2. Казань.

Раиф Муратов – собиратель кадет

Страшно подумать, нашей дружбе с Раифом Муратовым свыше шестидесяти лет. Моя старшая сестра Наталия и его мать, тетя Магира, в войну работали в Татарском обкоме ВКП (б) и были подругами. Редкий год я не бываю в Казани, и почти каждый раз останавливаюсь у него, если не на все время, то уж на одну-две ночи обязательно. Семь лет мы учились рядом в суворовском, потом два года в Рязанском пехотном, служили – пусть и в разных воинских частях – в Дальневосточном ВО. И продолжили образование на одном и том же, радиотехническом, факультете Казанского авиационного института. Раиф несколько раз останавливался у меня и Нины в Красноярске. А дважды и жил по неделе у нас – и это были праздничные дни!..

Он, как никто другой, знает жизнь Казанского суворовского и приватную подноготную очень многих кадет не только по рассказам – и больше всего не по рассказам, - а изнутри. И не только из своего третьего выпуска, но и двух предыдущих и множества последующих. И в Казани, и во многих других городах он всегда находит время неожиданно навестить кадета, чтобы напомнить ему о его алма-матери – родном СВУ. А когда в Казани собираются «съезды» и «форумы» кадет, муратовская хрущевка-полуторка не редко преобразуется в казарму, где до десятка не очень трезвых мужиков после позднего застолья и бесконечных воспоминаний спят вповалку на раскладушках и на полу. И все это стоически выдерживает прекрасная жена Раифа, Роза ………….., кандидат химических наук, изначально впитавшая в себя кадетскую «идеологию» братства.

Военной карьеры Раиф Абдулхакович не сделал. После Рязанской пехотки пять лет командовал стрелковым взводом на Дальнем Востоке. Отличался больше всего как спортсмен – играл в сборных футбольных и хоккейных командах ДВО. И редкие свадьбы и дни рождений его сослуживцев проходили без артистического участия Муратова: еще в суворовском он мастерски играл на пианино и аккордеоне. Доводилось выступать и со сцен домов офицеров в концертах художественной самодеятельности. Потом три года служил, тоже командиром стрелкового взвода, в Казани. Разбитые в ледовых сражениях колени и порванные связки вынудили Раифа уволится из армии. Окончив Казанский авиационный институт, он работал до пенсии по инвалидности на заводе электронных вычислительных машин на разных инженерных должностях. И всегда избегал назначений на высокие руководящие должности. Зато числился в «королях» бильярда, «мекка» которого находилась в гарнизонном Доме офицеров. Здесь, в баталиях на зелёном сукне, он «на интерес» беззастенчиво разделывал под орех своих бывших офицеров-воспитателей, преподавателей из СВУ, артистов оперного театра, партийных и советских номенклатурщиков.

На этот раз я с вокзала на такси поехал не к Раифу, а к своему давнему другу, известному прозаику, драматургу, философу и создателю универсальной религии будущего – диасизма – Диасу Валееву. В студенческие пятидесятые годы мы были завсегдатаями литературного объединения при доме-музее М. Горького. Недавно вышел пятый том избранных произведений Д. Валеева, так что нам было, о чем поговорить. Однако дверь мне открыла Дина Каримовна, жена Диаса. Оказалось, что муж угодил в больницу с сердечным приступом, а у Дины – грипп. Вручил ей купленную по пути белую розу, мы вкусно пообедали, и я уехал в пустующую квартиру моей племянницы Ангелины, геологини, работающей завотделом в нефтяном НИИ на Севере, в Ухте.

К Раифу Муратову я отправился ближе к полудню следующего дня. Вопреки суеверию – не отмечать день рождения раньше этой даты – Раиф собрал кадет в своей квартире двумя днями раньше – 18 марта, в воскресенье. Улицы Казани, как и Екатеринбурга, были покрыты недавно выпавшим снегом. Он быстро таял под ярким солнцем, превращаясь в жидкую кашицу. На тротуаре приходилось шарахаться подальше от проезжей части, чтобы не принять грязный душ из-под колес проносящихся мимо машин.

В гостиной за обширным столом собрались знакомые все лица из кадет. Наш, третий, выпуск, кроме именинника и меня, представляли еще двое - Анатолий Хронусов, полковник, бессменный председатель Казанского суворовского клуба, и Геннадий Арапов, подполковник, приехавший из Донецка. Из четвертого ( 1952 г .) выпуска были двое: полковник-танкист Рустэм Тагиров, ближайший друг и Раифа, и мой с суворовских лет, и Жан-Поль Мазитов, входящий в нашу когорту. А старейшим кадетом-сталинградцем, выпускником 1949 года, оказался Андрей Смирнов. Раиф напомнил мне, что в сороковые годы мы втроем проводили время на пляже - тогда еще мелкой и узкой - речки Казанка, когда Андрей приезжал на летние каникулы к родителям, имевшим квартиру в одном доме с Муратовыми.

Однако самым почетным гостем оказался 83-летний Абдулла Хазеевич Мифтахов, стройный, быстрый в движениях и на язык настоящий полковник. В наше суворовское его направили с фронта, и он долго служил офицером-воспитателем. Мне, в частности, довелось в военном лагере после выпускных экзаменов попортить себе и ему кровь, когда он вместо находившегося в отпуске капитана Якова Сидоровича Охрименко в течение месяца командовал нашим взводом и гонял нас, как сидоровых коз. Зато какими сердечными были встречи потом, в военкомате, где Абдулла Хазеевич служил, а я, став студентом КАИ, состоял в нем на учете как офицер запаса. Пять суток ареста, объявленные мне Абдуллой Хазеевичем за то, что он схватил меня за пятку и прижал ее, согласно правилам, к земле, когда я полз в «мышеловке» штурмовой полосы, а я, неблагодарный, капризно дрыгнув другой ногой, преднамеренно больно ударил его по руке каблуком кованого сапога, так и не были реализованы. Старый полковник, в отличие от меня, этого позорного эпизода не помнил.

Может, я самообольщаюсь, но офицерам - воспитателям и преподавателям больше запоминались разгильдяи. Они приятно удивлялись, когда через много лет встречали их нормальными людьми. Один из них, майор Виктор Эрмиясович Фишер, через двадцать лет после выпуска откровенно признался мне: «Я думал, что из тебя, вообще-то, человека не получится». Это он в 1948 году отказался от моего перевоспитания и отдал на заклание в другой взвод капитану Михаилу Николаеву. Да и получился ли из меня человек – решать не мне…

А Раифа любили и Фишер, и Николаев. Особенно последний. Не редко после отбоя во время своего ночного дежурства по роте он вызывал Муратова в ротную канцелярию - сразиться в шахматишки. Равных Раифу в этой игре я из нашего выпуска что-то не припомню. А в шесть утра – подъем. И попробуй суворовец Муратов опоздать в строй! – Капитан Николаев отыграется на нем за ночные поражения…

Хорошо прошел вечер, и мне как тамаде не приходилось напрягаться, чтобы управлять процессом. Заздравным тостам и жизненным анекдотам из суворовского прошлого не было конца. Были и песни наши, как-то «Любил Суворов в лихих боях», «Взвейтесь, соколы, орлами». И, конечно, «Шинель»: «Ведь в ней родного Сталина мы видели не раз…»

Правда, сам юбиляр почти не разговаривал и совсем не пел. Лет семнадцать назад ему успели вырезать голосовые связки на стадии раннего рака. Поэтому говорит он с трудом, а дышит через трубочку, вставленную в отверстие на шее. Когда же он возмущенно хриплыми всхлипами начинает перечить своему другу Рустэму Тагирову, тот останавливает его растопыренной ладонью и возгласом: «Мэкки, перестань на меня кричать!». И мы, гады, смеемся.

Еще с суворовского они чаще всего именуют друг друга именно так: Мэкки. Да и я порой использую эту «кликуху», словно окунаясь в нашу кадетскую юность. Был еще и третий Мэкки – Эльбрус Валеев, из четвертого взвода «пигмеев» - низкорослых кадет нашего выпуска. С Эльбрусом, поначалу самым пигмеистым из них, но задиристым и ехидным левофланговым в роте, мы учились и в Рязанском пехотном, и в КАИ. К этой троице я примыкал как д´Артаньан к трем мушкетерам, гордился дружбой с ними. И тем, что их матери принимали меня как сына.

И вот Эльбруса нет с нами уже двенадцать лет. Он умер от рака через полгода после нашей счастливой встречи на праздновании 50-летия Казанского СВУ в сентябре 2004 года. И как будто знал или предчувствовал это. Помню, угощая нас за углом здания штаба СВУ самогоном собственного изготовления, привезенным из Рыбинска, он несколько раз, весело осматривая сверстников черными глазами, повторял: «Может быть, встречаемся в последний раз». И выглядел по-прежнему красивым, стремительным, остроумным…

А я и моя жена Нина не перестаем восхищаться мужеством и жизнелюбием Раифа Муратова. Почти два десятилетия он молча борется с тяжелыми последствиями операции на горле, с артрозом, поразившим его колени, и остается прежним Раифом – напористым забиякой, полным жизненных планов, по-детски веселым и возбудимым, преданным другом и неформальным объединителем казанских кадет. Это он взял на себя составление адресных книжек кадет всех выпусков. По ним кадеты находят близких однокашников, офицеров-воспитателей и преподавателей, пишут друг другу, общаются по телефону, поздравляют с днем рождения и праздниками, навещают и дружить семьями.

А как Раиф и его Роза нежно заботятся о Магире Рахимовне, их матери и свекрови! Она приближается к своему 95-летию, и они делают все возможное и невозможное, чтобы облегчить ее жизнь. До недавнего времени тетя Магира пела в хоре народных татарских песен и сопротивляется старости стоически, не жалуясь на усталость и недомогания. Так что Раифу есть, с кого брать пример, - и с Суворова, и со своей матери.

 - Ты знаешь, Сашка, что мама сказала недавно? Обняла меня и говорит: «Прости, Раиф, что я так долго живу!»

У меня спазмы перехватили горло, а из синих татарских глаз Раифа катились крупные слезы.

И сейчас, когда мы сидели рядом за праздничным столом и слушали тосты в честь юбиляра, он то и дело поглаживал меня по спине и повторял: «Сашка, я никогда не забуду, что ты приехал ко мне из Сибири!» А как Раиф такое мог предположить?.. Ведь и стихи, прочитанные за этим столом, я так и назвал безо всякой натяжки:

БРАТЬЯ

Вспомним, друг, наше горькое детство:

Голод, холод – весь ужас войны.

Но война нас крестила в кадетство –

Дар небесный любимой страны -

Нам, счастливцам, когда миллионы

Не попали в суворовский стан.

Мы ж с тобою носили погоны

И лампасы – по черным штанам.

А потом были рядом в пехотном –

В том, Рязанском, в курсантском строю,

Чтобы стать лейтенантом и взводным

У России на самом краю:

Ты в Приморье служил, я – в Китае…

Но опять нас Казань позвала,

И в КАИ мы с тобой поступаем,

Чтоб в цехах потом делать дела.

Ах, каким же ты был музыкантом –

Пианино и аккордеон!

А в хоккее, блистая талантом,

Потрясал не один стадион.

И в студенчестве куш бильярда

Был к стипендии кстати тогда:

Кий, как шлягеры модного барда,

Пополнял кошелек иногда…

Старший брат мой сражен в сорок третьем

Под Орлом – на весеннем снегу.

Мне всю жизнь звезда его светит,

И к нему я на встречу приду.

Ты ж остался вторым моим братом,

Мать твоя стала мать для меня.

Потому-то мне в сердце набатом

Бьет судьба неизменно твоя…

Пролетели три четверти века,

Но душой не стареет кадет.

Вот такого, как ты, Человека

Дал мне в братья суворовский свет!

Обнимаю тебя и желаю

Быть таким же, безумно родным…

Что гадать, сколько лет нам до краю,

Коль душой остаешься стальным!

Лидер казанских кадет Анатолий Хронусов в этот вечер был непривычно тихим, временами клевал носом. По-видимому, долгий перелет из Лас-Вегаса и огромная разница в поясном времени не лучшим образом отразились на его состоянии. Но поздравительную речь и вручение наград и подарка от себя и Казанского суворовского клуба произвел темпераментно, по достоинству оценив заслуги Раифа в консолидации суворовского братства.

А меня Толя огорошил: свои юбилейные мероприятия – Золотую свадьбу и возрастные юбилеи - он и его Ольга переносят с 13апреля на 14 июня.

Мне пришлось поменять личные планы. 20 марта я еще раз поздравил Муратова с днем рождения у него дома. И в этот же день мы втроем – Раиф, Гена Арапов и я – нанесли визит Толе и Оле Хронусовым. Незадолго до этого они начали переезжать в шикарную 220-метровую квартиру в элитном доме, приобретенную на доллары их «американской» дочери. Его громада из красного кирпича подобно новому казанскому кремлю выросла на месте прежнего стадиона суворовского училища, жульнически отданного, конечно, не задаром, под застройку одним из генералов, «слинявшего» после отставки в ближнее зарубежье с правом российской пенсии.

Через день Гена Арапов уехал в Донецк, а я нескольким часами позднее – в Москву.