44. Ли Сими – стрела в обнаженное сердце

Однако нечаянная радость пришла на следующее утро.

После завтрака ему вздумалось заглянуть в свою палату №6 – взять удостоверение личности, нужное для записи в библиотеку. Вход загородила половая щетка с намотанной на конце влажной тряпкой, шутливо подсунутая ему под ноги немолодой китаянкой в белом халате, улыбающейся кривыми зубами. Антон сделал движение к ней с вытянутыми для поцелуя губами – уборщица с коротким визгом отскочила в угол вместе со шваброй. На вскрик из-за отодвинутой от стены тумбочки у открытого окна показалось персиковое личико другой китаянки, как ему показалось, пионерского возраста. Распахнутыми блестящими глазами, полуоткрыв алый ротик, она уставилась на него, словно собираясь о чем-то спросить.

– Я тебя люблю, – брякнул он первое, что пришло ему в голову, и девчонка, словно от удара, снова спряталась за тумбочкой.

Это стало походить на игру в кошки-мышки. Линолеумный пол был еще влажным, и Антон, чтобы не оставлять больших следов, добежал до тумбочки на цыпочках. Девочка, повязанная в белую накрахмаленную косынку, сидела на корточках. Увидев Антона, она вскрикнула и по-детски уткнула лицо в ладони.

– А я тебя люблю! – громко повторил он. – Ты понимаешь – люблю!

Оглянулся и увидел, что старая уборщица, подхватив ведро, скрылась в коридоре, прикрыв за собой застекленную дверь.

– Плёхо твоя говоли, плёхо, – пролепетала китаянка, наморщив лобик и подняв на него улыбающееся лицо.

Потом резко вскочила на ноги и уже смело уперлась ему в лицо черными глазами в мохнатых ресницах – совсем не маленькими или узкими. «Ах, эти черные глаза в китайском стиле…», – промелькнула в голове пародийная строка из знаменитого белогвардейского романса, переделанного кем-то на квантунский лад.

– О! Да ты еще и по-русски лепечешь. А что плохого в том, что я тебя люблю? Можно, я тебя в щечку поцелую? – он сложил губы в трубочку и наклонился к ней. Она взвизгнула и опять нырнула за тумбочку, окунув тряпку в эмалированное ведро с водой.

Вот так же ему нравилось дразнить своих маленьких племянниц, Светку и Гельку, когда он приезжал в отпуск из суворовского и пехотного в семью своей старшей сестры.

– Ты что, лейтенант, нашу Люсю обижаешь? – услышал он за спиной резкий басок.

Повернул голову – и встретился взглядом с прищуренными стальными глазками капитана-танкиста Павлюхина, одетого в белую короткорукавку и серые брюки. Среди шести обитателей палаты Павлюхин оказался старшим по возрасту и званию. Вчера он был заметно поддатым и разговорчивым. После отбоя, когда в палате дежурная медсестра потушила свет, он ударился в воспоминания, как командиром танкового взвода в августе сорок пятого преодолевал Хинган. Заглохшую «тэтридцатьчетверку», чтобы не задерживать движение всей колонны по узкой горной дороге, безжалостно сталкивали другим танком в пропасть. А осиротевший экипаж продолжал путь на раскаленной броне соседнего танка.

На каком-то перевале колонна остановилась для дозаправки машин горючим. Командир полка с начальником штаба и комбатами развернули карту на капоте своего «виллиса» для уточнения обстановки, когда из-за скалы выскочил самурай и кинулся с клинком на эту группу. Не растерялся адъютант комполка – выхватил пистолет и уложил камикадзе одним выстрелом.

– Не обижаю, а признаюсь в любви с первого взгляда, товарищ капитан.

– Любовью не шутят… Ты что, не видишь, она же девочка, наверное, и семнадцати нет.

Китаянка поразила обоих офицеров: как глухонемая, выставила перед ними ладони с растопыренными крохотными пальчиками, а потом загнула мизинец и безымянный – к десяти добавила еще восемь.

– Так она что, и по-русски понимает? – у Антона волосы ощутимо зашевелились на голове.

– Не мудрено, если с такими ухарями, как ты, пообщаешься. Ты нашу Люсю не обижай. Или как тебя зовут на китайском, Люся?

Мельком усмехнулся: что-то много за последнее время на его пути повстречалось русских Люсь. А вот еще и китайская.

– Ли Сими, – по слогам сказала китаянка, приоткрыв влажные белые зубки и нагибаясь к ведру. – Ли Сими.

Казанов все время разговора не спускал с нее глаз и видел, с каким напряжением она вслушивалась в русскую речь. И в то же время с лукавым любопытством или неосознанным кокетством посматривала на него. Пребывание в санатории окрасилось для него радужными ожиданиями ежедневных встреч с китаянкой – во взаимном притяжении он уже не сомневался.

– Хороша Маша, лейтенант, да не наша. Видит око, да зуб неймет, – урезонивал пыл Казанова народными мудростями Павлюхин, указывая головой на открытую дверь. – Идем, ей работать надо, а мы ее тумбочкой к стене прижали. Пойдем, лейтенант! – И уже в коридоре продолжил свой монолог: – Полюбовались на иностранную красотку, теперь посмотрим на наших толстух. Я старый холостяк, пользуюсь теми, кто подвернется и сдается без сопротивления. Бутылка водки, хвост селедки, раз-аз – на матрас. Без долгих подходов и умных разговоров… Давай лучше до обеда в «Киев» слетаем – там ханжболка фартовая, не то, что на пляже. Опохмелиться не грех после вчерашнего.

– Не могу, хочу в библиотеку записаться. К девяти надо успеть на прием к врачу. А что это за «Киев»?

– Да кто-то давно из наших хохлов так рыбацкий поселок назвал километрах в двух отсюда. Это за скалистым мысом справа, если на море из санатория смотреть. Я Люську пару раз там видел – живет, наверное, в этой деревушке. Мужики любят в «Киеве», на отшибе, время проводить: ведь всякая кривая вокруг начальства короче прямой. Иной день и на обед не ходим – поесть и выпить есть где, пляж дикий, чистый… В здешней ханжболке врачи могут и застукать. А в «Киеве» им, думаю, лень облавы организовывать. В части мы солдат с бутылками отлавливаем, а здесь нас, как зайцев, травят…

Среди ночи Антон проснулся от странного переливчатого треска за полуоткрытым окном. И только через несколько минут до него дошло, что трещали цикады, – он их впервые услышал два года назад, в Майкопе. Съездил туда в отпуск из пехотки с Персиком, Олегом Паско, и закрутил головокружительный роман с казачкой Клавой, десятиклассницей, с такой спелой грудью и губами, что одно воспоминание о прикосновениях к ним вызвали сладкое томление и желание, на целый час разогнавшие сон.

***

Самой большой удачей второго санаторного дня Казанов посчитал то, что врач – тот же вчерашний зануда-подполковник, он же начальник отделения – при медосмотре поставил ему диагноз «утомление». Этим он фактически даровал Антону желанную свободу: на приемы являться только раз в неделю, по пятницам, или в случае недомогания. На полную свободу посягал разве что армейский распорядок дня: подъем-отбой, утренняя физзарядка, время приема пищи, «мертвый» час. Отлучки в другие населенные пункты – только с разрешения начальника отделения. Однако проследить исполнение этого ограничения было почти невозможно, поскольку отлучки отдыхающего в санаторий в течение дня контролировались, если он пропускал предписанные ему процедуры.

Из библиотеки Антон пошел в палату, чтобы оставить положить в свою тумбочку книгу – поэтический сборник избранных стихов русских классиков девятнадцатого века. Едва спустился по лестнице и сделал несколько шагов, как из-за примыкавшего коридора появилась Ли Сими с такой же маленькой подружкой, тоже в халате и косынке. Они о чем-то оживленно, наперебой, болтали тоненькими певучими голосами – словно ручеек струился в гулкой пустоте коридора. Встреча с русским их смутила или напугала. Они враз замолчали и прошмыгнули мимо, а через несколько шагов прыснули в ладони и побежали, словно опасаясь погони.

Он побродил по аллеям сада под диковинными молодыми сакурами, поиграл две партии в городки в команде с незнакомыми отдыхающими. У волейбольной площадки наткнулся на переводчика с китайского Олега – он сидел на скамейке в тени сакуры и болел за кого-то из своих знакомых. Игра шла «на вылет»: место проигравшей команды занимала ожидающая своей очереди другая шестерка для схватки с победителями.

– Как тебе, полегчало? – спросил Антон, подсаживаясь с краю скамьи.

– Какое!.. Мы с тобой днем зря выпили и поспали. Я потом полночи не мог заснуть – в почках, похоже, уже целое семейство ежей. Утром у начальника отделения попросил таблетку с опием – немного отпустило. А ты поиграть хочешь?

– Да не плохо бы поразмяться! Только, вижу, здесь не протолкнуться.

– Я тебя пристрою. Нам с Генкой – вон тем, в синих брюках, – на процедуры идти, будешь вместо него в команде. Она пока непобедимая.

– Слушай, Олег, смеяться надо мной не станешь? – спросил Антон после некоторого колебания, будет ли он должным образом понятым переводчиком.

– Смеяться, право, не смешно над тем, что кажется смешно. Можем и вместе позубоскалить.

– Согласен. Но смешного мало: мне китаянка одна понравилась, а как с ней объясниться – ума не приложу. Не сможешь помочь?

– За чем дело встало?.. Только я бы не советовал. Как бы не пришлось потом со смершовцами и политиками объясняться. Махом навесят бытовое разложение. Ты же не собираешься на ней жениться. А трахнуть, конечно, хочешь.

– Это уж как получится!.. Мне кажется, она на меня клюнула. Объяснила, что ей восемнадцать.

– И в какой форме ты видишь эту дипломатическую миссию? Она где живет – в Дальнем, в Артуре, Ляцзедане?

– Гораздо ближе – здесь, в санатории.

– Ну, знаешь, а ты рожден был хватом!.. Кто она, медсестра, санитарка?

– Последнее… Берешься?

Олег повел своим носом-кнопкой и пожал округлыми плечами с врезавшимися в них голубыми лентами подтяжек, заменивших из-за операции брючный ремень:

– И что, сказать ей, что любишь?

– Это она и на русском языке поняла… Может, тебе придется ей объяснить, когда и где встретиться со мной.

– Да ты прямо Печорин!.. А я кто? Максим Максимыч?

– Для этого тебе надо до майора дослужиться. Поможешь?

– Конечно, Антон!.. Только не заходи слишком далеко.

– Ладно, только до половины. Ты же предупредил меня об ответственности.

Олега затрясло от смеха, и он схватился ладонями за спину – там, где разрезали почку.

Мимо проходила пара – бледный, слегка согнутый вперед мужчина в светлых брюках и темном пиджаке под руку с молодой худенькой женщиной. Лица обоих выражали невысказанное страдание. Мужчина остановился, молча пожал руку Олегу, и пара медленно повернула в боковую аллею. Из-под каблуков кавалера вилась красноватая пыль – он с трудом волочил ноги.

– Кто это? – поинтересовался Антон.

– Да старшина-сверхсрочник один, вместе с ним в госпитале лежали. Ему солдат пулю из пистолета в живот засадил, а сам застрелился. Сюда же многие после госпиталя на долечивание попадают. Им не как тебе – не до баб.

– Это Медведев, из танкового полка в Дафаньшене?

- А ты откуда его знаешь?

– У меня друг там служит, мне эту дикую историю рассказал.

– Да уж история так история, прямо не верится!.. Еле выжил мужик. Ну пойдем! Игра закончилась – я тебя в команду дам рекомендацию…

– Забыл спросить: где ты, Олег, китайский выучил?

– Случайно… У нас на станции Ружино – это где-то на половине пути между Владивостоком и Хабаровском – соседями были китайские семьи двух красных партизан. Детей они настрогали на два партизанских отряда. И я почти с пеленок с ними рос – играли, в школе учились. У меня даже с одной из их девчонок первая невинная любовь была. Так что я тебя понимаю… А потом иняз закончил, основным китайский был, а вторым – английский.