу прогуляться и показать город – я в нем первые и вряд ли еще буду. Утро выдалось свежим, солнечным, дышалось легко. Шли по набережной в распахнутых куртках. Реку еще покрывал лед, кое-где поблескивавший лужами. А Слава рассказывал, как быстро строился город: «Вот эту улицу строил мой батальон, Эту тоже…» Перешли реку по узкому мосту, посмотрели на новый дворец «Олимпийский», выстроенный по инициативе опять-таки кадета – губернатора Громова. Впечатлил рассказ об успехах местных спортсменов и бандитских разборках девяностых годов. О странном конце предыдущего мэра, сгоревшего за городом в своем джипе на пути со своей дачи.

После девяти зашли на почту – в недавно отстроенный деревянный дом на месте, где раньше была почта еще при А.П. Чехове, а теперь - посвященный ему музей. Годом в нем оказалась милая женщина, жена офицера-ракетчика, с которым они долго жили в городке Ужуре в Красноярском крае, пока там были стратегические ядерные ракеты. Меня она восприняла как своего земляка, тем более что в Ужуре я неоднократно бывал. И даже влип в одну детективную историю.

В полдень состоялся прощальный обед – салаты, пироги, по паре рюмок водки. А Лия удивляется: «Слава за последнее время что-то сильно поправился».

Электричка на четырнадцать десять до Москвы немного опоздала, но это не расстраивало: куда торопиться? Особенно когда рядом брат-кадет, а через несколько минут предстоит расставание. Щелкаю последний раз фотоаппаратом, обнимаемся, целуемся – и прощай, Владик!..

А 17 мая 2007 года Владиславу Евгеньевичу Козлову исполнилось 75 лет. Долгой и благополучной жизни тебе, брат!