18. В швейной мастерской жертвы хунхузов

Утром он снова прикинулся спящим. Время от времени чуть приоткрывал один глаз и видел, как Люба, раздраженно ворча, заплетала дочке косы и поила ее чаем, спрашивая, не забыла ли она взять все необходимое в школу. Когда Наташа, чмокнув маму в щеку, скрылась за дверью, он вскочил, готовый к бою, и потащил Любу в постель. Она не сопротивлялась, но попросила все сделать побыстрее – к девяти им надо успеть в мастерскую: хозяйка сама не опаздывает и требует соблюдения дисциплины и пунктуальности не меньше, чем немецкий фельдфебель. Сказывается кровь: корни династии Дементов, ремесленников и инженеров, в России восходила к переселенцам из Германии в царствование Екатерины Великой.

До мастерской быстрая ходьба заняла не меньше получаса.

– Видишь, Антон, мне туфель на два месяца не хватает – каблуки отваливаются, подошва стирается, – жаловалась Люба. – В ремонт не успеваю сдавать, а замены нет. Хорошо, китаец-сапожник рядом с домом: вечером отдаю в ремонт – утром они готовы. И на трамвае добираться дорого – за месяц как раз новые туфли прокатаешь.

Было ли это тонким намеком подарить ей обувь или обычной жалобой на житейские невзгоды, Казанов вопросом не задавался. Отозвался молчанием, отложив в уме, что надо на деле помочь горю. Шли, он чувствовал, к центру города по узким боковым улицам с серыми высокими зданиями, куда должно быть никогда не проникало солнце. Над головой светилась прозрачная полоса синего неба, обещая хорошую погоду.

В мастерскую от входной двери прямо с улицы на второй этаж вела узкая темная лестница с запахом влажной плесени. Помещение мастерской оказалось не таким, как он ожидал, – не просторным светлым залом, а комнатой с низким потолком, освещенной люминесцентными лампами на стенах и заставленной тремя рядами столов с узкими проходами. Пахло залежалой материей, тонкой пылью и жареным арахисом. Между столами прятались ножные швейные машинки и два-три голых манекена. В проходе сидела полная приветливо улыбающаяся женщина с молодым смуглым лицом, большими темными глазами, пышной прической и ярко накрашенными губами.

– Здравствуйте, доброе утро! Так это вы и есть Антон? А как, простите, по батюшке? Антон Никитич? Благодарствую, очень приятно, thank you, – радостно говорила она глубоким контральто, как будто всю жизнь только его и ожидала. – И меня вы уже, конечно, знаете. Таким вы мне и представлялись – очень уж образно вас Любовь Андреевна описала… Здесь как-то неудобно гостя принимать – пройдите в мой кабинет. Задержитесь здесь на минутку. А я первой подкачу за свой стол на этом лимузине. А вы, Любовь Андреевна, будьте любезны, подайте нам чаю с печениями.

Антон и Люба, пятясь из прохода, уступили дорогу, и хозяйка энергично заработала рычагами кресла.

Выждав, по совету Любы, минуту-другую Антон через узкую и низкую дверь прошел в кабинет. Хозяйка непостижимым образом пересела из коляски в кожаное кресло за просторный стол, покрытый зеленым сукном, со старинным письменным прибором и пишущей машинкой и показалась еще более красивой, уверенной и знающей себе цену. Легкая проседь в густых волосах только подчеркивала свежесть и молодость ее лица. Черные бархатистые глаза с пушистыми ресницами смотрели на Антона выжидательно и оценивающе – чего, мол, нашла ее работница такого особенного в этом советском офицерике.

– И давно вы в Китае? – задала она первый вопрос. – Наверное, Любовь Андреевна вам мою историю рассказала. Я ведь родилась здесь, в России никогда не была. Еще девочкой свозили меня к родным в Японию, в Америку да Австралию.

– Я приехал в начале ноября прошлого года. Выходит, что уже полгода здесь, за минусом одного месяца – февраль и начало марта был в командировке в Уссурийске.

– Вам нравится здесь? – наклонила она породистую голову и показалась похожей на цыганку или грузинку. И нос у нее был с горбинкой – изящный аристократический нос.

– Интересно. Где бы я еще увидел русских эмигрантов?

– Строго говоря, мы не эмигранты, а иммигранты – у нас советские паспорта. А где вы родились, учились?

– В деревне, километрах в двухстах от Казани. А в Казани окончил суворовское военное училище, по-старому – кадетский корпус. Потом пехотное училище в Рязани. В царской России оно бы называлось юнкерским училищем.

– Кадет, юнкер, офицер… Прямо, как мой первый муж Андрей. Он тоже окончил Суворовский Варшавский кадетский корпус и очень этим гордился – носил на груди рядом с нательным крестом жетон «Суворовец». Рассказывал много интересных и смешных случаев из своего кадетского детства и юности. Служил у Колчака Александра Васильевича, был ранен. С бароном Унгерном фон Штернбергом ушел в Монголию, а потом с Семеновым – в Китай. Здесь тоже служил в РОА. Ваши его расстреляли вместе с генералом Григорием Михайловичем Семёновым. Я, кстати, с Андреем бывала в его доме, до сих пор знакома с семьей. Но мы с мужем задолго до его расстрела рассталась. Хороший человек, но, как и большинство кадет, был верен только присяге, а неверность жене, как и толстовский князь Вронский, за измену не считал. Пришлось указать ему на дверь, хотя и очень его любила. Наверное, как никого другого, – он же был первым мужчиной в моей жизни... Ладно, довольно об этом! Лишь бы у вас с Любовью Андреевной было хорошо. Только всем нам, русским, скоро придется отсюда бежать. Китайцы нас отовсюду выживают.

– Каким образом, Галина Васильевна? К нам они относятся хорошо.

– Это пока вы – сила и на их территории. А Мао от Хрущева своего добился – вы же уходите из Артура и Дальнего. И к нам они относились уважительно, пока мы строили им Харбин, давали работу. А сейчас старожилы-русские под таким прессом – всего не перескажешь. В Харбине мой бизнес пришлось за бесценок продать. И эта жалкая мастерская под угрозой закрытия – задавили налогами, проверками, взятками. В обязательном порядке заставляют принимать на работу китайцев. И обязательно коммунистов. И вот я уже не хозяйка, а этот Ван. Он сует нос во все, требует отчетности, большой зарплаты и почти не работает. Хотя и мастер неплохой. А мне своих, русских, приходится увольнять. Пять человек уже уволила. Сейчас Дора на очереди. Потом и Любовь Андреевна, моя правая рука. У обеих дети… А что делать? Один путь – бежать из этой страны в другую – в ту же Америку или Австралию. Благо там, в банках, у меня кое-что на счетах, еще до коммунистов, осело – на жизнь хватит. Да и заказов все меньше – в основном от ваших офицеров и их жен. А вас выведут, так и вообще останемся без работы. Вы же видите, во что китайцы одеты. Все – и мужчины, и женщины, и дети – в синюю униформу, а зимой – в зеленые ватные полупальто. Попробуйте их различить! Драма абсурда – иначе не скажешь.

Принесла на подносе чай и печенье Люба – хмурая, чем-то озабоченная. На Антона взглянула отчужденно, от предложения присесть отказалась:

– Спасибо, Галина Васильевна. Ван с утра не в духе – говорит, плохо работаем, саботажники, поэтому налоги вовремя не платим. Пойду шить.

– Хорошо, идите… Видите, Антон Никитич, кто здесь хозяин? – Пролетарий, коммунист. А поеду в Россию – там на меня повесят ярлык капиталистки, эксплуататора масс.

– Откуда у вас эта риторика? – искренне удивился Казанов. – Где-то изучали научный коммунизм?

– Праздное любопытство – читаю все, что ни попадя. Газеты «Правда» и «Известия» – обязательно, потому что других на русском в Дальнем не купишь. В Харбине пока еще есть городская газета, но тоже подцензурная. А раньше там писалось о чем угодно. Разных издательств и изданий было тьма. Теперь все разорились или власти советские и китайские их позакрывали. Да и население русское обнищало – не до газет и журналов. С голоду бы не умереть.

Они не допили чай, когда вошел молодой китаец с двумя ноздрями вместо носа и густыми волосами над низким лбом, похожими на швабру. Подобострастно улыбнулся Казанову кроличьими резцами, с поклоном протянул ему короткопалую кисть:

– Зыдыздлавствуити. Меня зовут Ван.

Антон приподнялся со стула, неохотно подав руку:

– А меня Антон. Здравствуйте, тунза… Спасибо, Галина Васильевна, у вас дела, а я погуляю по городу.

– Приятно было познакомиться и побеседовать, – хозяйка протянула через стол пухлую длань с ярко-красными ногтями. Он, как учили классики и полковник Пирожинский, начальник учебной части в родном суворовском, бывший петербургский кадет, прикоснулся к белой кисти красавицы губами. – Обязательно заходите, Антон Никитич, у нас будет, о чем поговорить.

Она обдала его обворожительным взглядом светской львицы – примерно эта фраза всплыла в его голове, когда он, обойдя низенького Вана, оказался в мастерской, заполненной стрекотом швейных машинок и манипулирующими ими швеями. Все они – пятеро или шестеро – подняли милые головки и заулыбались. Все русские, отметил он про себя, и не очень молодые. Дора была дальше других – в правом углу у противоположной стены, – но она и виду не подала, что была с ним знакома. Люба сидела в первом ряду и сразу подскочила к нему:

– Пойдем, провожу тебя.

Он прощально махнул женщинам рукой и пропустил Любу впереди себя. На темной лестнице она спросила:

– Ну как тебе наша хозяйка? Обворожила тебя?

– Хорошая женщина. Но ты лучше!

– Попробовал бы только сказать иначе! Представить себе не можешь, до чего я ревнивая – могу и зарезать, как петуха.

У выхода на улицу она повернулась к нему, повисла на шее, впилась губами в его губы, страстно задышала:

– Люблю тебя. Приходи сюда к шести, только не заблудись! Сходим куда-нибудь или сразу домой – там посмотрим.

– Зайду на вокзал – посмотреть расписание.

– Тогда иди по этой улице, никуда не сворачивая, – через два-три квартала окажешься на привокзальной площади. Оттуда будет легко найти и обратный путь.