10. Свидание в драмтеатре и ресторане

Дозвониться до Лидиной подруги было делом хлопотным. На все склады, находившиеся за городом, на берегу невидимой подо льдом и снегом Черной речки, имелся всего один телефон на проходной, соединенный с городским коммутатором парой стальных проводов на покосившихся столбах. Барышни на коммутаторе были плохо воспитаны – нервные, нетерпеливые, ядовитые. Да и дежурным сержантам на КПП не нравились частые визиты лейтенанта для звонков не по служебным вопросам.

Только лейтенанту, сгоравшему от страсти и боязни, что он до отъезда так и не встретится с любимой женщиной, было не до неврастеничных барышень и задуренных уставами, приказами и запретами многочисленных командиров сержантов. Он добился своего: пятого марта в шесть вечера Лида будет ждать его у входа в драмтеатр в полседьмого вечера. До свидания оставалось два дня. И он не знал, как пережить это время, – не хотелось ни есть, ни спать, ни работать – думалось только о ней, Лиде, – томительно, до тошноты и спазм где-то под сердцем. Умом он понимал, что от встречи не стoит ждать чего-то особенного, только это не помогало.

Погода в первые дни марта резко изменилась. Сначала суток двое валил мокрый снег, а потом ночи оставались морозными. К полудню небо наливалось сияющей голубизной, и горячее солнце превращало дороги и тротуары в жидкую снежную кашицу. С крыш капало, с карнизов, поплакав, падали, разбиваясь вдребезги, ледяные сосульки.

Интендант Абакумов, не дожидаясь приказа о переходе с зимней формы одежды на весеннюю, с риском угодить в лапы патрулей, надел фуражку с артиллерийским околышем. И сопроводил это действо, продекламировав четверостишие, посвященное грустному времени года, приписав авторство Сергею Есенину:

– Вот стая воробушек где-то промчалася –

Им надоело в навозе клевать.

На мокром заборе ворона качалася.

И что за погодушка, ешь твою мать?

Только перемены в природе Казанова не радовали. Напротив – томили и раздражали неопределенностью. Неумолимо приближался миг отъезда в Китай, а Лида откладывала встречу, хотя и знала об этом.

В назначенный день уехать с работы раньше времени не удалось. Служебный автобус со двора складов отправлялся с завидной нерегулярностью и доставлял обслугу лишь до первой остановки общественного транспорта на окраине города.

Казанов бежал к театру с автобусной остановки, разбрызгивая сапогами лужи и перепрыгивая придорожные ручьи, в полной уверенности, что Лида не стала его ждать, – он опаздывал на двадцать минут. А она, с улыбкой выслушав его путаные извинения, не произнесла и слова упрека. Он попытался ее поцеловать, но она слегка отстранилась и остановила его порыв укоризненным взглядом:

– Кругом знакомые. У нас осталось десять минут. Надо успеть раздеться и занять места в партере. Я взяла билеты на «Бесприданницу», сегодня премьера.

Одетая по-весеннему – в длинное демисезонное светло-зеленое драповое пальто и кокетливую фетровую шляпку с узкими полями, она показалась ему помолодевшей и еще более красивой, чем при первой встрече. Слегка подведенные глаза излучали доброту и радость, но он не отнес это на свой счет – почему-то почувствовал, что в ее жизни произошли какие-то важные перемены или что-то в этом роде.

В начале каждого акта, как только медленно гасла пыльная люстра над их головами, он брал в ладонь ее прохладную узкую кисть, искоса посматривал на тонкий профиль и думал, что и лицом, и манерами она походила на даму из высшего света, какими он знал по книгам Тургенева, Толстого, Чехова. И откуда это у нее – от природы или наследственное? Льстило самолюбию предположить последнее: в Сибири и на Дальнем Востоке осели навсегда потомки сосланных дворянских фамилий.

В антрактах они ходили по фойе в окружении нарядной и надушенной публики, и Лида здоровалась – но не останавливалась – со многими знакомыми. В буфет зайти отказывалась. Обращала его внимание на большие фотографии артистов на стене и оживленно рассказывала о них, как о старых знакомых. Казанову, с детства избалованному посещениями хороших театров в годы учебы в суворовском и пехотном, пьеса с самого начала показалась поставленной непрофессионально. Актеры, одетые в нелепый наряд, играли неестественно, а главный герой был под мухой. Суфлер некоторые фразы выкрикивал из укрытия за него, и зрители прыскали в ладони, чтобы не сорвать спектакль.

А Казанов думал, согласится ли Лида пойти после театра в ресторан, – другого места просто не было. О продолжении встречи в «нумерах» мысль посещала, только на весь Уссурийск существовало всего две гостиницы – коммунальная и военная. Однако жителей, прописанных в городе, а тем более незарегистрированную пару, ни здесь, ни в каких других отелях по всему Союзу, советская власть, озабоченная соблюдением высокой нравственностью граждан, поселять запретила. Надеяться на то, что Лида догадалась найти подходящее место на ночь для них двоих, он мог только смутно, боясь сглазить удачу.

***

Опасения оказались напрасными: Лида в ресторан пошла. И не возразила, когда он на скользком тротуаре взял ее под руку и прижал к своему боку дорогое предплечье. Она вообще в эту ночь была приветлива, сговорчива. Это вселяло надежду на нечто большее.

Однако в ресторан «Восток» – да еще и в десять ночи – попасть всегда было нелегко. У застекленной закрытой двери толпилось человек десять страждущих. Благо от Сашки Абакумова он перенял безотказно действовавший прием: прижал ладонью к стеклу красную купюру с портретом Ленина. Важный швейцар в синей форме сразу узнал вождя и широко распахнул перед ними дверь с готовым на сей случай оправданием перед менее удачливыми и недогадливыми клиентами: «Ваш столик ждет вас». И на полусогнутых сопроводил офицера и его даму до гардероба. А потом и в зал, освещенный мерцающими в клубах папиросного дыма и кухонного пара старинными люстрами. Казанов обрадовался: в преддверье женского праздника музыканты отдыхали. Можно было нормально поговорить.

И столик для двоих у колонны нашелся – не накрытый, конечно, а только что освободившийся от грузного лысого полковника и его юной брюнетки с раскосыми глазами.

– Вы сегодня совсем другая – веселая, праздничная, – сказал Казанов, когда они сели напротив друг друга в ожидании, когда заменят накрахмаленную помятую скатерть, сервируют стол и примут заказ. – А в этом белом платье похожи на невесту.

– Сама сшила, – с легкой небрежностью пожав покатыми плечами, улыбнулась Лида. – Вы почти угадали: сегодня я чувствую себя невестой. Мама у меня закройщица, дочку с детства кое-чему научила. Да и по профессии я – училка. Литература, русский. Прочесть довелось столько, что с трудом нахожу что-то новое, интересное. Только, за редким исключением, не советских авторов, очень идейных и лживых. Люблю проверенную временем классику, – в ней, кстати, идей гораздо больше, нужных для жизни, а не для политики. После пединститута ни дня не работала – с моей болезнью, сами понимаете, никуда не сунешься… Все из-за войны – голодали с мамой страшно, еле выжили. Отец как ушел на фронт – до сих пор ни слуху, ни духу. Пропал без вести, значит, помощи от государства никакой. Ни еды, ни одежды. Несколько раз переболела пневмонией – и вот чахоточная… А сегодня у меня действительно праздник: я к вам после суда пришла – с мужем развелась. Без его согласия, он несколько раз на суд не являлся. А судья, слава Богу, знакомая – мамина заказчица. Спасибо вам, Антон. Именно вы дали дополнительный импульс к этому шагу. Побыла с вами – и вдруг поняла, что есть другая жизнь, – с добротой, любовью, пониманием… Странно, правда?

Она прямо, с легкой улыбкой на полных, без единой морщинки губах, смотрела ему в глаза. А он, бесконечно далекий от этих бракоразводных проблем, испытывая стыд, что и в нем она обманулась, в ответ только тупо кивнул недавно постриженной головой. И не нашел ничего умнее, как предложить:

– Тогда закажем шампанское – вы не против?

– Сегодня – нет. Заказывайте что угодно. Мне надоели запреты: это можно, а то – нельзя. Приучаю себя к фатальной мысли: будь что будет! Хотя и сознаю, что хорошего ожидать не приходится. Но и существовать в вечном страхе позорно. Тогда уж лучше не жить.

Казалось, все это она говорила для самой себя, забыв о собеседнике. Он не знал, соглашаться с ней или возражать. И почувствовал себя в своей тарелке, когда подошла официантка с меню, – знакомая ему пышногрудая Сашкина Катя. Она поздоровалась, назвав, к его удивлению, Лиду по имени, а потом справилась у Антона о своем ветреном любовнике:

– А куда же ваш друг подевался? Опять с кем-то путается? Или с той же толстой профурой, что его графином с пивом чуть не огрела?

– Что вы, Катя? Александр Иванович весь в работе! Просил, кстати, передать вам сердечный привет. Как освободится…

– Ему тоже с кисточкой. По себе знаю его ночную работу. Пусть перед отъездом заглянет – я его заказ выполнила… Ну что будете пить, кушать? Записываю…

– Заказывайте все на ваш вкус, Антон: я всеядная.

От шампанского Лида слегка порозовела. И ела с аппетитом – салат оливье, розовый балык и жареную горбушу под белым соусом, вскоре принесенные Катей на большом алюминиевом подносе. И, в отличие от него, много говорила о студенческой жизни – ей на один год из-за болезни пришлось брать академический отпуск, – вскользь рассказала о пьяных проделках мужа, о знакомой ему по телефонным разговорам подруге Тамаре. Казанов подруге понравился – голосом и манерой говорить.

А он уже понимал, что Лида никаким образом не думает связывать свое будущее с ним. И это их последняя вечеря. Дальше – забвение. Предлагать же ей свою руку и сердце, заранее ведая об отказе, – значит только поставить себя в положение мальчика-дурачка. Эшелон с портянками и кальсонами уходил через два дня. Они – Абакумов, Аввакумов и он – должны сопровождать поезд и обеспечивать его охрану совместно с вооруженным отделением солдат под командой сержанта. Бывалый интендант уже взял с Антона и Виктора деньги на закупку продуктов и водки на дорогу и на угощение друзей по возвращении в Китай. В основном недоступного там для офицеров и их семей дефицита: соленой и копченой рыбы, «московской» и папирос – «Беломорканала» и «Казбека».

Так что сегодняшний вечер представлялся Казанову решающим его судьбу: он просто не представлял дальнейшую жизнь без Лиды. Но что для этого сделать, он тоже терялся – ни одна здравая мысль не приходила в голову. Захлестывали эмоции, желание, чтобы она поняла его, разделила его чувства и предложила простой и понятный выход из этой безысходности.

Лида делала вид, что не замечает его настроения. Наконец не выдержала:

– Вы что, Антон, такой подавленный, как в воду опущенный? Вам скучно со мной? Болтаю, пытаюсь взбодрить вас, а вы молчите, не хотите разделить мою радость.

– Я просто очень люблю вас, Лида, – неожиданно для самого себя и, как ему показалось, чужим голосом, пробормотал он. – А мне через два дня уезжать. И что мы будем делать?

Лида внимательно, как будто только что увидела его, посмотрела ему прямо в глаза:

– Я сразу поняла, что вы очень влюбчивый… Вы же меня совсем не знаете. Да и я вас. Уезжайте, а там посмотрим. Но я уверена: у вас это скоро пройдет. Вы меня выдумали, такое бывает.

Она говорила это спокойным тоном, словно уже не впервые разубеждала подобных ему жертв в том же самом. А его признание пролетело мимо ее ушей и сознания, как пустой звук. И сразу получил разъяснение:

– Мне кажется, я прожила на сто лет дольше вас. Мне хочется вам ответить тем же, но я боюсь солгать. Не хочу обманывать ни вас, ни себя. Что-то во мне перегорело, и я по-хорошему завидую вам – вы очень хороший, искренний. Напоминаете юношей из прошлого – этих чеховских Тригориных или тургеневских Аркаш. Вы жизнь любите, а я ее почти разлюбила… Поздно, ресторан уже закрывается, надо идти. А то снова нарвемся на приключение.

Слушать монолог уставшей от жизни дамы в белом было больно и оскорбительно, словно она подавала ему милостыню. Захотелось скорее прекратить эту пытку отверженностью, поражением и одиночеством вдвоем.

– Можно, я буду вам писать? – сказал он умоляюще. – Вы дадите мне свой адрес и фотографию?.. Если вам нужна моя – я дам. Здесь фотографировался… Давайте встретимся завтра у театра в то же время, в шесть тридцать.

– Адрес можете записать сейчас, а фотографию завтра принесу. Но я приду ненадолго – мы с мамой в гости к ее подруге приглашены на именины. Отказаться нельзя – ей пятьдесят пять исполняется, на пенсию уходит.

Ночной мороз успел поработать: мокрый снег на тротуарах превратился в ноздреватый лед – он крошился, хрустел под ногами, как битое стекло. Шли под руку в холодной тьме молча, в каком-то тягостном отчуждении до того перекрестка, где они простились в прошлый раз. Только от ресторана он оказался гораздо ближе, чем от Дома офицеров.

Остановились у деревянного столба с желтой лампочкой под эмалированным колпаком. В ее скупом свете лицо Лиды еще сильнее напоминало образы благородных дам с полотен старых мастеров. Они стояли друг против друга, – зрачки в зрачки – и, взявшись за руки, словно старались навсегда отпечатать в своей памяти лица, которые через мгновенье станут воспоминанием и только.

– Приходите, Антон, завтра, только не к театру, а лучше сюда. Согласны?

Он обреченно кивнул и слегка притянул ее к себе. Она, казалось, только этого и ждала – сделала шаг, обхватила его шею руками, стала целовать, изливать душу горячим прерывистым полушепотом:

– Дурачок ты мой, милый мой!.. Ничего-то ты не понимаешь. Представить не можешь, как жить с нелюбимым. Я ведь никогда никого не любила. Никого!.. Не было у меня ни детства, ни юности. И вдруг ты, словно посланник из далекой молодости, – такой добрый, непосредственный, беспомощный… Хочу тебе счастья, но не со мной – я больна, смертельно больна. И очень несчастна. Забудь меня…

Он отвечал ей поцелуями, чувствуя щеками, губами, на языке ее слезы. Не находил слов утешения и краешком ума сознавал, что стал случайным участником некой странной мелодрамы с ненаписанной для него ролью.