Глава 69. Ночной налет мучач  

«Калентадор» - канадский электронагреватель для душа - Симонов проигнорировал и минут пять, намылив голову и зажмурив глаза, тупо простоял под колючими холодными струями жесткой никаровской воды в надежде хоть немного протрезветь.

Когда вышел из туалета - его колотило мелкой дрожью. Растирание мокрым полотенцем не помогло - мандраж шел изнутри, как это случалось иногда от недопития. Вовик налил ему коньяку и дал плитку шоколада - уже развернутую, в одной фольге.

Обернувшись полотенцем, Симонов - со стаканом и шоколадом в руках - прошлепал босыми сырыми ногами в спальню, сел на край кровати, заглотил залпом коньяк, поставил стакан на пол и опрокинулся спиной на постель, на лету откусывая шоколад. Потом стянул с себя влажное полотенце, бросил его в ноги, в темноту, пошарил рукой, пытаясь найти шоколадную плитку, - вслух послал ее куда подальше и мгновенно заснул.

Его разбудила яркая вспышка - словно мозг вдруг засиял, как раскаленное земное ядро. И почти одновременно он услышал громкий смех - словно весь мир хохотал над ним. Он открыл глаза - над ним сияла чудовищная лампочка. Сияла как солнце и ярче солнца - но это уже было смеющееся лицо Карины! И он обхватил ее за шею и притянул к себе в полной уверенности, что она прилетела в его моавскую берлогу. Но наткнулся взглядом на смеющиеся лица Барбарины и Вовика - и мгновенно определил свои географические координаты: Куба, Никаро, апартаменто Вовика Голоскова.

Подкатило ощущение полной расслабленности и покоя. И вслед за этим пришло, как с неба, чувство полнейшего счастья. Он покрыл лицо и шею Карины коньячно-ромовыми поцелуями.

Карина не сопротивлялась - она тоже была воплощением счастья и веры в солнечное будущее. Он неохотно отпустил ее от себя и бодренько вскочил с постели. Умолкнувший, было, смех вдруг перешел в дикий хохот. И кто-то с балкона хамским голосом полупьяного мужлана крикнул:

- Голосков, у тебя опять бардак! Потише - уже первый час!..

Симонов, не понимая причины безудержного веселья Карины, Вовика и особенно Барбарины, одурело вращал всклокоченной головой. И только когда Вовик ткнул пальцем сначала в постель, а потом в ягодицу своего друга, Симонов, сначала испугался, а затем, постепенно усекая, в чем дело, тоже пустился в припляс, корчась от смеха. Простыня и его белые плавки на заднице были измазаны густой коричневой массой. Похоже, ни у кого не вызывало сомнения, что их друг допился до ручки - и даже больше!..

- Ну, ты даешь, Шурик! - заливался Вовик. - До усрачки набрался, меня превзошел. Неужели?..

Симонов провел ладонью по простыне, затем по своей заднице и аккуратно облизал каждый пальчик, подражая одновременно ребенку и обезьяне:

- ?Ojala! ?Muy bien! ?Muy sabroso! ?Dulce! – Дай бог! Очень хорошо! Очень вкусно! Сладко!

Девочки смотрели на него с ужасом, а Вовик, одетый в одни плавки, то ли дуру гнал, то ли на самом деле собрался блевать: широко расставил ноги, нагнулся к полу и задергался всем телом.

Симонов, как бы издеваясь над замешательством кампании, блеснул знанием испанского фольклора:

- Lo que tiene de dulce tiene de amargo - И в сладком есть доля горечи.

И снова провел ладонью по своей заднице и протянул руку к лицу Карины - она отпрянула и выбежала в гостинную. За ней кинулась Барбарина. Вовик выпрямился, затряс кудрявой головой херувима:

- Молодец, Шурик! Здорово их разыграл. Иди, подмойся - и по коням! Поздно уже, надо поспать.

Вовик выглядел свеженьким, как огурчик, словно и не пил, - помытый, побритый, наодеколоненный.

После душа Симонова снова зазнобило - зуб на зуб не попадал, как в детстве и юности, когда его каждую осень и весну трепала малярия. Болотная... А это уже не тропическая ли? Но говорят, ее здесь давно уже нет. Даже прививок против нее не делают. Но ему то в Союзе на всякий случай засадили - еще в Красноярске.

Вовик уже разлил по стаканам ром, мучачи жевали bocadillos - бутерброды с сыром и колбасой. Пахло апельсинами - они солнечно сияли нарезанными ломтиками на большой тарелке, поставленной на середине стола.

Вовик заботливо закутал мандражирующего, как старый мотоцикл, друга в розовую махровую простыню. Кари смотрела на Симонова с тревогой. В открытую балконную дверь лилась влажная прохлада. С пляжа доносились тяжелые вздохи океана - наверное, было время ночного прилива.

Чокнулись стаканами, выпили за встречу.

- Как вы сюда добрались? И почему так поздно? - спросил Симонов.

Ответил Вовик:

- После уроков в академии взбрело в голову, схватили такси, выложили двадцать четыре песо - и вот нарисовались! Видно, сильно захотели.

- Мы очень хотели вас видеть, Саша! Честное слово! - очень искренно и убедительно, прямо криком души, подтвердила Барбарина, не уловив сексуальный подтекст в пояснении своего возлюбленного.

Странно сие было слышать от только что обвенчавшейся с кубинским воином сеньорой. Признается ли она «Бобику» в своей предприимчивости? Да и стоит ли ее осуждать? Нельзя же обрекать себя на вечную любовь с трагическим концом, как это собирается сделать Карина. Она все время повторяет, что больше никого не полюбит и обречена всю жизнь оставаться Пенелопой.

Так и он думал, когда его первая безответная любовь затянулась на десятилетия, а потом женился два раза подряд. Да и сейчас не может дать гарантии, что этого не случится в третий и четвертый раз... Если бы Карина осталась с ним - другое дело! - только смешно даже предположить такое: «Бермудский треугольник»из административно партпрофсоюзных волков махом сжуют, презрев его нежные чувства, и выплюнет в Союз, в Сибирь, на вечное поселение с убийственной характеристикой: «морально неустойчив». Или и того хлещи: «За бытовое разложение». И все это рано или поздно дойдет до жены - и тогда уж точно: «О вечный бой! Покой нам только снится сквозь кровь и пыль...»

- Ну, хватит му-му сношать! - резко скомандовал Вовик - Разбегаемся - и по самые помидора!

- Саша, Саша, что он опять говорит? - взмолилась Барбарина - Я знаю его много - и не могу понимать. Что он сказал?

- Это цитата из русского великого писателя-классика, Ивана Тургенева. Прочитай его рассказ «Муму» - и ты все поймешь.

Вовик уже менял простыню на кровати Симонова.

- Мы должны встать в пять утра, - сказала Кари на английском - С утра наша директриса Биатрис, Ghost - приведение, приказала обязательно явиться в академию. Какое-то очередное глупое собрание. Я обязательно должна принять душ - окна в такси было открытыми, и я вся насквозь пропылилась.

- Возьми мое полотенце - и иди в туалет. Там все так же, как в Моа. Но есть calentador- нагреватель. Включить?

Кари отрицательно покачала головой: «No». Он посмотрел ей вслед, когда она шла к туалету - высокая, с гордой, как у черного лебедя, осанкой. Почему-то это сравнение пришло ему в голову. Черных лебедей он видел всего раз - в Сочинском дендрарии: смотрел на них с горбатого мостика и думал, почему они не улетают. Может, у них подрезаны крылья?

- Ты ему сказал, что я вышла замуж? - спросила Барбарина на испанском, следя своими узкими индейскими глазами за тем, как Вовик возится с его постелью, - дверь в спальню была открыта.

- Нет. Это не мое дело. Скажешь сама, если посчитаешь нужным.

- Муж уехал в свою часть сразу после свадьбы. А я три дня назад сделала аборт - это был ребенок нашего друга.

Они избегали произносить имя Голоскова - он бы сразу потребовал разъяснения.

- Сделала знакомый врач под общим наркозом. Нелегально... Можно и легально, конечно, но тогда нужно официальное согласие мужа... Ты не суди меня строго, Саша: я люблю только твоего друга. Но ты сам понимаешь...

Такое было уже с кем-то. А-а, с Розочкой из романа Сомерсета Моэма «Пироги и пиво» - он  прочел его на английском с год назад. Розочка давала всем, кто у нее просил, а любила одного, «Лорда Джорджа», и с ним сбежала от мужа - знаменитого писателя - из Англии в Америку. Она любила любовь - и в этом писатель нашел оправдание ее слабости на передок. Может быть, и я люблю любовь, а не кого-то конкретно?..

- Да, да, не будем об этом, - пробормотал Симонов.

Озноб не проходил, и он уже понял, что в нем размножались какие-то микробы, бациллы или вирусы. Хотелось скорее лечь. Эти сутки, казалось, растянулись на целую вечность. День годам войдет в тоскливое преданье... Лезет в башку полнейшая чепухень!

- У меня самый первый мужчина тоже был советико. Русский, геолог, его звали Николай.

Вовик возился с посудой на кухне. Шумела вода из крана – он, конечно, их разговора не слышал. Да и в испанском он пока преуспел в основном в части колоритного - в чем-то превосходящего русский - мата.

- Первый аборт я сделала два года назад от Николая - тогда он еще жил в Сантьяго. Кажется, он искал нефть, все время пропадал с нашими геологами  в горах - в Сьера-Маэстра. Я его любила. Но не так, как Вовика, - его я люблю больше жизни. А он меня - нет, и он мне изменяет. И мне хочется ему отомстить. Только я не люблю кубинских парней - и это моя трагедия. Может, потому, что я так люблю русский язык, - кажется, даже больше, чем испанский. Он мне кажется таким красивым!

Кари, обернутая полотенцем, выскочила из туалета, на цыпочках проскочила мимо Симонова и Барбарины и закрыла за собой дверь спальни.

- Ну, пора, старуха, спать! - приказал Вовик - Видишь, Шурик весь трясется от страсти. Давай, врежем по последней рюмахе - и пусть нас бабы согреют! А ты знаешь, Шурик, и у меня что-то в горле першит и глотать больно. Песец! Не хватало еще заболеть.

***

Когда Симонов, сбросив с себя в темноте рубашку и брюки, залез к Карине под одеяло с края постели и обнял ее голое тело, продолжая сотрясаться в лихорадочном ознобе, она на мгновение притворилась спящей - дышала ровно и замедленно. А потом вдруг встрепенулась всем своим длинным прохладным телом и прижалась к нему, как будто стараясь отдать ему все тепло, чтобы согреть, избавить его от болезни. Прильнула губами к его лбу и замерла.

- You have a high fever. - У тебя жар.

- Sure! - Конечно, - сказал он, чувствуя, что у него заложило нос и больно глотать. - Не целуй меня в губы, Кари. Похоже, у меня  tonsilitis - тонзиллит.

В ответ она перевернула его на спину, легла на него, прижавшись твердыми, налитыми, молодой страстью грудями к его груди и стала целовать в губы - уже вся горячая, желанная, любящая.  И он уже не чувствовал болезни, куда-то девались лихорадка, гланды, запор в носу - все это подменилось желанием обладания - вершиной или основанием любви, апогеем близости тел и душ.

И потом она произнесла, как давно продуманное:

- Quisiera morir contigo en este mismo instante. - Хотела бы умереть с тобой в одночасье.

- De acnerdo. - Согласен.

И это было не пустым словом: сейчас он действительно этого хотел.

***

Как и следовало ожидать, они проспали. Колокольный звон Голосковского будильника, наверное, заставлял прыгать с постели всех соседей. Только не их: они спали до момента, пока не сработали биологические часы Симонова. В темноте он достал из-под подушки свои механические - и тихо-тихо выскользнул из-под одеяла. В туалете увидел - четверть шестого - и объявил подъем. Его снова залихорадило.

- Ghost will kill us! - Приведение убьет нас, - говорила Кари, одеваясь в темноте. - Что делать? На автобус мы наверняка опоздаем.

«Мучачи» отказались от кофе, чая, от бутербродов. Вовик успел только насыпать им в сумочки по горсти bombones - шоколадных конфет, и потом они оба, Вовик и Симонов, провожали глазами своих подру: их темные силуэты спускались по бетонной лестнице, ведущей с террасы с их домом к освещенному потерявшейся где-то справа луной бледному морю.

Стук их каблуков по асфальту был слышен и тогда, когда они совсем пропали из виду на дороге, идущей вдоль берега на автостанцию. Они, конечно же, не бежали сломя голову, как на их месте делали бы наши телки, - они спешили только в душе: увидеть бегущую кубинку можно разве что на гаревой дорожке стадиона. Женское достоинство они носят в себе, как драгоценную влагу в хрупкой амфоре, боясь расплескать содержимое или разбить священный сосуд.

Над спящей бухтой серебрилась парчовым сиянием лунная пыль, и расплывчатый силуэт корабля, застывшего на рейде с сигнальными огнями на мачте, напоминал выросший из океанских глубин храм.

Вовик жадно курил «популярис», и едкий дым сигарного табака не вязался с такой прозрачной прохладой предрассветного ожидания тропического утра. Но все же это было приятней, чем сероводородные газовые ванны на рассвете в Моа.

- А ты чо, Шурик, не сказал, что Барбарина замуж вышла? - холодно спросил он. - И моего ребенка, блядина, бортанула... Ночь на сухую прошла - и зачем только появилась?

- Любит. Просила ничего тебе не говорить - обещала сама чистосердечно признаться. А ты бы хотел оставить ей в наследство кудрявого бастарда, присвоив ему собственное имя «Бобик»?

- Хер с ней! Сказал, чтобы больше не приходила. У меня и без нее работы много. Переводчица ночью да жена одного пролетария в сиесту иногда на полчаса забегает, пока он после обеда дрыхнет.

И Вовик не преминул подчеркнуть свои мысли и чувства крепким матом. Он - в его передаче, как у истинно русского человека, - кратко и афористично выражал самые тонкие нюансы, гамму многообразных впечатлений и заменял глубокомысленные рассуждения и доказательства. Он шел из глубины души, а она у Вовика не ведала покоя.

- Давай еще поспим с часок. У меня мандраж не проходит - не знаю, как на работу пойду.

- Не ходи. Я Смочкову все равно буду звонить - скажу, что ты заболел. И  Ваньку Заболоцкого предупрежу.

- Нет. Смочков однозначно решит: нажрался с тобой до соплей, припишет прогул. Побуду в вашей офисине час-другой, покажусь врачу - и залягу лечиться.

- Я рад за тебя, старик, - такая у тебя черная ягодка! Не зря потратил столько сил, теперь счастье поварешкой хлебаешь.

- Не так все просто, Вовик. Что будет с ней и со мной после моего отъезда?

- Э-э, стоит ли отравлять себе жизнь заранее? Слава Богу, если вам хорошо сегодня...

- Ну и ты исходи из этого постулата. Барбарине до фени, что ты женат. А она вышла замуж - и тебя это колышет. Вот Бурин говорит, что износ их цилиндра ничтожен - и тебе и мужу Барбарины хватит до окончания века.

- Да не сравнивай ты себя и Карину с нами, Шурик! У меня с моей коровой просто: с глаз долой - из сердца вон. И у нее так же... Хватит «здеть» - пойдем, вздремнем...

Пошли. Но Симонов заснул не сразу, пытаясь отыскать формулу к самооправданию. И она нашлась. Не важно, сколько оно продлиться - это состояние влюбленности - миг или вечность - ведь человеческая жизнь не больше, чем миг, падение метеорита на небосклоне галактического сияния. Важно то, что произошло в твоем бытие живой и уже мертвой бабочки - и этим ты богат и нищ одновременно. Не важно, что это состояние ты испытывал всего один или много раз - в любом случае тебе крупно повезло: твоя рулетка крутилась и останавливалась в нужное время и в нужном месте. Жизнь состоялась как служение любви - высшему проявлению человеческой чувственности, сладострастия и поклонения Богу внутри себя и небесам. А без этого твой путь на этом свете не имеет смысла, и мир иной не примет тебя, не научившегося любить.