По окончании рабочего дня,
когда советики расселись по своим местам в автобусе для следования в свои apartamentos, в проходе выросла плоская фигура поручика Дуба. Среди кубинцев он был
известен под кличкой Barba Roja - Краснобородый.
- Из КАТа позвонили,
чтобы мы сразу шли брать куриц и черепашье мясо - это напротив «красного
уголка». Только без паники - всем достанется.
Картина, представшая перед
глазами советиков, по своему колориту и трагизму не уступила бы суриковскому
полотну «Утро стрелецкой казни».
Голый по пояс, потный, забрызганный
кровью и облепленный серо-белым пухом и мелкими перьями, Анатолий Петрушко
вытаскивал из ящиков со щелями очередного яростно трепещущего крыльями и
выкрикивающего нецензурные проклятия петуха. Но штангист ловко хватал и сжимал
его голенастые лапы в своей железной длани, клал невинную главу несчастного на
плаху и взмахом широкого и тяжелого окровавленного мачете отделял ее от
трепещущего в предсмертном ужасе тулова.
У основания чурбана лежала
груда головок с красными гребешками, открытыми в предсмертном крике клювами и
смиренно прикрытыми белыми пупырчатыми веками очами.
Высокий мулат в соломенном
сомбреро оттаскивал тела казненных к не высокому, до колен, бетонному барьеру.
Этот барьер, служивший при необходимости и в качестве полукилометровой скамьи,
отделял широкий асфальтированный проезд перед крайними домами советиков от крутого
откоса, спускавшегося к улице с одноэтажными домами кубинцев. Эти плоскокрышие
жилища почти не были видны из-за манговых и банановых зарослей.
Взору обреченных на казнь и
тех, кто наблюдал за ней, отсюда открывался вид на аэропорт, взлетную полосу,
старое Моа, мангровое побережье и радостно парящий под подернутым светлой
предвечерней дымкой океан. Казалось, к месту казни сбежалась вся детвора нового
Моа - поселка Роло Монтеррей, - чтобы с любопытством, ужасом и плачем поглазеть
на этот праздник смерти.
Особенно страдала
четырехлетняя Танюшка, дочка ленинградца Толи Лихачова. Квартира Лихачовых находилась
как раз над той, где жил Симонов. И это Толя пугал Карину перемещением мебели
по ночам, когда охотился за домашними мини-жабами, ящерицами и кукарачами.
Сейчас бедная девочка с тоненькими белесыми косичками несколько раз подбегала к
палачу и с ревом пыталась у него вырвать живого петуха. А когда появился ее
всегда желтовато-бледный усталый отец, она кинулась к нему и картаво завизжала:
- Папа, папочка! Спаси кулочек!
Я хочу плигласить домой живую кулочку!
Лихачов, не плохо
объяснявшийся на испанском, подошел к мулату в сомбреро, и произнес несколько
слов. Кубинец согласно кивнул головой. Потом сам вынул за крылья из ящика
пытавшегося клюнуть его черного петушка. Взял у Лихачова деньги и вручил ему
птицу. Толя зажал ее под мышку и, схватив дочку за руку, почти бегом повел ее
прочь от лобного места.
- Мнима, разве та атака
возможно отнасям ся к децам? - возмутился подошедший за своим петухом и
черепашиной Димитр. - Почему тук, здесь, нужно кокошка - эта курица - убивам?
На риторические вопросы
болгарина никто не отреагировал. Да и мало кто понимал его замысловатые
болгаро-русские словесные выкрутасы… А Симонов подумал, что, слава Богу, Карина
не видит это побоище: она закрывала глаза и протестующе махала руками, когда он
прихлопывал комнатной тапочкой кукарачу - этого вонючего летающего таракана -
шлепанцем или уничтожал свернутой газетой на стенах раздувшихся от их крови
москитов.
***
Вовик был дежурным по кухне
и кашеварил у газовой плиты, по своему обыкновению, в одних плавках, босиком -
высокий хорошо сложенный мужик, без лишнего жира, с начинающими увядать
мышцами.
Слышно было, как Иван Сапега
перемещался в своем морге - опять, наверное, формалинил морских звезд, крабов и
лангустов в предвкушении звездного часа, когда он украсит их красивыми трупами
родное жилище в Запорожье.
- Давай, Вовик, пока эти
жлобы отвлеклись от слежки, перетащим мою кушетку к Луговскому, - попросил
Симонов. - Поедатели черепах и петухов стоят в очереди - им не до нас.
Перемещение главного
атрибута мебели прошло успешно. Только при выборе нового местожительства
Симонов не учел одного важного обстоятельства: квартира Луговского и Аржанова
находилась как раз над КАТом. Ночью он был закрыт, а в остальное время,
с утра и допоздна, к Матео и Иоланте постоянно валили люди - и советики, и
кубинцы. И хуже всего - частыми визитерами КАТа были Дуче Смочков,
профорг поручик Дуб, парторг Коновалов и приближенные к ним лица, одержимые
холуйским недугом. Вероятность провала новой явки сильно возросла. Приход и
уход Карины в дом советиков рано или поздно мог привлечь внимание разведки советско-кубинского
руководства.
Но ваша карта бита, Кларк! -
Рубикон уже перейден.
Луговской и Аржанов
приветствовали появление Симонова и Голоскова с кушеткой поднятыми стаканами с
ромом. Юра Аржанов поставил стакан на стол и поспешил на кухню, перешагнув
трупы двух серо-синих петухов, валявшихся на полу у подножья газовой плиты. Он
торопливо достал из тумбы стаканы и налил рома гостям. На обратном пути он
ногой отбросил петухов к открытой балконной двери.
Поголовье кур, как пояснил
Матео, республика сохраняла для производства яиц. Петухов сегодня же Матео -
устами поручика Дуба - просил обтрепать, а пух и перья доставить завтра, в
обеденный перерыв, в КАТ. Иначе, как заметил один из питерских
злопыхателей, из-за недостачи петушиной пушнины кубинскую экономику ждал неминуемый
крах.
Симонов и Голосков выпили с
гостеприимными хозяевами и занесли кушетку в новое жилище Симонова. Комната,
пусть точно такая же, как и прежняя, пришлась Симонову по сердцу: узкая «кишка»
два на четыре метра, голая лампочка ватт на шестьдесят под серым потолком,
паутина на распределительной коробке электропроводки. Зато неровные бетонные
стены выкрашены в оптимистичный желто-розовый цвет. На одной из них - к ней они
приткнули кушетку - красовался знакомый рекламный плакат, предназначенный явно
не для потребителя из соцлагеря: вишневая «Volga» на фоне родных березок
и с роскошной счастливо улыбающейся блондинкой на капоте. В России и
подвластных ей странах автомашины в рекламе не нуждались: их распределяли
«треугольники», как самый трудно доступный дефицит.
За такой вот мечтой – не
экспортируемой из СССР «Volga» в страны капмира, сделанной по особой, экспортной, технологии, а сляпанной кое-как просто
«Волгой» любого цвета - рвались за бугор советики. И пахали ради нее, отказывая
себе во всем, не редко обрекая своих детей на дистрофию, в течение, как
минимум, двух лет. Однако, даже накопив нужную сумму чеков, далеко не все
уезжали отсюда с заветным талоном «на право приобретения» «волжанки» или
«уазика». Тогда приходилось довольствоваться «жигуленком» или «москвиченком».
А цены на машины каждый год
устрашающе росли, и мечта о заветной «тачке», подобно коммунистическому
горизонту, отодвигалась все дальше. И сейчас, с приближением весны, советики,
накопившие чековый капитал почти на «нее», сильно запаниковали: прокатился
слух, что цены на автомобили подскочат чуть ли не в полтора раза. На черном же
рынке они уже стоили в два раза дороже по отношению к госцене. С нетерпением
ждали разнарядки из Москвы - сколько же выделят «Волг» моавцам? И уже
состоялись закрытые совместные заседания парт- и профбюро по составлению списка
первоочередников...
- Сегодня мой пгощальный день в пгимогском гестогане, — не очень удачно подражая полюбившемуся
ему еще во времена офицерской службы в Китае Вертинскому, пропел Симонов на
ужине со своими сожителями, теперь уже бывшими. - Ухожу от вас, дорогие мои
соотечественники, без чувства глубокого сожаления. А то, согласно разведданным,
моей деятельностью уже занялось недремлющее чека.
Иван уставился в стол, как
будто не понимая намека и продолжая пережевывать ламинарии - консервированную
морскую капусту, доставленную на Кубу сухогрузом из Союза.
- Ну, и куда же ты,
начальник, навострился? Кому ты стал нужным? - хмуро справился Петрушко.
Бык, которому дали кувалдой
между рогов.
- Туда, где гуляют лишь
ветер да я. И не без добрых душ на свете. - Симоновым овладело игривое настроение
и желание крыть эрудицией вопросов рой. - Граф Голосков отбывают-с, а с вами,
как подтверждают суровые факты, мне не житье-с.
- Ну-ну, - только и нашелся
утробно промычать утомленный кровавой расправой петушиный палач.
- Кстати, своего петуха дарю
вам - не поминайте лихом! А черепашину возьму с собой - говорят, повышает потенцию.
- И я своего петю оставляю
вам - не везти же его, не общипанного, в Никаро, - поддержал начинание старшего
товарища Вовик. - По дороге протухнет. И трепать перья не хочется - занудная
работенка. Черепашину жертвую Шурику - она может вам причинить сексуальное
беспокойство. А ему это мяско сослужит добрую службу.
- На кой хер нам ваши
петухи! - взбеленился Иван. - Мы их с балкона выбросим.
- Не будем препятствовать, -
сказал Симонов, тоже начиная заводиться. - Лучше разойдемся красиво!..
Останемся каждый на своих позициях: вы как коммунисты - социальной революции, а
я с Вовиком - сексуальной.
-Ты доболтаешься - найдется,
кому тебе язык прищемить, - пригрозил портайгеноссен Иван.
Глупый разговор, паршивое
прощание. Симонова совсем не радовало, что Сапега и Петрушко выглядели
подавленными. Они, конечно, не ожидали такой решительной и унизительной для них
развязки инициированной ими разнузданной кампании борьбы с подпольным сексом. А
теперь однопартийцев, скорее всего, беспокоило, как воспримут внезапный «развод
по-русски» в колонии. В том, что к этому эпизоду возникнет нездоровое
любопытство и придется отвечать на неприятные вопросы обеим сторонам локального
конфликта перед соотечественниками и кубинцами, сомнений не было.
Симонова заранее веселила
предстоящая дискуссия. Из-за своей общительности, знания языков, дерзкой
смелости в обращении с начальством, широким знакомством с кубинцами он стал
заметной фигурой. Ему найдется что сказать, если его спросят, почему он вышел
из блока с двумя коммунистами и вступил в альянс с беспартийными. Даже если он,
как бы в шутку, поведает в курилках, в бильярдной, на пляже или на пьяных
активидадах, что Иван и Толик препятствовали ему спать с кубинкой, массы его
поймут. Тогда его идеологические оппоненты неизбежно будут посрамлены и
обречены на молчаливое презрение трудящихся, всегда готовых петь славу
безумству храбрых, идущих на грозу.
***
Возможно, запоздалое выяснение отношений нашло бы свое продолжение, но в дверь постучались. Пришли нарядно одетые в белые рубашки Хилтон и Луис Ариель. Хилтон широко раскинул могучие черные руки и обнялся сначала с Шуриком, потом с Вовиком. Ивану и Толику он сдержанно, по-джентльментски, поклонился. Маленький Луис просто широко улыбнулся - он со всеми советиками днем виделся в заводской офисине.
Голосков поставил на стол
потную бутылку «столичной» из холодильника. Кубинцы стали дружно отказываться:
они очень просят компаньерос Сачу и Володью быстро одеться и
пойти с ними на выпускной вечер «академии ноктурно». Они надеются, что
компаньеро Сача произнесет там речь на «инглише», а Володья - на
«русо».
И все же за стол кубинцев
удалось усадить и русскими щами и английским бифштексом с яйцом угостить. О
водке они, как и все кубинцы, не учившиеся в Союзе, отозвались словами muy fuerte - очень крепкая, зараза! А еда добрая - muy buena comida.
За это время Симонов и
Голосков успели одеться, побрызгать волосы и щеки «шипром» и предстать перед
Хилтоном и Луисом в лучшем виде: Симонов был в белой нейлоновой рубашке с
модным ярким галстуком и белых брюках, заштопанных после гаванской эпопеи с
Долорес. А Вовик выглядел и того краше - в разрисованной во все цвета радуги
венгерской рубашке с засученными рукавами, нежно-серых брюках и лакированных
туфлях. В этом наряде он прошел «ходовые испытания» на пляже Аламар в Гаване,
прикинувшись «алеманом» - немцем. Сейчас своими лакированными туфлями он
напомнил чем-то чечеточника из какого-то старого трофейного кино. Вовик,
кстати, умел это делать вполне профессионально, когда был в меру «уколотым» и
ему нравилась публика. Хорошо бы сегодня вечером настроить его на веселый лад и
дать возможность продемонстрировать русскую удаль кипучую.
Визит Хилтона и Луиса для
них не был сюрпризом: Кари и ее подружка твердили им о предстоящем активидаде в Cabaret de Constructores едва ли не с достопамятной новогодней ночи. Голубоватый
след под глазом Вовика был печальным отсветом того трагического инцидента. А
ушибленные ребра напоминали о Лидии и полицае Анхеле.
Иван и Толик с обиженными, угрюмыми физиономиями, не извинившись и не попрощавшись с кубинцами, закрылись в своих «абитасионес». И Симонов не без горечи подумал: почему вот эти два кубинца, черный Хилтон и миниатюрный белый Луис, сейчас ему ближе и понятней, чем вроде бы свои «друзья, товарищи, братья» - Сапега и Петрушко? Почему они не следуют этому христианскому завету из своего устава, заимствованному из Евангелия? Или так будет всегда: слова словами, а дела делами? И люди вечно будут опасаться, прежде всего, своих, готовых при первом удобном случае предать, унизить, втоптать в грязь.