Глава 54. Все познается в сравнении  

Он очнулся от сильного грохота в дверь. Вскочил на ноги совершенно голым и кинулся к выходу. В темном проеме перед ним возникла тяжелая фигура Игоря Седова. Из-за его спины торчала редкая бороденка Лени Лескина. Наготы Симонова они просто не заметили - сами так спали.

- Ты чо это, командор, дрыхнешь? - загудел Игорь. - И как-то не по-человечески - на полу. Меня и под маскетеро комары заедают. Давай, быстро одевайся - поедем на пляж, на Кайо-Моа.

- Егор скромничает, а ты, однако, забыл, пахан, - вмешался Леня. - У нашего большого друга - знаменательная дата: ему сегодня долбануло ровно сорок. А ты мозги со своей негритоской протрахал - и все забыл! Амнезия на сексуальной почве.

- Командор, можно я вырву язык этому мерзопакостному стервецу? – задал Седов дежурный вопрос.

Но, если бы Симонов согласился, он бы наверняка так и сделал.

Симонов, конечно, о «диа де кумплеаньос» - дне рождения друга - не забыл и планировал завалиться к землякам вечером с Кариной, Барбариной и их подружками. План не удался - Кари и Барбарина в это время уже летели в Сантьяго.

- Ничего с собой не бери, командор, - я угощаю, - сказал Седов после их крепких мужских объятий и Симоновских поздравлений.

Симонов едва успел одеться и побросать в хозяйственную сумку ласты, маску и трубку для подводного плавания, купленные им в Москве по рекомендации чиновников из «Зарубежметалла». Они не раз побывали на Кубе и в других странах, где народы после победы в национально-освободительной борьбе сильно нуждались в бескорыстной помощи первой социалистической державы.

С улицы уже кричали, чтобы они поторопились - автобус не намерен их ждать.

Против обыкновения советиков повезли не в порт, а по узким улочкам, застроенными хижинами и убогими старыми домами, напоминающими многочисленные бараки Красноярска, доставили в старое Моа. Здесь толпу из полусотни мужчин, женщин и детей высадили у деревянного причала, выступающего далеко в море на толстых, обросших густым мхом и лишайником сваях. Вплотную к причалу белым лебедем покачивалась моторная яхта под кубинским флагом, похожая на наш «Метеор», только без подводных крыльев. Кое-где толстых досок на настиле причала не хватало и приходилось перепрыгивать с одной полусгнившей плахи на другую через широкие щели. В тенистых просветах, метра на два ниже настила, переливалась теплым светом прозрачная вода. По илистому дну с длинными подвижными водорослями бродили солнечные блики. Слизистые белые и голубовато-сиреневые студенистые лепешки медуз лениво и задумчиво шевелили щупальцами, неуловимо меняя тона своей переливчатой окраски.

Яхта оказалась не простой: ее региону «minero» - шахтеров - подарил сам Фидель. Об этом сообщала мемориальная табличка на ее нижней палубе, помещенная под большим плакатом с изображением поэта и апостола Хосе Марти.

В иллюминаторы взгляду открывалась солнечная гладь океана, рассеченная белопенной нитью гряды коралловых рифов. За ними – ближе к горизонту - белели паруса двух рыбацких шхун.

Переход до Кайо-Моа по спокойной водной глади, отражающей слепящие радужные солнечные лучи, занял меньше часа. После прохода по узкому тенистому коридору в зарослях, растущих с морского дна, яхта уткнулась носом в отлогий песчаный откос. И когда по зыбкому, крутому трапу без перил, переброшенному с носа яхты над полоской воды на поросший жесткой травой берег, советики - мужчины, женщины, дети - стали по одному стекать на остров, воздух уже прогрелся, как в сауне, и день обещал быть долгим и жарким.

Едва последний советик - пьяно балансирующий на сходнях Леня Лескин - оказался на суше, яхта дала задний ход. И по тому же узкому проходу, прорубленному в мангровых зарослях, растущих прямо из воды и питающихся кислородом от пневматофор - воздушных корней, затерянных в густой мясистой листве, - ушла в открытое море.

Как уведомил информированный всегда больше других переводчик Сергей Лянка, она доставит на островок кубинцев, готовых на риск искупаться в двадцатипятиградусной воде. По телевизору постоянно крутился ролик с призывами купаться в море круглый год. Но зимой, когда температура воды понижалась до двадцати трех градусов, лишь немногие кубинцы хотели стать «моржами». Вода для аборигенов казалась mucho fria - очень холодной. Многокилометровые пляжи на берегах, обращенных к Карибскому морю и Мексиканскому заливу, с ноября до апреля выглядели вымершими, как пустыня Сахара. Но теперь - с приближением весны - появлялись первые смельчаки, готовые на отчаянный риск - поплескаться в «ледяной» ванне. А заодно и погреться на горячем песке под «неласковым» тропическим солнцем, при двадцатипятиградусной - в тени, «студеной» погоде.

В мозги советиков, взращенных и в зной, и ветер, и в лютый мороз, эти реальные чудеса как-то плохо укладывались в сознание.

К празднованию cumpleanos - дня рождения - приступили еще на яхте - выпили для разминки граммов по кто сколько пожелал рома за «Игoра». Так теперь называли Игоря Седова кубинцы и Леня Лескин.

На песке - в тени высокого кустарника, подступавшего вплотную к пляжу и тянувшемуся узкой длинной полосой вдоль уреза воды - соорудили, как выразился Симонов, часто ездивший в Узбекистан, «дастархан» из советских и кубинских газет. Этот импровизированный стол оживили преимущественно продукцией советского консервного рыбо-мясного производства, водкой, коньяком. А также местными ромом и фруктами - апельсинами, лимонами, бананами. Получилось не очень живописно, зато много и питательно.

К «дастархану» немедленно устремились полчища разных «бекарасов» - термитов, муравьев, каких-то козявок и миниатюрных крабов. От них отбивались, чем попало, - песком, сигаретным дымом, ветками. Но больше всего донимали крылатые насекомые - москиты и хекены. От их страстных поцелуев белые тела советиков расцвели красными волдырями, вызывающими нестерпимый зуд. Пир быстро превращался в чесоточную пытку.

Симонов призвал компанию к революционному порядку - пить умеренно, дабы не обрести вечный покой на дне океана и не доставить радость рыбам. И сохранить силы на основную фиесту - ночную. У него для нее заготовлен маленький сюрприз.

Леня шумно взбунтовался: «Ты, пахан, на нас не дави!» Но встретился с темным взглядом Седова, тяжелым, как и его кулаки, - и не какое-то время притих.

Вскоре Леня первым понял, что за столом здесь долго не усидишь: спасенье от москитов, хекен, муравьев и прочей тропической нечисти можно было временно сыскать только в воде. Снедь пришлось частью убрать в сумки, частью прикрыть газетами и полотенцами. И без промедления кинуться в теплую, как парное молоко, воду. Все тело горело, словно ошпаренное крапивой.

***

Симонов, сидя по горло в воде на уплывающем из-под зада песке, долго возился сначала с одеванием синих резиновых ласт - они были маловаты, - а потом подгонял ремешок маски, так чтобы она плотно прилегала к лицу и под стекло не попадала вода. И, наконец, в одиночку поплыл к коралловым рифам - к пенящемуся гребню волн в полукилометре от пляжа. Рифы принимали на себя удары океанских валов и создавали у берега естественную - относительно спокойную - ванну даже при четырехбалльном шторме, бушевавшем в открытом океане.

«Главное, правильно выдерживать глубину погружения и правильно дышать», - внушал себе Симонов. Но соленая вода все же часто попадала в трубку, зажатую резиновым загубником во рту. Приходилось резким выдохом выбрасывать воду наружу - на поверхность океана. Капли трещали в трубке, как дробь, и это был единственный звук, слышимый под водой.

Дно казалось неправдоподобно близким. Подводные дюны, поросшие длинными водорослями и усыпанные мелкими раковинами и опасными шарами белых и черных морских ежей, проплывали внизу в полном безмолвии, как будто подернутые туманом. Впереди неясно маячили загадочные пещеры, гроты, извилистые заливы и бесформенные белые нагромождения кораллов.

Как-то внезапно тело налилось свинцовой усталостью, на какое-то мгновение подступил страх перед неизбежным уходом на дно, и трусливо захотелось вернуться на пляж. Симонов поднял голову над водой, сдвинул маску на лоб и посмотрел назад. До пляжа было уже гораздо дальше, чем до рифов. Страх отступил, и Симонов с усмешкой презрел свою минутную слабость. Оставалось одно - плыть только вперед в этом голубом безмолвии, пронизанном солнцем, и видеть под собой блуждающие по волнистому дну световые пятна. Точно стая пацанов баловалась зеркалами и беспорядочно перемещала по волнистому песку с безвольно качающимися водорослями солнечные зайчики.

Он встал ластами на первый же коралл, оказавшийся под ним, но набежавшая волна немедленно сбила с ног. И так повторялось почти при каждой попытке обрести хотя бы минутный покой в этой кипящей шумной стихии. Он несколько раз хлебнул горько-соленой воды - она здесь, как говорили знатоки, почти вдвое солоней, чем в Черном море.

Зато стоило нырнуть - и наступала тишина. Абсолютное безмолвие в фантастическом мире, где шла своя, отрешенная от земной суеты, жизнь. Душе и взору открывался бескрайний аквариум со стаями больших и крошечных рыб, призрачными цветными тенями скользящих мимо причудливых белых и розовых кораллов. Всего того, что не поддается описанию и превращается в сон, неподвластный воспроизведению, едва голова оказывается над поверхностью воды.

Симонову ничего не хотелось брать из этого мира подводных грез, кроме воспоминания о нем. Пусть все да пребудет, как оно есть! - все эти рыбы, раковины, кораллы, звезды, ежи, черепахи, осьминоги, барракуды…

На пляж, Симонов выходил, покачиваясь от усталости и путаясь в ластах, с мыслью, что, может, зря он тратит время на донжуанство. Лучше бы время, проведенное за вином и женщинами, расходовать на общение с природой. Как Тур Хейердал или Жак Кусто и члены их команд…

Но любовь разве не та же природа? И разве можно сравнивать плавание под водой на рифах среди рыб, медуз, морских звезд и ежей с волнами любви и блаженства наедине с Кариной…

***

К «дастархану» уже присоединились кубинцы - Рене Бекерра, Андрес Эрнандес и Франсиско Фуентес. Появление из морской пучины шатающегося от усталости Симонова было встречено приветственными возгласами: «?Salud, husar! ?Muy jodedor! ?Un grande Mente Agil!»

Рене Бекерре уже наскучила роль переводчика, и он попросил Симонова подключиться к этой нудной работенке.

Симонову налили. Он произнес пару слов о глубоком уме, физической и духовной силе именинника, чокнулись, выпили - и инициативой завладел Леня Лескин.

- Давай, пахан, переведи мои откровения о нравах сибиряков.

- Нет-нет! – отказался Симонов. - Пусть Рене переводит твою заумь. Я пока не дорос до перевода художественной прозы.

Рене усмехнулся и принялся за работу.

- У вас здесь, как я заметил, дач у населения нет, - начал Леня, как всегда, издалека, отгоняя от себя веткой москитов и хекен. - А у меня - дом в деревне. Достался от родителей жены. Дом из листвяка, сарай, огород.

Раз летом поехал туда отдыхать - один, без жены. Но, конечно, со спиртом… Ну, заманил к себе девчушку из деревни - пьем, гуляем и, конечно, этим делом с ней усердно занимаемся.

Деревне, естественно, все эти дела стали известны. Там ведь христиане живут, как в бане, - все голые. Не скроешься… Когда протрезвел, представил страшные последствия своего распутства, кинулся по домам: «Ради Бога, не выдавайте меня моей Гале!..» Мужики чешут затылки: да мы-то, знамо дело, смолчим, а вот наши Марфы?.. Я Марф стал увещевать: помолчите, не губите! У меня спирт остался - пейте на здоровье!

Спирт они, понятно, выпили и обещали молчать в тряпочку. Я успокоился, тоже с ними хлебнул спиртяги и сплю себе на сеновале после трудовой ночи с молодухой. Безмятежно, блаженно сплю.

И вдруг заскрипела стремянка. Я приподнялся: «Это ты, Галушечка, моя птичка?..» И действительно, на сеновале нарисовалась дорогая супруженция. Но не одна - с мотыгой. У нас ее называют тяпкой. Служит для борьбы с сорняками и окучивания картошки. Я вовремя смикитил: Галя за одно решила и меня окучить.

Я, значит, вскочил на ноги! - очень резво. А она с поднятой тяпкой - на меня. В гневе она - абсолютно дикий человек. Прямо смерть фашизму! Думаю - конец, мне крышка!.. Черепок под влиянием тяпки лопнет легче, чем спелый арбуз…

А у самого башка работает, как у космонавта в нештатной ситуации. Отступаю по сену в дальний угол. Полумрак. А жена со света, слава Богу, плохо не видит, но молча идут на меня, как на амбразуру. И мотыгой машет изо всех сил - аж в ушах свистит. Пока наугад…

И вдруг я вспомнил: в соломенной крыше, в стрехе, есть дыра, заткнутая сеном. Головой выбил сено, нырнул в дыру, прыгнул - и как партизан от карателя огородами кинулся в лес. Скрылся. Дня четыре ни дома, ни в деревне не появлялся - жил в тайге на подножном корму в заброшенном зимнике. Пока меня всей деревней не пошли искать…

И на этот раз Леня не обошелся без глубокомысленной морали:

- На благополучные семьи я всегда смотрю с подозрением. Не может быть в них все пристойно, красиво, идеально. Просто люди умеют сор из избы не выносить. А у меня как скроешь? Пришел раз с братом из ресторана часа в два ночи - Галя на меня кинулась с торшером, как с булавой. Но я снова, даже пьяный, не растерялся - скрылся на балконе, успел прижать дверь. Стекла она пожалела, но стуком, криками соседей все равно разбудили. Те, конечно, милицию вызвали. И это, замечу, притом, что мы в то время были во временном разводе, но жили в одной квартире.

Симонов посильно помогал Рене трансформировать Ленино фольклорное повествование на испанский манер. Но иногда оба становились в тупик и беспомощно разводили руками: великому и могучему русский языку не находилось эквивалентных оборотов из не менее прекрасного кастильского наречия. Приходилось идти на неизбежные упрощения и дополнительные комментарии. Но все равно выходило смешно - повествование ложилось на почву, политую водкой-ромом-коньяком. Это было видно по тому, как Франсиско и Андрес, вскрикивая от восторга, шлепали правой ладонью по верхней части кулака левой - двусмысленный жест для испорченного воображения русского мужика.

У Рене сохранилась про запас не менее захватывающая история. Сначала он коротко поведал ее на испанском для кубинцев. А потом более пространно – русским собутыльникам:

- Здесь, на Кубе, после революции не стало публичных домов. Проституцию ликвидировали как класс наравне с капиталистами и латифундистами. Но зато сейчас в некоторых городах есть posadas – гостиницы. Туда ты можешь пойти со своей женщиной и анонимно, без документов, снять комнату на несколько часов. Оплатить за комнату и заказать выпить, закусить. Все дорого, конечно, зато всегда есть возможность выпустить пар. В Сантьяго такая posada сейчас находится в шести километрах от города. Садишься с девушкой в такси, говоришь: «Kilometro seis», - и шофер уже знает, куда ехать…

А раньше posada находилась почти в центре города. Там всегда была очередь. И в этой очереди я - совсем случайно - увидел свою соседку. Красивую замужнюю женщину с каким-то парнем моего возраста. Она меня тоже заметила и спряталась за него.

Потом я встретил ее в нашем дворе и говорю: «Пойдем в посаду. Не пойдешь - мужу скажу, что тебя там с любовником видел». Она засмеялась и с удовольствием согласилась…

Заняли очередь. А впереди нас одна china, китаянка, - вот такая же узкоглазая, как Андрес, - вешается на мулата, целует его, стонет. Я думаю: «Ну, не дай Бог, если эта пара окажется в соседней кабине!..» А в старой посаде комнат не было. Просто большой зал фанерными перегородками разделили на кабины и поставили в них кровати. Перегородки даже не до потолка. Все слышно - каждое слово, каждый вздох.

Бог не помог! Эта чина с мулатом оказалась в соседней кабине. Мы не успели раздеться, а они уже начали. И чина, как со стадиона, ведет репортаж: «О, как вкусно! О, как глубоко! Ой, я умираю! Ох, ты настоящий potro - жеребец! Я тебя люблю! Давай сзади! Давай сверху!..» А я не могу начать. Со всех сторон им кричат: «Тише вы, тише! Заткнись, чина!» А она не обращает ни на кого внимания - стонет, кричит. Потом все стали хохотать. Я и моя подруга тоже… Нет, это надо пережить!

- А на сеновале с той деревенской девчушкой было хорошо! – проникновенно сказал Леня. - Тишина, сеном пахнет. В огороде, в черемухе, соловей пел. Печально, что жена убила своей тяпкой в моей душе лучшие впечатления от той ночи…

Симонова в рассказе Рене удивило, что никто вслух не возмутился тем, как он подло шантажировал соседку. Словно здесь это было в порядке вещей. Не даром Кари предостерегала Симонова не доверять его приятелю, владеющему русским не хуже, чем родным испанским.

Однако советиков больше поверг в изумление своим рассказом Франсиско Фуентес. Даже для Кубы, где красавицами и красавцами хоть пруд пруди, это был на редкость симпатичный кудрявый молодец лет тридцати пяти, женатый на кубинской еврейке из Гаваны. Она недавно родила девочку, и семья получила освободившуюся касу – американский особняк - напротив нового магазина для иностранных спецов в Роло Монтеррей. Франсиско работал техником на монтаже.

А его Роса, тоже техник, училась у русских проектированию водопровода и канализации. У советиков сердце таяло при виде этой грудастой, обольстительной двадцатилетней - всегда улыбающейся - мамаши. Своего Франсиско она обожала. Симонов не раз видел, как она глаз с него не сводила, когда он в спецовке и белой пластмассовой каске забегал к ней в офисину. А советикам Роса улыбалась от избытка доброты и счастья, подаренного ей щедрой судьбой.

Но сегодня Франсиско, вдохновленный выпивкой и закуской, напрочь отключился от семейных радостей в настоящем и ударился в воспоминания о суровых воинских буднях:

- Сразу после революции я служил шофером в одной маленькой части - человек на сто пятьдесят. Наши казармы были далеко от городов, деревень. В увольнение ходить было некуда. Вокруг - ни одной мучачи.

У меня была задача - снабжать нашу воинскую бригаду продовольствием. С утра командир давал мне деньги, и я ездил по деревням - закупал у частников овощи, муку, мясо.

Один раз мяса не нашел и пришлось купить живую молодую свинью. Я привез ее в часть уже ночью, перед отбоем. Свинью обули в солдатские ботинки, часть выстроилась в колонну по одному, и все, кроме командира, по очереди выехали «маррану». И сразу закололи – на завтрак. Но утром мясо никто не стал есть.

Командир построил нас в две шеренги и начал опрос с правого фланга. Подходил к каждому, смотрел в глаза - вот так! - и спрашивал: «Почему не ел?» Все опускали глаза и молчали… Командир тоже был кубинцем и, конечно, быстро понял, в чем дело. Он вышел на середину строя, плюнул и сказал: «?Cabrones!» – Козлы! И приказал разойтись.

- ?Y como es? ?Te gusto? - Ну и как оно? Тебе понравилось? - полюбопытствовал Симонов, переводивший это чистосердечное откровение.

Франсиско, словно очнувшись от путешествия в долгий неповторимый сон, в боевую бурную молодость, посмотрел на Симонова темно-карими, в прозелень, умными глазами и убежденно сказал:

- ?Mejor que mujer! - Лучше, чем женщина.

Бедная Роса!.. И советики, и кубинцы катались по песку, хватая воздух открытыми ртами. И потом, не сговариваясь, кинулись в воду - сбить пламя сумасшедшего смеха.

 «Лучше, чем женщина!..» А Франсиско смотрел без улыбки на хохочущих мужиков немного испуганными глазами: а что, мол, я такого сказал?..

***

К берегу, недалеко от их компании, причалила chalupa - шлюпка - с веселыми парнями и девушками, вооруженными бутылками с прозрачной жидкостью. Они устроились на песке метрах в десяти от «дастархана» Седова и веселились во всю, не обращая внимания на замечания ставшего вдруг злым Рене Бекерры.

Татуированные черные и шоколадные парни протягивали советикам свои бутылки и просили выпить por un trago - по глотку из горла. У кубинцев это принято - пускать бутылку с ромом, гуальфариной или агуардиенте по кругу: глотнул - передай товарищу!

Рене предупредил: бутылку не брать, иначе вся честная компания из восьми человек тут же окажется за Седовским дастарханом и сметет с него спиртное и съестное без остатка. Но Леня, движимый высокими чувствами пролетарской солидарности и дружбы между народами, то и дело порывался уйти в другой лагерь:

- Я вырос на сибирском самогоне. И я желаю отведать здешнего питья - из сахарного тростника. Хочу огненной воды и мучач! И поближе посмотреть на наколки на этих корешах - на богиню с факелом и кинжалом. Вон-вон на том, с краю!

Рене и Седов утащили вышедшего из-под контроля патентоведа под руки в воду. Андрес и Франсиско поплелись за ними. Немного погодя татуированные кубинцы и две мулатки пошли к своей «чалупе», отплыли на ней от берега и стали нырять с кормы. Две оставшиеся мучачи - полненькая негритянка и худенькая белокожая девчушка, прикрывавшая детским бюстгальтером – за неимением полноценных грудей - одни соски, - игриво посматривали на Симонова.

Момент благоприятствовал его стратегическому замыслу. Он набрал со стола конфет, две банки консервов, ополовиненную бутылку «Арарата» и подошел к ним. Девчонки захихикали, пряча личики в ладони. Но когда он заговорил с ними на испанском, разинули на него глазки, с удовольствием приняли agasajo – угощение. И потом пили коньяк мелкими глотками, немного морщась, не переставая кокетничать и похохатывать, словно им кто-то щекотал пятки или места повыше.

Симонов сразу взял быка за рога:

- У нашего компаньеро, моего друга, сегодня день рожденья. У самого большого - с усами. Вам он нравиться? Вечером у нас будет фиеста. Много рома, вина, еды, подарков. Приходите. Я вас встречу у кинотеатра ровно в семь. Согласны?

Черненькая и беленькая переглянулись, обмолвившись парой слов, и негритянка - явный лидер с бесстрашными глазами и большой грудью, рвущейся на оперативный простор, - сказала:

- Sin ninguna duda. - Несомненно.

Симонов не очень-то поверил в это заверение. Подумал, что просто от него хотят отделаться, и решил закрепить внезапный успех пустым вопросом:

- ?Es verdad? - Это правда?

- ?Por supuesto! - Конечно! - не отрывая от него больших черных глаз с розовыми белками, радостно выкрикнула негритянка.

Не стоило оскорблять ее достоинство подозрениями. Весь ее облик выдавал любительницу острых ощущений и загадочных приключений. И ее молодость, подсказывала интуиция, уживалась с богатым опытом в таких делах.

- Только сейчас идите на свое место, - добавила она. - Наши братья не любят, когда мы разговариваем с посторонними мужчинами.

И отдала ему пустую бутылку из-под «Арарата».

Черт их разберет, подумал Симонов, - может, и действительно братья! Тогда почему среди парней ни одного белого нет? Да не все ли рано – не с ребятами же он назначил встречу…

Главное, появилась надежда устроить другу сюрприз на день рождения.