6. Советский бизнес и офицерская любовь

Пока ехали на поезде через всю Маньчжурию, не вылезали из вагона-ресторана. В Пограничной – станции на советско-китайской границе с китайской стороны – в буфете выпили и накушались жареных фазанов излишне. Иначе, зачем бы им выпархивать изо рта и скрываться в темном очке привокзального сортира?..

На советской стороне, в Гродеково, им выдали по двести рублей одними рублями. Погода выдалась отвратительная, гнилая, с мокрым гололедом и пронизывающим ветром. Спастись от нее разумнее всего было в привокзальном ресторане. По ходу действия Сашка Абакумов соблазнил трех официанток задержаться после закрытия заведения для дружеской попойки со стосковавшимися по Родине офицерами. После полуночи посетителей попросили освободить залу, и стихийно родившаяся компания  устроила тихий шабаш. Шампанское лилось рекой, танцевали под патефон. Официантки, к сожалению, были ветеранами общепита и годились Антону и Виктору разве что в тетки. Их даже пьяным целовать не хотелось. Сашка же Абакумов не погнушался бы и сговорчивой бабушки. Таковая для него нашлась, и он остался. А лейтенанты распрощались с ним и с дамами и ушли по гололеду провести остаток ночи в креслах зала ожидания.

На утро Сашка присоединился к ним, отдаленно похожим на самого себя. Нос его приобрел сходство с синей бульбой со шрамом на переносице, а глаза утонули в разводьях лиловых фонарей.

– Кто же это тебе, товарищ старший лейтенант, подвесил? – ехидно поинтересовался Виктор Аввакумов.

Объяснение поступило витиеватое и маловразумительное:

- Понимаете, вышел из ресторана – вижу: угол дома мешает мне пройти. Решил его носом отодвинуть. И немного ушибся…

Хорошо, что в то же утро они отправились в Уссурийск подальше от путевого обходчика с его тяжелым инструментом. В вагоне Сашка признался, от чего его нос изменил свою форму. На рассвете, после близкого знакомства на топчане в подсобке с полюбившейся ему увядающей собутыльницей, он на крыльце кабака столкнулся с ее несознательным, но догадливым мужем. Он работал путевым обходчиком и находился в ночной смене. На всякий случай, по-видимому, решил проверить наличие жены в супружеской постели. Не обнаружил, заволновался, конечно, – и кинулся искать ее по месту работы. И Сашке повезло вплотную познакомиться с чугунным кулаком путейца. В короткой рукопашной схватке и пострадал от него ни в чем неповинный румпель интенданта-артразведчика.

***

В Уссурийске «китайская» троица поселилась в частном доме у старой женщины с ее сыном Павлом, вернувшимся с фронта инвалидом. У них на квартире временно проживала смазливая молодая беременная женщина, Люся, жена офицера, служившего в Китае. Он приезжал в Уссурийск в отпуск или в командировку. Наскоро, в пьяном угаре расписался с подвернувшейся ему в Доме офицеров Люськой, оплодотворил ее. И снова скрылся за кордон. А она уже несколько месяцев оформляла выездные документы и тщетно ждала от будущего отца денежные переводы, перебиваясь с хлеба на воду. На работу ее уже не брали, и прав на алименты она пока не имела. Приходилось, как и многим в нашей стране, жить мечтой о счастливом будущем.

В первый же вечер за ужином с хозяевами, сопровождавшемся обильным возлиянием, Сашка как-то неуловимо для присутствующих уловчился договориться с ней по двум проблемам. Во-первых, Люська согласилась распродать за малый процент панбархат всех трех контрабандистов и, во-вторых, разделить ложе с одним из них – с Сашкой.

Перед сном она стелила на пол пахнущую потом и куриным пухом перину, а Сашка расстегивал портупею и галифе. Гас свет, и Антону и Виктору, вынужденным спать вдвоем на жесткой деревянной кровати в той же горнице, рядом с постелью прелюбодеев, предстояло терпеливо слушать в темноте музыку коварства и любви. Со сдавленными подвываниями, чавканьем и стонами неземного блаженства.

От нервного расстройства и половой истомы лейтенантов спасало обильное предварительное потребление коньяка в кабаке после дня нудной работы в промерзших вещевых складах на Черной речке. Одетые в шинели и хромовые сапоги, лейтенанты промерзали до костей. Со складов они получали, под свой подотчет, упакованными в тюки весом по тридцать килограммов и больше саржу на портянки, кальсоны, нижние рубашки, трусы и майки. Одним словом, все исподнее вещевое довольствие солдат и сержантов для нашей армии на Квантуне. Оформляли документы и следили за погрузкой этого барахла в вагоны. На двери рыжих пульманов вешали замки и скрепляли личными пломбами.

А в это время беременная Люська со своей товаркой реализовывала панбархат на морозе, на толкучке Уссурийска, с риском быть заметенной мусорами при внеочередной облаве. Вечерами подружки отчитывалась о ходе операции и сдавала деньги контрабандистам за минусом своей моржи. Вскоре ящик древнего комода, застеленного сверху пожелтевшим тюлем, оказался набитым крупными и мелкими купюрами. Казанов отложил четыре тысячи на мотоцикл. Остальные деньги они с Витькой тратили из общей кассы, не считая, на кабацкие застолья и угощение бабы Насти и ее одноногого сына Паши. Да и стоило ли засаленные бумажки, добытые аморальной спекуляцией, везти в Китай? Там он ничего не стоили.

Абакумов, как истинный интендант, заботился о личном будущем. Капитал, полученный от реализации товара, он частично положил на сберкнижку. За все рассчитывался отдельно от Казанова и Аввакумова. На создание «общака» на случай посещений ресторанов втроем или с дамами ответил решительным отказом. У интенданта была стратегическая установка старого холостяка: переспать как можно с большим числом соотечественниц – независимо от их возраста, внешности и социального положения. А это требовало не малых бюджетных средств из его нестабильного фонда, частично созданного противоправным путем.

Люська, за десяток дней справившись со своей торговой миссией и получив положенный гонорар от сожителя, вспомнила о содержимом своего чрева. А может, что вполне возможно, и о своем законном муже, по косвенным данным, забывшем о ее существовании. И старлей Абакумов получил отставку. Его это нисколько не обескуражило. Скорее даже обрадовало. Он обрел долгожданную «вольную» и возможность ночевать на явочных квартирах многочисленных в то послевоенное время вдовушек, выполняя работу «за того парня». Сначала это была ядреная официантка Катя из ресторана «Восток» – она обслуживавала их столик по вечерам. А затем пошли неведомые Антону и Виктору партнерши: уборщица из горбольницы, инженерша с пивзавода, две продавщицы, бухгалтерша, учительница – всего, включая Люську, за пять командировочных недель восемь доверчивых созданий стали жертвами пылкого темперамента победителя фашизма и милитаризма. Всех он водил в рестораны, что-то дарил, наиболее несговорчивым обещал в следующий приезд из Китая жениться и сразу, овладев предметом, с чистой совестью забывал об обете.  

Подобное легкомыслие едва не стоило Сашке черного пятна на его безупречной карьере.

– Ну, товарищи офицеры, и влип же я в историю вчера с этой пивной бочкой – инженершей с пивзавода! Баба – огонь, крепкая, здоровая – кровь с пивом! – рассказывал он, наклонившись через столик, Антону и Виктору с таинственной миной на бледном отечном лице с бегающими водянистыми глазами однажды утром, когда они встретились в столовой на складах и перед шницелем опохмелились чекушкой из Сашкиного кармана. – Привел ее в «Восток», заказал водки, графин пива, балык, ну там еще какой-то ерунды. А обслуживала нас Катька – та самая, с которой я до инженерши барахтался… Но она – молодец! – виду не подала, что меня знает. А я, дурак, уже после того, как там выпили-закусили и Катька стала посуду убирать, я ее так вот, незаметно вроде, по жопе погладил. А инженерша, корова долбанная, хвать со стола графин с пивом: «Думаешь, подлюка, я слепая? Да я тебе сейчас вот этой моей продукцией по мусалам ка-ак врежу!..» А дальше совсем некультурно – мат-перемат. Весь ресторан на нас уставился. Что делать?.. Прости, говорю, в туалет надо, пиво отлить. А сам – шмыг в гардероб, швейцару чаевых сунул, шинельку подмышку – и через черную дверь во двор выбежал. А ворота закрыты, калитки нет. Шинель на забор накинул, через него перемахнул – и прямо в руки патрулям! Все, думаю, писькец, – губа, письмо в полк – и прощай, Китай!.. Но обошлось! Капитан, начальник патруля, – фронтовик, на Квантуне, в Цзяньчжоу, с сорок пятого служил. Год назад самого в Союз выслали за драку в ресторане. Выслушал, посмеялся, солдата во двор послал – я там шапку обронил. Пригласил этого капитана в ресторан с женой. Послезавтра, в субботу, здесь встретимся. Хотят послушать, как мы в Китае живем… А сегодня я у Катьки ночевал. Проследил, когда инженерша из кабака выйдет, вернулся, дождался, пока ресторан закроется, набрал выпить-закусть – и к ней на хату. Баба – клад, без претензий. Может, на ней жениться в следующий приезд?..

И это Сашка свел Антона с худенькой белобрысой, годной только для этого кладовщицей Валей, подругой одной из его пассий. Ситуацию Сашка обрисовал скупо и просто: «Они вместе комнату снимают. У Вальки емарь был, старшина-сверхсрочник, завскладом служил. Заворовался, недостача на несколько тысяч. Его, от греха подальше – от трибунала и инвентаризации складов, из армии турнули, чтобы дело не заводитьи других под проверку не подставить. Вчера в Астрахань уехал. Валька сейчас свободна. Познакомлю – и будем вместе их топтать. Хватит тебе целкой ходить, офицерское звание позорить. Подари ей на платье панбархата, подпаивай, подкармливай – и паши матрешку до конца командировки».

Абакумов по своему мировоззрению относился к вульгарным материалистам. Для него сознание женщины существовало только на уровне – подарить пустячок, и она тебе отплатит всем самым дорогим. Отказы его не огорчали. Оставив гордую идеалистку в покое с пустыми руками, он с этим же подарком бросался в атаку на другой объект.

Витька, показалось, тоже свою судьбу устроил: зашел в аптеку за йодом и бинтом – палец на складе порезал стальной лентой на фанерном ящике – и познакомился с аптекаршей, белолицей красоткой с золотистыми кудрявыми волосами. Но она позволяла себя только провожать и целовать на прощание. В дом не приглашала. Витька промучился с ней больше недели. Зашел как-то в аптеку – красавицы нет. Поинтересовался, где она. Коллеги его охотно просветили: а вы, мол, что, не знаете? У нее же, дети заболели. Чьи дети? Да вот, чудак, – ее дети!.. И добрые женщины с радостью поведали любопытные подробности: у его красавицы двое детей, а муж, как и вы – лейтенант, погиб в сорок пятом на фронте… «Так она же девушка!» - изумленно воскликнул недавно раненный в мирные будни лейтенант Аввакумов. Собеседницы его разочаровали: была, мол, такой, как и мы, его красавица девушкой. А теперь, чтобы казаться таковой, применяет чудо-мазь. При нанесении ее на лицо старая кожа слезает, как картофельная шелуха. А та, что под ней, нежная и розовая, как у ребенка, завлекает доверчивых юношей. От кудрявой седины красавица избавляется с помощью перекиси водорода… «Неужели? Я у нее, однако, сам спрошу…» Но благожелательницы бурно возразили: да вы, чай, молодой человек охренели! Мы вас от несчастья спасли, а вы нас выдать с потрохами хотите, с подругой закадычной поссорить!..

И остался Витя девственником, с таким же – только от природы – бело-розовым лицом, как у его красавицы, разве что раза в два пошире, чем у нее, и густыми, пшеничными, без помощи перекиси, волосами. И губы у Вити – любая девушка позавидует – алые, гладкие, сочные. А глаза голубые-голубые, чистые и добрые. И характер легкий, смешливый. А ум – светлый и острый… Силой тоже Бог не обидел – весь из широких костей и мышечной массы.

Однако не везло Вите, созданному природой для любви и счастья, с раннего детства. Отца на фронте немцы убили. Мать и сестренку они же в родном доме сожгли. Сам он, девятилетний, чудом из огня выбрался, только лоб слева и кисти обгорели. Новая кожа наросла, но выглядела инородно: бледно-розовая, в морщинках. Но облика его не портила, даже украшала как жертву фашизма.

До поступления в Курское суворовское круглый сирота больше года жил у своей сварливой тетки в соседней деревне, называл ее мамой. И потом десять лет ездил к ней на каникулы – суворовцем и пехотинцем-курсантом. Оказавшись в Китае, он первым делом оформил на тетушку аттестат, чтобы она ежемесячно получала по четыреста рублей из его получки. Тетушка присылала ему благодарственные письма и хвалилась, что теперь богаче ее, кроме председателя, в колхозе никого нет.

А за три месяца до окончания пехотки Виктора едва не застрелил в коридоре училища мелкорослый альбинос – курсант Куц из минометного взвода. Училище в мае на четыре месяца отправили в Селецкие лагеря на Оке, напротив села Константинова, родины Есенина. А два взвода оставили охранять здание и территорию краснознаменной имени Ворошилова пехотки.

Куц стоял на посту номер один, охраняя три боевых шелковых и бархатных знамени училища. А Витька бодрствовал – слонялся по коридору, мучаясь бездельем. Встал напротив часового – лица неприкосновенного, – шутки ради выдернул из ножен караульную финку и, схватив ее за острый конец, замахнулся, как для броска: «Я тебя сейчас, Славка, с поста сниму!..» Куц шутки не понял – дернул затвор пистолета-пулемета конструкции Симонова – ППСа – и просадил на вылет Витькину правую ляжку в самом толстом месте – близко к гениталиям. Витка упал, а Куц бросил автомат на паркет и залился истерическим плачем.

Начальник училищ полковник Кравченко поднял с нар по тревоге во время «мертвого часа» и построил по случаю этого ЧП все роты вдоль «генеральской линейки». Его, фронтовика и служаку, больше всего возмутило не само происшествие, а поведение Куца: «И вот этот Куц, часовой, завтрашний офицер, бросил автомат, встал на колени и заплакал, завыл как баба!..»

И очень талантливо, перед строем всего училища, изобразил плачущего и трясущегося всем телом минометчика Куца.

Однако вместо ожидавшегося исключения стрелка и жертвы из училища полковник Кравченко обоим участникам маленькой трагедии великодушно даровал возможность сдать госэкзамены и получить лейтенантские погоны. При Сталине такой исход вряд ли стал бы возможным. Но Бог миловал в тот год не только Куца и Аввакумова: Сталин умер в марте, Берию арестовали в июне, а приказ на присвоение звания двум сотням новых лейтенантов министр обороны Булганин подписал 11 сентября того же, 1953-го, года.

Витька после ранения пробыл в госпитале около месяца, приехал в лагерь бледный, прихрамывая. По этому случаю собралось экстренное конспиративное заседание выпускников из разных суворовских училищ. Заговорщики бурно обсуждали справедливую меру наказания в отношении паршивого шпака Куца. За невинно пролитую им кровь курянина-кадета его ожидало суровое возмездие – избиение до посинения. Но бледнолицый и хромоногий Витя в своей заключительной речи попросил Куца отпустить с миром: «Он же по уставу действовал. Это я дурак…»

Только не все кадеты с ним согласились, условившись начистить Куцу тупую морду и пересчитать кулаками ребра на выпускном банкете. То ли сам Куц, то ли командование училища, однако, этот замысел разгадали. Не дожидаясь праздника, киллер-неудачник смылся из училища сразу после вручения погон и документов на отправку на новое место службы – в Забайкалье.

Вот и с любовью Вите не повезло: гений чистой красоты оказался фальшивым – многодетной мамой с ободранной кожей лица и обесцвеченными волосами… Антон пытался убедить друга переговорить с аптекаршей самому – завистливые подруги могли ее просто оговорить. Но Виктор и слушать не хотел:

– Я аптекаршам обещал с ней не встречаться – и не буду. Да и что толку? Провожать вхолостую надоело, целовать, чтобы под брюхом ломило, тоже. До отъезда осталось всего ничего. Никакой любви – одна мякина.