19. Поиск злачных мест

В Дальнем ему был знаком только район железнодорожного вокзала. А в нем несколько мест, пригодных для праздного времяпровождения. Наиболее популярным, но дорогим считался универмаг русского купца Чурина. Сетью подобных магазинов Чурин и компания были охвачены все крупные города Китая. Все они были экспроприированы коммунистическим режимом. На плоской крыше гастронома под полотняным или парусиновым навесом находился ресторан, где подавался и фирменный коньяк «Чурин».

Вблизи от «Чурина» сохранился маленький, столиков на пять, ресторан «Аврора», расположенный на первом этаже жилого дома; он больше смахивал на уютную забегаловку. Другой ресторан «Москва» напротив «Чурина» – большой павильон на углу площади и центральной улицы – имел два зала: один для тех, кто предпочитал русскую кухню, другой – китайскую. В русском, более просторном, зале с джазом из эмигрантов можно было заказать и китайские блюда. Расовой дискриминации не существовало, – пожалуйста, занимайте место за любым столом. Но на китайскую половину наши офицеры не посягали, как и китайцы – на русскую.

Для начала Казанов зашел в универмаг Чурин – большое желтое здание с широкими лестницами. Решил подыскать босоножки для Любы и поглазеть на молоденьких продавщиц-полукровок – помесь китайских и русских родителей. Девушки, по-видимому, были специально подобраны для привлечения покупателей, советских и местных русских в первую очередь. Китайцы сюда заходили редко – для них это заведение, торговавшее в основном европейскими товарами, было слишком дорогим. Русских привлекало здесь и то, что весь персонал разговаривал с ними на родном языке. А холостые офицеры хвастались, если им удавалось заводить интимные знакомства с продавщицами и проводить с ними время в местах, недоступных для патрулей. Во взаимоотношения русских – советских с эмигрантами – китайские власти не вмешивались.

На первом этаже универмага, безлюдного с утра, бросились в глаза два мотоцикла, выставленные на отдельные подиумы, – немецкий черный BMW с карданной передачей от двигателя на заднее колесо и американский зеленый «Харлей» – с цепной. Каждый стоил по десять миллионов юаней. Купленный в Уссурийске Иж-49 обошелся Казанову в 3600 рублей. Привычка считать в уме, привитая в суворовском училище беспощадным преподавателем математики, капитаном Иваном Корнеевичем Федотовым, легко справилась с переводом рублей в юани. Получилось, что Иж здесь бы продавался за восемнадцать миллионов! Если восемь месяцев ни пить, ни есть, можно бы и поездить на этих монстрах. А в Союзе BMW и «Харлеи» с колясками, привезенные, как правило, с фронта в качестве боевого трофея, в сельской местности были на вес золота. Говорили, что, кроме обычного применения, к ним якобы фронтовики прицепляли плуги и вспахивали огороды.

Отдел дамской обуви Антон разыскал на третьем этаже. Из витринных окон во всю стену вливался солнечный свет, все сияло чистотой и богатством, которого он не видел за всю свою жизнь даже в Москве. От изящной продавщицы с нежно-оливковым лицом и вызывающей грудью, обтянутой шелковистой голубой униформой, исходило некое благоухание. Как будто она только что вышла к нему из ванны с шампанским. От черных гладко причесанных, но влажных еще волос, из черных, с восточным разрезом глаз струился невидимый и неведомый свет женского обаяния. Но первое впечатление смазал ее бесцветный сухой голос в ответ на его приветствие:

– Что вам угодно, господин офицер?

– А как вы угадали, что я офицер?

– Простите, вас это оскорбило? У вас на лице написано, что вы советский лейтенант. Так что вам угодно?

– Может, и это угадаете?

По лицу «гейши» – так про себя окрестил он полукровку, явно не расположенную к советским, – скользнула легкая усмешка, и ответа не последовало. А у него возникло и оправдание для ее высокомерного тона: осточертели ей, конечно, неуклюжие солдафонские шуточки наших парней.

– Покажите туфли для моей подруги-эмигрантки, – сказал он с вызовом, не скрывая неприязни. – Вон те, на второй полке от пола.

– Размер мне тоже угадывать?

– Попытайтесь… Тридцать шестой. А поменять можно, если не подойдут?

– Если сохраните чек, – в течение трех дней. Пожалуйста, пройдите в кассу. Покупку получите вон за тем прилавком. Спасибо!

Антон слышал, что отношение к советским со стороны эмигрантов разное. Но это был первый случай беспричинного недоброжелательства лично к нему. Да еще и от такой красивой девушки. Но и у нее, пытаясь привести свой растревоженный дух к спокойствию и поднимаясь по ковровой дорожке на лестнице в ресторан на крыше универмага, думал он, могут быть свои причины: родню – деда, отца, брата – наши убили или отправили в лагеря. А может, такой же, как я, обманул, заделал ребенка, оскорбил, бросил… Не зря же тебе со школьных лет, в суворовском и пехотном училищах толковали о незатухающей классовой борьбе, буржуях и капиталистах – так вот они, явные или скрытые, рядом с тобой! Старайся быть выше их, наблюдай, изучай и оставайся советским человеком, показывай им свое преимущество, интернационализм и верность Советской Родине.

Туфли, завернутые в мягкую бумагу, мешали. Антон снял кожаную куртку с повлажневшей от пота подкладкой, засунул сверток в один из рукавов, плотно скатал хрустящую кожу в колбаску и сунул ее под мышку. Дышать стало легче. А когда он оказался на крыше под колыхающемся от прохладного бриза с моря белым тентом, то и совсем ожил. Правда, его расстроило уже другое: большинство столиков были заняты офицерами – в форме и в гражданском. Почти всех охраняли наши тетки, зажимающих под столом между ног набитые покупками сумки.

Он сел за свободный столик на двоих рядом с деревянным барьером под пальмой, посаженной в деревянную кадку, – отсюда открывался вид на город и синеющий в просветах между домами океан. При такой экзотике можно провести весь день – не соскучишься. Тем более что до встречи с Любой оставалось еще много – больше пяти часов. И деньги после покупки туфель тоже остались – чуть больше двухсот тысяч юаней.

Он занялся изучением меню, напечатанном в три колонки, – иероглифами, латиницей и кириллицей.

– Извините, вы один? Можно присесть к вам?

Антон оторвал взгляд от меню и встрепенулся, слегка подскочив на стуле. Знакомое очень бледное лицо. Одет в гражданское, но в летной кожаной куртке. Где он его видел – в Казани, в Рязани, в Москве? Сказал:

– Пожалуйста. Вы, по-моему, кадет?

– Да, казанский.

Антон поднялся – и они приобнялись, похлопав друг друга по спинам.

– Теперь узнал – ты Смирнов из первого выпуска. После суворовского распределился в Чугуевское летное. Вы с нашим Валькой Цыгановым вместе в аэроклуб ходили. Мы в суворовском с ним в одном взводе были три года.

– Так точно… Валька в наше Чугуевское попал, когда я был на третьем курсе. Недавно получил от него страдальческое письмо: комиссовали перед самыми госэкзаменами по состоянию здоровья. Уехал в Питер – поступать в военный институт физкультуры. А ты, я вспомнил, Казанов из третьей роты. Все время играл на сцене в разных пьесках, да? Помнишь, мы с тобой сутки вместе в карцере просидели под парадной лестницей? Над башкой все время каблуки по мозгам бухали.

– Такое не забывается. Я пострадал за курение в сортире, ты – за драку. Имя твое тоже вспомнил – Славка. А я – Антон.

Они сели, с застывшими улыбками всматриваясь в лица друг друга.

– Сколько мы не виделись? – спросил Смирнов.

– Сосчитать просто – пять лет. Мы выпустились из СВУ через два года после вас, потом два года я учился в пехотном. И плюс около года службы здесь, на Квантуне… А ты что, Слава, такой бледный?

– Из госпиталя всего неделю назад. Комиссовали, как и Цыганова, жду отправки в Союз. Всё, отлетал! Я же Чугуевского летного полгода успел повоевать с американцами на МИГ-15. Из Аньдуня сопровождали наши бомбардировщики, когда они позиции южнокорейцев и американцев долбили.

– Так тебя что, ранили?

– Если бы… Два раза на своем «мигаре» в воздухе сознание терял. Первый раз еще во время войны – это удалось скрыть. Соврал, что от атаки американца в штопор ушел. А второй раз после войны, всего полтора месяца назад, ни с того ни с сего опять отрубился. Хорошо, на большой высоте – десяти тысячах метров. Очнулся в полутора тысячах от земли и вывел машину из пике – чуть пуп не порвал, пока руль на себя тянул. Говорят, чудом смерть обманул!.. Все, Антон, получаю «белый билет». Жена с сыном уже в Союзе меня ждут – неделю назад их отправил. На что будем существовать? Обещают пенсию по инвалидности, но разве на нее проживешь?.. Ты уже выбрал что-то? Заказывай на меня то же самое.

– Цыпленка с картофелем фри… А из спиртного? Я сто пятьдесят чуринского коньяка. Ни разу не пробовал.

– Я тоже. Давай его. В Аньдуне ничего этого нет, питаемся в аэродромной столовой. Хорошо, но надоедает.

Здесь официанткой тоже была полукровка, постарше зловредной продавщицы. И в отличие от нее очень любезная. Спросила о жизни в Союзе: осенью она с мужем и двумя детьми уезжают на целину в Хакасию.

– Говорят, там только степь да степь кругом, а нам путь далек лежит, – невесело пошутила она. – Муж у меня чисто русский, а, говорят, я за хакаску сойду. Вы их видели?

– К сожалению, нет, – сказал Антон. – Мы из Казани. Там за красивую татарку вы бы вполне сошли.

Женщина вспыхнула лимонным румянцем:

– Спасибо, давно не слышала комплиментов. А из салатов ничего не желаете?

– Язык под белым соусом, пожалуй. А тебе, Слава?

– Мы уже договорились – одинаково.

К обоюдному удивлению, Елена – так представилась официантка – подала по целому румяному цыпленку на необъятных фирменных тарелках с буквой «Ч» в старославянском стиле и бульон в пиалах с такой же буквой. А чуринский коньяк в пузатых бокалах им показался загадочным – с привкусом гари или жженого сахара.

Вспоминали Казань, своих однокашников по суворовскому, командиров, воспитателей, тем более что Смирнов не был в училище пять лет. Антон посещал его каждый год, а со своим первым офицером-воспитаталем, капитаном Георгием Кузьмичем Рябенковым, переписывался и был в курсе основных событий своей алма-матери.

– Ты не торопишься? – спросил Смирнов, после коньяка немного освеживший голубой окрас своего смертельно бледного лица. – Здесь скучновато. Давай заглянем в «Москву» – там всегда музыка, повеселей. За все плачу я – в Аньдуне юани некуда девать. И платят летчикам не так, как пехоте. К тому же ты в командировке и у тебя, говоришь, есть эмигрантка с ребенком. А мне скоро уезжать – надо расфуговать все, чтобы потом не жалеть о бесцельно прожитых годах.

– Да, Славик, – а годы проходят, все лучшие годы. Надо жить торопиться и чувствовать спешить, – поддержал отставного летчика захмелевший от встречи и чуринской жженки бравый пехотинец, до ноздрей нафаршированный хрестоматийными цитатами.