43. Старт санаторного кайфа в палате №6

Бывалые офицеры рассказали ему еще в полку, как проще добраться до Хэкоу.

На трамвае он доехал до конечной остановки. Там, на площадке с видом на море, с десяток извозчиков едва не разорвали его на части – с криками и визгом тянули за рукава и чемодан в свои запряженные мулами «ландо» с откидным верхом. Потом он минут сорок с клеенчатого дивана одного из них смотрел в сутулую спину пожилого китайца-возницы, взирал на кукурузное поле, на синие клочки моря, появлявшиеся иногда в просветах между большими камнями и деревьями, радуясь солнечной погоде и предвкушая пляжный загар и морские купания.

Поехали по узкой деревенской улице с играющими в пыли полуголыми китайчатами и несколькими женщинами, несущими ведра на прямых коромыслах от колодца с гусаком. Худой ишак с завязанными глазами, запряженный в длинную оглоблю с жёрновом на другом конце, ходил по кругу, подгоняемый малолетним босоногим оборванцем – молол кукурузу, насыпанную грудой на циновку. Пахло теплым навозом, прелой соломой, дымом из труб вросших в каменистый грунт фанз.

Пляж с рядом деревянных грибков, тремя дощатыми раздевалками и уборной в виде скворечника к его огорчению оказался пустынным – значит, зря он размечтался: купальный сезон, судя по колючему ветерку, еще не наступил. А над небесным простором моря, тронутым подвижной рябью, с пронзительным писком, похожим на китайский прононс, носились и пикировали за добычей крупные чайки. Из-за черного каменистого островка, напомнившего Антону Инкаунтр, как в немом кино, появились в кильватере силуэты трех сторожевых катеров. На заставе он учился сам и учил солдат, как различать свои и чужие корабли по их очертаниям в условиях любой видимости для занесения в журнал наблюдения. Плакаты с силуэтами и пояснениями к ним висели на стенах в казарме, в учебном классе и на наблюдательном пункте.

Рассчитавшись с тунзой двадцатью тысячами юаней, Антон вскинул чемодан ребром на плечо, перешел по шаткому мостику через ручей, бойко стекавший по каменистой рытвине с сопки в море. Обошел ограду какой-то стройки и по узкой деревянной лестнице, проложенной в коридоре из высокого кустарника по крутому склону, – сотни две ступенек, не меньше! – поднялся к зданию санатория. Оно было встроено в каменное тело голой сопки тремя равными двухэтажными блоками. Похоже, оценил Антон, японский архитектор взял за прообраз палубные надстройки корабля. Плоские крыши сверкающих большими окнами блоков, поставленных ступенчато – один выше последующего – по склону в один ряд, как потом выяснилось, служили танцплощадками. Сходство с кораблем придавали металлические трапы на боковых стенах и переливчатое полотно красного флага на мачте верхней «палубы».

От лестницы к вестибюлю санатория вела посыпанная дробленым кирпичом узкая аллея сада, засаженного невиданными им раньше молодыми деревьями с пурпурной листвой и розовыми махровыми цветами. А перед зданием открылась площадка с круглой клумбой, полыхающей крупными красными соцветиями и фонтаном в виде гипсового лотоса посредине, разбрызгивающего мелкие искры сверкающей на солнце воды.

Праздные мужчины в пижамах и спортивных костюмах, женщины в пестрых халатах лениво прогуливались или полулежали, покуривая и переговариваясь, в креслах-качалках в беседках или на деревянных диванах, живописно разбросанных на этом открытом пространстве. А где-то за дивными деревьями слышались выкрики, удары по волейбольному мячу и деревянный стук биты по рюхам – любители играли в городки.

Антон вовремя спохватился: надо было отыскать место для переодевания. Приминая изумрудную травку, он пробрался между деревьями до глухой стены здания, достал из чемодана изрядно помятый китель со стоячим воротником и золотыми погонами, сшитый еще в Рязани перед окончанием пехотки, и одел его поверх рубашки. Пыль с лица вытер носовым платком, им же почистил до первозданного блеска туфли. Платок смял и выбросил в кусты.

Дежурный по санаторию, пожилой подполковник медицинской службы, почти лысый, с очками в роговой оправе на большом горбатом носу, по своей занудливости стал бы несомненным лидером в соревновании по этому виду издевательства над молодыми офицерами с комбатом Кравченко. На оформление Казанова на отдых с диагнозом «утомление» ушла целая вечность. Сто раз медик повторял одно и то же: пить, играть в карты, отлучаться без разрешения, опаздывать на процедуры, шуметь после отбоя в санатории строго воспрещается. При первом замечании нарушитель из санатория изгоняется с соответствующим письменным отношением командиру части. Чувство облегчения испытала душа только когда подполковник придвинул к лейтенантскому носу листок с напечатанными правилами поведения военнослужащего в санатории и гнусаво произнес: «Распишитесь, лейтенант! И запомните следующее…» И Антону привалило счастье прослушать чтеца-декламатора, торжественно зачитавшего ему то, под чем он только что подписался.

– Я же видел, – пояснил подполковник, – что вы, лейтенант, посчитали выше своего достоинства прочесть то, что может стать для вас приговором. Все-то вы, молодежь, знаете, только не выполняете – и пьете, и играете, и к отбою в положенное время не являетесь... Ваше койко-место в палате номер шесть на первом этаже. Можете идти!

«Да, каждый дрoчит, як вин хочет», – мысленно ответил ему Казанов. А вслух, приняв стойку «смирно» и приложив к углу козырька ладонь, привычно гаркнул: «Слушаюсь!» И, сделав поворот кругом с прищелкиванием каблуками, удалился на свое койко-место в назначенной ему палате № 6. Отреагировать улыбкой или фразой на литературную аналогию ему бы дорого стоило. Да и читал ли занудный лекарь знаменитый рассказ своего великого коллеги-врача с таким же вдохновением и усвоением, как правила поведения в санатории, – вопрос без ответа.

***

По лабиринту лестничных переходов и коридоров, устланных ковровыми дорожками, Антон добрался до своего койко-места в палате №6 на первом этаже с двумя окнами, обращенными на клумбу с фонтаном. Коек в палате – с ума сойти! – тоже оказалось шесть. И все просто, по-домашнему, как в любой казарме, а точнее – в госпитальной палате: по три кровати вдоль побеленных стен с солдатскими тумбочками между ними. С одной утешительной разницей: ряды коек разделяет стол, накрытый белой скатертью, с граненым графином и двумя стаканами посредине. За этим столом, склонив голову над распахнутым чемоданом, в глубоком раздумье сидел в расстегнутом кителе с серебряными погонами старшего лейтенанта административной службы единственный обитатель палаты.

На появление Антона он отреагировал почти детской радостью:

– Что, тоже новенький? А думаю, с кем бы выпить за прибытие? Ты откуда?.. Из Тучендз? Это из 15 полка, от Будакова? Так мы из одной дивизии! Я переводчик из штаба третьего полка. Тебя как зовут?.. А меня – Олегом. Садись, корнет, выпьем китайского коньяка – нормальное пойло. Не армянский, конечно, но и не ХМД-70. Видишь, горлышко у бутылки какое тонкое и длинное? – как у жирафа.

Если у этого скуластого большеголового переводчика с носиком в форме красной кнопки – совсем, как у Бори Сальникова, – язык и на китайском мелет с такой же скоростью, то ему цены нет. Пить с утра не хотелось, но и огорчить нового знакомого, с которым предстояло жить рядом двадцать четыре дня, не стоило.

– А как насчет соблюдения правил? – напомнил Антон. – Я в том смысле, что бутылку после разлития лучше убрать под стол.

– Молодой ты, а, вижу, бывалый! Ну, Антон, с прибытием!

Горло продрало словно рашпилем, а на коньячный вкус не было и намека. Как и на закуску – переводчики к ней, по-видимому, были непривыкшими.

– Тебе этот подполковник тоже на мозги капал правилами? А мне, пожалуй, больше, чем тебе. Я сюда сразу из госпиталя: из правой почки камни удалили. Пока не пойму: чего в моче больше – её или крови?

Антон ощутил, как по спине пробежала волна мурашек. Но старлей, беспечно наблюдавший за собутыльником лучистыми глазками из-под нависшего тяжелого лба, был истинным фаталистом:

– Ерунда! Коньяком от камней можно без операции избавляться. Лечь в горячую ванну, выпить бутылку – и они сами в унитаз выпрыгнут. Жаль, уже после операции об этом узнал. В следующий раз так и сделаю!.. Здесь, кстати, душ есть. Пойдем?..

После душа – он находился в подвале и был отделан японцами цветным кафелем, воссоздавшим картину чаепития трех соблазнительных гейш, – они приняли еще по полстакана сомнительного напитка. И до обеда спали, поскольку все предварительные медицинские обследования, анализы и назначения процедур и лекарств для вновь поступивших, согласно санаторной книжке, выданной занудным подполковником, начинались с завтрашнего дня.

Кто-то из сердобольных коллег по палате разбудил их, но из столовой им пришлось удалиться не солоно хлебавши. Пожилая диетсестра на входе сухо пояснила, что не только лекарства, но и пища на сегодня им была не положена: на довольствие их поставят только с завтрашнего дня. Пока же можно спуститься в деревню и поесть в ханжболке за кровные юани.

Олег, переводчик с китайского языка, на пути из столовой в палату на это известие отреагировал отборным российским матом. И даже сослался на Ленина, по-отечески предостерегавшего молодое советское правительство: «Бюрократия, батеньки, архиопасна – она, в конечном счете, погубит социализм!..»

– Ну, до этого еще далеко, – успокоил его Антон, – а наш голодный конец – в пределах прямой видимости… Махну-ка я в Дальний – там с ребятами из моего суворовского найдем, где пожрать и выпить. А утром пораньше вернусь.

– И утром же отправишься в часть как самовольщик. Здесь, ребята говорят, после отбоя дежурный врач, как ротный старшина, обход по палатам делает и считает всех по головам. Ты сгоняй в ханжовню, а я снова лягу: мне кажется, что эти коновалы в почку ежа зашили. Жжет, колет…

Предупреждение Олега заставило Антона повременить со свиданием с Любой. Но голод – не тетка, и он, уже полностью переодетый в гражданку, наелся в ханжовне популярным среди офицеров блюдом – скоблянкой, жареным мелкими ломтиками мясом с густой острой подливой из морепродуктов, – и вязкой булочкой вместо хлеба. В ханжовне, освещенной пляшущим пламенем от печи с раскаленной до красна плитой справа от входа, он был не одинок. За соседним столом, судя по тостам, шумно отмечала день рождения веснушчатого соотечественника с копной золотистых кудрявых волос компания из пяти человек. Их обслуживали китаец и китаянка с марлевыми повязками на лицах и с белыми поварскими колпаками на головах – подтаскивали на подносах к столу горячие блюда, собирали посуду и пустые бутылки.

Антон испытал облегчение, покинув прокуренное, пропахшее гарью жареного мяса и парами ханжи помещение, похожее на пещеру далеких предков, и, не зная, куда себя деть, пошел на пляж – стряхнуть похмелье и посмотреть, не купается ли кто из отдыхающих. Море распахнулось перед ним сияющей на солнце ширью и парящими над ним альбатросами и чайками, словно призывая пройтись по нему пешком до белесого горизонта.

Купающихся смельчаков на пляже оказалось двое. Один из них истово растирался мохнатым полотенцем, а другой торопливо подплыл к берегу саженками и, скользя по камням на дне, стал выходить из воды на пляж, дрожащий, с розовой гусиной кожей по посиневшему телу. Прилипшие ко лбу волосы и падающие с унылого носа капли делали из пловца карикатуру.

– Холодно? – посочувствовал Антон.

– Не говори, кума, одно расстройство! Солнце, жара, а вода ледяная. Где-то в океане, наверное, шторм, вот и подняло со дна стужу.

– Да, для веселья планета наша мало оборудована, – пробормотал Антон больше для себя и пошел, по совету поэта, вырывать радость у грядущих дней в санатории.

Жить рядом с незамерзающим морем несколько месяцев и ни разу в нем не искупаться – от этого поневоле почувствуешь себя несчастным…