Глава 71. Еще одна любовь и разлука  

На обед Симонову пришлось идти к Якушеву и Климухину - настоял Гера Якушев: придет Мария, и он хочет, чтобы «командор» послужил переводчиком.

- Она же скоро в Гавану уедет, а я у нее до вчерашнего дня только одно имя знал. Встретимся, помычим, пожестикулируем - и в постель еться. Оказывается, это не очень интересно - как собаки на вязке.

- Да ты пойми, Гера, болею, башка трещит, в горле чирей... Отложим на потом?

- «Потома» может не быть. Ты уедешь, она уедет - и все! А что я ребятам о ней в Союзе расскажу? Мне же надо отчитаться.

Квартира Якушева и Климухина подействовала на Симонова удручающе: даже жильем не пахнет! У Аржанова и Луговского и то было уютней... Хотя вроде планировка квартиры одинаковая с Голосковской: гостиная, из нее двери в две спальни, кухня, туалет, два балкона. Какая-то пустота, не заселенность: голые стены, стол, три стула - и все!.. Нет, телевизор еще в углу гостиной, но он, предупредил Гера, уже с месяц не работает. Да и на хрен он загнулся? - Все равно ничего по-испански не шурупим!..

Званный обед состоял из одного блюда - вчерашней окрошки на йогурте вместо кваса. Ее Леня Климухин достал из холодильника. Симонов заглянул в кастрюльку: в загустевшем молоке, среди долек огурцов, плавали ноздреватые хлопья то ли льда, то ли снега.

- И вы это едите?

- А что делать - едим, - медленно проговорил экс-старшина первой статьи. - Ни Гера, ни я готовить не хотим, в общем-то, и не умеем, а жрать что-то надо.

- Тебе что налить, командор, рому или коньяку? - спросил Якушев.

Обращение «командор» Гера заимствовал у Седова: они были приятелями и оба были на короткой ноге со своим начальником.

- Чаю. Обедать не буду - от вашего хлебова со льдом вообще ласты откину. Меня опять знобит.

В дверь поскреблись. Якушев подскочил со стула и впустил свою крохотульку-зазнобу - в коротких белых брючках в обтяжку, в красной атласной кофточке навыпуск, в лаковых туфельках на «гвоздиках» - ни дать, ни взять Дюймовочка, занесенная ветром к своему очкарику-принцу.

А с ее появлением убогое жилье словно озарилось нежным светом тропического света - и исходил он не из открытой балконной двери, а от смугленького личика с яркими, немигающими глазами. И все стало вдруг голубым и зеленым. Губы влюбленных слились в коротком, но страстном поцелуе, и скудный обед превратился в веселое пиршество.

Мария, не кокетничая и не морщась, шустро хлебала чудо кулинарного искусства - Симонов убедил ее, что русские летом беспрестанно лакают это пойло. Правда, с каким-то квасом. Эта реклама подвигнула Марию запросить добавки. От рома она тоже не отказалась и после этого стала еще веселее и болтливее.

Якушев не отрывал от нее глаз:

- Люблю ее, командор! С удовольствием бы увез в Союз, а Лидку свою послал к гребаной матери! Мне друзья семьи пишут - она с моим двоюродным братцем живет. Его три месяца назад из тюрьмы выпустили, он поселился у нас, и теперь мои обязанности выполняет с большим рвением. На глазах у дочек.

- Это для Марии перевести?

- А что тут такого? Переводи, командор!

Симонов перевел. Не все - только касательно любви и намеренья увезти ее в Сибирь. Мария зябко содрогнулась:

- ?Oh, mucho frio ahi! Tengo miedo pero de acuerdo. - О, там слишком холодно! Боюсь, но согласна.

- Ты о ней что-то хотел узнать? Спрашивай, - сказал Симонов.

- Да ты лучше сам, командор. Сколько лет, где училась, была ли замужем, есть ли дети?

Ей оказалось двадцать пять - на вид и семнадцать не дать, - и замужем уже побывала. Муж архитектор, живет в Гаване, женат на другой. Детей нет. Окончила Гаванский университет, pediatra - педиатр; она об этом еще вчера сказала. Уезжает через пару недель к родителям. А где муж? Объелся груш. Уехал к родным в Испанию и не вернулся. Живет там, работает. Звал ее к себе, только кто ее в другую страну отпустит?

- А ко мне из Гаваны хоть раз сюда приедет? Спроси ее, командор.

Мария радостно закивала головой:

- ?Claro que si! - Конечно.

- Все они так, командор! А потом находят заместителя. Пусть он и уголовник. Лишь бы елдак был, как у Луки Мудищева.

- ?Que ha dicho? - Что он сказал?

- Что очень рад будет встретить тебя, Мария… Ты оставь ему гаванский адрес - он заедет к тебе перед отъездом в Союз.

Мария по-детски захлопала в ладоши: «?Esta bien!..»- Хорошо.

- Ладно, я пойду к Вовику, - сказал Симонов. - Ломает меня.

И попросил Марию посмотреть у него горло. Она сразу стала деловитой, упорхнула в туалет сполоснуть руки, потом протерла черенок ложки ромом, усадила Симонова на солнце - у открытой балконной двери - и нежно, с изяществом истинной кубинки, обследовала его гланды. А он отметил для себя, какие у нее ухоженные ногти, покрашенные прозрачным лаком. Кто-то говорил - Лянка, кажется, - что медичкам здесь запрещено отращивать ногти и покрывать их темным лаком.

- Muy mal, companero. Una inflamacion de garganta. - Очень плохо, товарищ. Воспаление горла. Надо лечиться.

И быстро написало на поданной Герой бумажке, какие лекарства следует купить в аптеке, а попутно - и свой гаванский адрес.

- Не беспокойся, командор, я тебе все занесу - лекарства и пожрать. Возьму на свою тархету. Или Климухина.

- А ты не обижай Марию. Оттарабань во всю ивановскую - в смысле не громко, но от души. Чтобы поняла, что электрик лучше архитектора.

Гера рассмеялся, широко открыв пасть, - во рту у него не хватало двух нижних зубов. Симонов попросил Марию устроить Геру поблату к дантисту - это будет добрая память о ней - и, собрав последние силы, отправился к Вовику - упасть на кровать, забыться, отключиться, чтобы проснуться здоровым, молодым, жизнерадостным, как сто лет тому назад.

***

Симонов, изнемогая от жары и упадка сил, добрел до квартиры Голоскова. Сразу сбросил с себя всю одежду, умылся и наглотался антибиотиков и еще каких-то таблеток. Потом прополоскал горло фурацилином и эвкалиптом - у Вовика часто болело горло, и он все эти снадобья имел в запасе. Упал на постель и заснул сном грешного праведника, укрывшись простыней и одеялом. И проснулся, ему показалось, через несколько минут мокрым от макушки до пят от собственного пота. Прохладная влага еще продолжала ползти под волосами и по лбу, а простыни холодили тело.

Над ним стоял встревоженный Вовик:

- Ну ты, Шурик, и дрыхнул! Толкаю, толкаю тебя - а ты ни гу-гу. Думал, дуба дал. Тебя Захарыч на маевочку ждет в полседьмого. Жарит - парит с Галей.

- Ой, Вовик, сил моих нету! - взмолился Симонов. - Я в своем поту растворился, как переваренная рыба. А ты идешь?

- Нет. Пригласили - отказался. Договорился с одним кубашом, полицейским, - барахло Смочковское толкнуть. Говорит, доллары есть - и бумажные, и золотые. Серьги, кольцо с каким-то камнем. Вот он написал, посмотри.

Симонов сбросил с себя одеяло, сел на край кровати и из опасения, что его может прохватить остреньким сквозняком из открытых жалюзи, накинул на себя лежавшую рядом, на стуле, рубашку.

- Aguamarina, - прочитал он вслух каракули, написанные наискосок на каком-то мятом бланке. - Буквально означает: «Морская вода». Аквамарин. Похоже, драгоценный камень.

- Что за это кольцо просит?

- Джинсы. Не залетишь ты, Вовик, из-за паршивого Дуче? Тебе-то какой-нибудь навар есть? Еще и с полицейским связываешься - сдаст тебя с потрохами.

- Не бзди горохом, Шурик! Не первый раз замужем: полицаи тоже хотят жить красиво. Он у меня уже несколько партий товара сбыл. Для меня и для моряков. Тут такое клубится!.. Особенно наши хохлы из Киева развернулись - у них все на потоке. Один Васька Карпенко может всю автолавку гаванскую в один присест на корню скупить, перепродать - и на прибыль три-четыре лавки скомуниздить. Все здесь схвачено, за все заплачено! Полицейский придет сюда, как стемнеет. Вместе с ним с балкона стриптиз в той касе посмотрим - ему нравится. А тебе как?

- Не очень. Напомнило Селинджера, его «Над пропастью во ржи». Там пацан наблюдал за извращенцами в окна гостиницы... Вы тогда, в кокосовой роще, с Барбариной выглядели более впечатляюще. Луна, пальмы - и вы на поляне в объятиях безумной своей страсти. Как вспомнишь - так вздрогнешь!..

- Замолчи, Шурик, в лоб дам! - Вовик, уже принявший вечерний «намаз» объемом в полстакана, не на шутку взбеленился.

- Но ты же меня простил.

- На словах. А сердцем - нет! Вставай, я тебе уже налил с лимончиком.

- Да ты что? Я же пенициллина наглотался.

- А я ссаки, что ли? Держи стакан!.. Давай за то, чтобы мы жили, как евреи в Израиле. Или хотя бы, как негры в Америке...

Выпили за солидарность и с евреями, и с неграми. А Симонов подумал, что «Голос Америки» старается не в пустую, забрасывая в души советиков зерна сомнений в справедливости самой справедливой системы. «Голосок» время от времени поносил конституцию Союза, особенно за ее шестую статью о монополистической компартии, как «ядре» политической системы, исключающей демократические выборы. А радиостанция Хосе Марти из Майами - ее Симонов довольно регулярно слушал по своей «спидоле» для усовершенствования испанского - бомбила диктаторский основной закон, по которому вся власть на Кубе принадлежит одному бородатому лидеру.