4. Кашира.

В гостях у героев Сталинграда – Бориса и Майи Овсянниковых

День и ночь провел у племянника и его жены Зульфии в их новой квартире в Красногорске. В сорок седьмом году мне, четырнадцатилетнему суворовцу, довелось нести на руках новорожденного Юрку из одного из казанских роддомов в убогое жилище моей сестры Марии и зятя Вадима. Они перед самой войной окончили Казанский техникум связи. Вадим Иванович, радист, фронтовик-орденоносец, защищал Ленинград с начала до конца страшных блокадных дней и ночей. А Мария в Ворошиловграде работала на восстановлении городской телефонной станции после освобождения городов от немцев. Мария, заслуженная учительница РСФСР, и Вадим, заслуженный энергетик СССР и Почетный гражданин города Вятские Поляны в Кировской области, умерли в начале нового века. А их сын стал доктором физико-технических наук, и его из Казани пригласили на Красногорский завод начальником СКБ. А его жену приняли на работу в МГУ – она кандидат химических наук. В их доме я неизменно чувствую себя желанным гостем.

Но труба кадетского братства зовет, а ее пепел тревожно стучит в мое сердце. И уже во второй половине следующего дня я пью «боевые сто грамм» в Кашире – на кухне двухкомнатной чистенькой «хрущевки» сталинградцев Бориса Владимировича и Майи Григорьевны Овсянниковых.

На начало Сталинградской битвы Борису было тринадцать, а Майе двумя годами меньше. Тогда они друг друга не знали, зато сполна прошли сквозь земной ад в самом знаменитом пекле на берегу Волги.

На праздновании 50-летия Казанского СВУ - я записал на диктофон по-солдатски краткое повествование Бориса о своей жизни:

«Я родился в 1929 году в Сталинграде. В сорок втором закончил четыре класса. В августе этого года немецкая армада самолетов разбомбила наш город. Тогда погибла моя мать. Отец находился на фронте и, как мне стало известно много позднее, тоже погиб. Городской район, где был наш дом, заняли немцы. Всех жителей с занятой территории оккупанты на грузовиках вывезли в концентрационный лагерь в деревне Максимовка. Это примерно за полторы сотни километров от Сталинграда. Из лагеря мне удалось бежать. На некоторое время меня приютила крестьянская семья. А в декабре сорок второго началось генеральное наступление наших войск, и в деревню вступил 176-ой артиллерийско-минометный полк 6-ой гвардейской дивизии. Меня приняли в его ряды как сына полка. С ним прошел боевой путь длиной в полтора года - по июль сорок четвертого. В Белоруссии, под Борисовым, когда мой командир и фронтовой отец Виктор Александрович Друкарь, командовавший медицинским эскадроном, был ранен, а я контужен, мы оказались в казанском военном госпитале. Лечились в нем полтора месяца. Капитан Друкарь уехал снова на фронт, а меня оставил устраиваться во вновь создаваемое суворовское училище. Учился в нем семь лет, затем - два года в Ярославском училище. В последствии, находясь в армии, заочно окончил исторический факультет пединститута. А капитан Друкарь после разгрома Германии воевал на Востоке с японцами, стал полковником, начальником военных госпиталей и санаториев в разных регионах страны – в Прибалтике, в Крыму. Сейчас живет в Киеве. Мне после войны стоило большого труда отыскать его. После этого мы переписывались и встречались на протяжении нескольких десятилетий. Он был старше меня на десять лет, но был мне отцом на фронте, устроил меня в суворовское и навсегда останется отцом.

После окончания Ярославского пехотного в пятьдесят третьем году был направлен в Горький, два года командовал стрелковым взводом, затем разведвзводом. Полк расформировали, и меня перевели в другую воинскую часть на комсомольскую работу. По истечении возрастного порога меня направили служить в военкомат. И с того времени я 22 года служил в военкоматах в разных городах. Двое детей – сын и дочь. У обоих есть супруги и дети. Я с женой живу в Кашире, они в двенадцати километрах от нас – в Ступино».

Этому интервью тринадцать лет. За это время произошли большие изменения в жизни каждого из нас. Я встречался с Овсянниковым еще несколько раз – и на юбилеях в Казани, и у него и Майи Григорьевны в Кашире. И каждая встреча дарила новые подробности о жизни этих замечательных людей.

В приведенном выше монологе Борис не вдавался в детали. На самом же деле капитан Друкарь, ныне покойный, был обязан своему фронтовому сыну жизнью. При бомбежке госпитального эшелона Виктор Александрович после ранения в ногу истекал кровью. И Борис, сам контуженный, нашел силы и мужество наложить на голень жгут, помочь командиру скрыться в лесу, найти транспорт и своевременно добраться до госпиталя. Умерла и жена Друкаря, Анна Кирилловна, прошедшая с ним войну медсестрой. Теперь Овсянниковы переписываются с их дочерью, уже старушкой; в трудные девяностые годы они периодически посылали ей деньги из своих пенсий.

В суворовском училище гвардии ефрейтору Овсянникову в первый год учебы было тяжко. Для сравнения: мне, как и большинству ребят в нашей роте, при поступлении было одиннадцать, а ему – пятнадцать лет. Перерыв в учебе в два года под бомбежкой и артобстрелами плюс контузия с неизбежными головными болями вряд ли способствовали умственному развитию. Так что Боре приходилось предельно напрягать волю, голову и натирать свой зад сильнее, чем некогда в кавалерийском эскадроне на коне, чтобы не утратить авторитет гвардейца и учиться без троек. Да еще и служить примером для других в поведении. Борис никогда не злоупотреблял своим возрастным физическим преимуществом, не хвастался фронтовым прошлым. Его любили за дружелюбие и прекрасный голос, сравнимый разве что с соловьиным пением более позднего и знаменитого Робертино Лоретти…

И только раз он сорвался. Рисовал в свободное время за партой на ватмане акварелью пейзаж для предстоящего конкурса, а Вовка Радостин запустил в кого-то тряпкой от классной доски и угодил в Борькину чернильницу. Едкая фиолетовая жидкость мгновенно покрыла непроницаемой тьмой солнечную березовую рощу. Взбешенный живописец мгновенно трансформировался в бойца без правил, с боевым рыком устремился на растерянного Курка – так Володю прозвал сам Боря за выступающий острый затылок– и нанес ему нокаутирующий апперкот в подбородок. А потом сам отхаживал, прыская изо рта холодной водой в помертвевшее лицо поверженного – и далеко не хилого! - вандала.

Семь лет я имел честь служить с Борей в одной роте, из них три последних года и в одном взводе. Мы с ним быстро подружились, и моя первая неоконченная и неопубликованная повесть, писавшаяся в тайне от других кадет с его слов тогда же, в суворовском, была о Борисе. А он с кадетских лет ударился в пейзажную живопись – сначала акварелью, а позднее – и маслом. После выхода в отставку занялся творчеством всерьез, несколько раз устраивал персональные выставки в России и за рубежом – в Финляндии. Пять картин в разные годы он подарил и мне. В каширском краеведческом музее, как я сам убедился, Борис Владимирович – свой человек. Там тоже устраивались его вернисажи. Эти строки я пишу перед одним из подаренных им чудных полотен – тихая речная гладь, освещенная луной…

Что касается военной карьеры, то Борис Владимирович после окончания Ярославского пехотного училища долго служил в линейных частях, а потом в военкоматах, и сейчас в звании полковника уже четверть века находится в отставке. Многие годы его мучает меелома – болезнь крови. А он не сдается: по утрам до пота делает армейскую зарядку, ходит на Оку удить, гуляет по лиственному бору и остается тем же Борей – восторженной и чистой душой, влюбленной в жизнь, в свое военное и кадетское прошлое, в природу и живопись. Как и в «кадетке», с игривой лукавинкой наблюдательного художника он любит подшутить над собой и близкими. Музыкальный слух и заливистый голос свой тоже не утратил. Три года назад в номере казанской гостиницы «Булгар», в дни 60-летия нашего СВУ, он снова был запевалой, а мы – кадеты третьего выпуска полковник Юра Мартынов, подполковник Володя Соколов и я с Ниной - вдохновенно следовали за ним, исполнив весь репертуар строевых песен наших суворовских лет.

Да и Майя Григорьевна у него такая же, как он: добрая, преданная, любящая мать, бабушка и прабабушка. И певунья, бесконечно верующая в Господа. Несмотря на многолетний тяжелый недуг и почтенный возраст, она отдает много душевных и физических сил на восстановление порушенных большевиками каширских православных храмов. А церковную службу может пропустить разве что по нездоровью.

После тяжелых жизненных испытаний и покаяния глубоко верующим человеком стал и их сын Володя. Он врач живет с семьей в Москве, боготворит родителей. И дочь Вера тоже платит родителям любовью и вниманием. Борис Владимирович относится к религиозным чувствам родных людей с трогательным уважением, пытаясь и сам, как многие из нас, приобщиться к вере наших предков. Вот и сегодня Майя не села с нами за стол – постится. А мы, грешники, хлебаем мясной борщ, предварив яство рюмкой «пяти озер».

Моя жена Нина, проведя пару дней в доме Бориса и Майи, полюбила их как родных. И не перестает восхищаться природным благородством и открытой, честной натуре этой пары: «Я просто таких людей не встречала!..» А я с давних пор, почти ежегодно бывая в Москве, навещаю их, близких моему сердцу стариков. Не говоря уж о том, что мы часто перезваниваемся и поздравляем друг друга с семейными и российскими праздниками.

Майя в день моего приезда была не здорова – ночью прихватило сердце. А Борис и я пошли погулять по вечерней Кашире, похорошевшей за последние годы. По моей просьбе он рассказывал мне разных фронтовых эпизодах, о своем фронтовом отце Друкаре и его жене Анне Кирилловне. Борису удалось разыскать их после войны, переписываться и встречаться до самой их кончины. И, конечно, о Сталинграде – ему и Майе в позапрошлом году после многолетнего перерыва удалось там побывать, повидаться с оставшимися в живых родными.

Вместе посмеялись надо мной и Ниной. В ту осень мы возвращались в Красноярск, после отдыха в Геленджике, через Москву и решили преподнести Овсянниковым сюрприз – завалиться к ним в Каширу без предупреждения. В результате пришлось поцеловать замок в их двери: соседка сказала, что Борис и Майя – в Волгограде. И провели мы ночь на частной квартире рядом с базаром.

С грустью вспомнили с Борисом тех из нашего выпуска, с кем праздновали недавний 60-летний юбилей СВУ в Казани, а их уже нет в живых. Через три недели после возвращения домой, в Днепропетровск, скоропостижно скончался Женя Кладов. В прошлом году в Ижевске, едва отметив 75-летие, сначала умер Володя Соколов, а тремя месяцами позднее трагически ушел от нас Володя Мышкин. Да и нам она, безглазая, тоже дышит в затылок. Слава Богу, что будет, кому из кадет нас помянуть…

Борис внимательно следит за перипетиями кадетского движения: выписывает «Кадетское братство» и «Кадетский вестник-М», общается с однокашниками по телефону и с кадетами других СВУ, живущими в Кашире. От него я узнал, что, оказывается, генерал Владимиров был на 60-летии нашего СВУ.

«А как бы ты его заметил, Саша, с горькой усмешкой отреагировал Борис, - если он к нам, ветеранам, не соизволил подойти? Ошивался с генералитетом, а мы ему - до лампочки…»

Генерала Владимирова Овсянников опознал в Казани, потому что видел до этого, если не подводит память, в Красногорске. Там кадет-генерал, а ныне губернатор Московской области, Борис Громов в День Победы устраивал чествование ветеранов Великой Отечественной войны. Как и я, мой старый друг верит в нерушимость кадетского братства. Говорят, большое видится на расстоянии, но подковерная возня в столичных офисах противна и мало понятна нам, провинциальным кадетам. Поэтому вряд ли кому-то удастся погасить в наших душах звезду пленительного счастья принадлежности к семье российского кадетства…

С прогулки по ночному городу мы вернулись довольно поздно, и до отхода ко сну и на следующее утро продолжились воспоминания о сверстниках, рассказы о жизни своих взрослых детей, сожаление о том, что впервые сорвалась встреча нашего выпуска в Казани в прошлом году. И что уже вряд ли такая встреча состоится. Не стареют душой ветераны, а вот здоровье стремительно тает, а пенсии едва хватает на скудное житье.

На 75-летие Бориса я послал ему стихи:

Ты смерть победил в Сталинграде

Нас время, мой друг, не щадило:

Все меньше нас, первых, в строю.

И если война не убила,

То мирные будни добьют.

Ты смерть победил в Сталинграде,

Не сгинул в фашистском плену.

Мальчишкой, согласно присяге,

Отстаивал Отчизну свою.

И вот, убеленный годами,

А светлой душой молодой,

Гвардейцем сияешь меж нами –

Обычный, но все же святой,

Любимый женой и семьею

И чтимый российской землей,

Твоими навечно друзьями –

Кадетскою, крепкой родней.

Наверное, рано итожить

Не легкий, но доблестный путь.

И пусть ты не станешь моложе,

Пример твой – служения суть

Добру и природным красотам,

Что кисть оживляла твоя,

Небесным бездонным высотам,

Где дух твой и думы парят.

Мы счастливы с Ниной, что где-то

Есть ты рядом с Майей, Борис, -

Источником дольнего света,

С душой из божественных риз.

Он, как всегда, пошел провожать меня на автобус до Москвы – пусть не по моде, но безукоризненно одетый, в неизменной коричневой «бюргерской» шляпе без пера. Майя махала нам ладонью с печальной прощальной улыбкой из окна четвертого этажа. Идти было не больше пяти минут. И вот я уже глажу холодное стекло в окне отходящего автобуса, а Борис идет вслед за ним. Невысокий, не потерявший кадетской выправки полковник с изможденным морщинистым лицом, украшенным его доброй улыбкой. Увидимся ли, брат?.. На приглашение приехать в Красноярск на мое 75-летие в январе следующего года он печально улыбнулся: «Что ты, Саша? Я в Москву к сыну поехать не могу. А тут и езды-то не трое суток, как до вас, а всего два с половиной часа».

Да, укатали сивку крутые горки!..