Глава 35. Вылазка в «чепыжи»

К этой операции компаньеро Голосков подготовился с не меньшей тщательностью, чем Фидель к партизанской прозе жизни в горах Сьерра-Маэстры. Или Че к партизанским скитаниям по джунглям Гватемалы в надежде осчастливить своим мудрым правлением эту страну и поднять всю Латинскую Америку на борьбу с американским империализмом.

Симонов и Голосков таких высоких целей перед собой не ставили. В отличие от борцов за свободу, из оружия Вовик положил в свой необъятный портфель только два ножа - кухонный и перочинный. Остальное пространство занимали вино-водочные и продуктовые изделия, посуда и постельные принадлежности. И ужин Вовик приготовил не хуже, чем в фешенебельном кабаке где-нибудь в Лондоне или Париже: бефстроганов с картофелем фри на оливковом масле, с маринованным огурчиком, жареным луком, с острым подливом, фаршированные мясом блинчики, овощной салат. И даже компот из сухофруктов, завезенных на Кубу из родного Отечества. Да, фирма Вовика веников не вязала: за что бы он ни брался - все из-под его рук выходило в лучшем виде.

Причем похвалы в свой адрес принимал с омерзением и просто мог послать воскурителя фимиама в заоблачный плес с выступающим из его глубин предметом.

Иван на ужине отсутствовал, и под ромец и разговоры о технике безопасности в тропических кущах заговорщики провели тайную вечерю конструктивно и в сердечной дружеской обстановке.

Карина и Барбарина возвращались из академии в одиннадцатом часу - к этому времени они под покровом тропической ночи и решили подтянуться со своим провиантом к их alberge - общежитию холостячек. Вовик называл его зашифровано так: ПЗ-хранилище. На всякий случай нужно было усыпить внимание бдительных «крыс» и партийно-профсоюзных активистов. Поэтому к хранилищу сокровищ Симонов и Голосков поднялись по пути, проложенному их боевыми подругами. По этой крутой тропинке кубинки уходили от своих любимых советиков перед рассветам.

Вовик со своим негасимым «фонарем», тихо постанывая от боли в ушибленной груди и опасаясь поскользнуться в темноте, крался впереди порожняком. Симонов подстраховывал раненого друга сзади, изнемогая под тяжестью портфеля с провизией и вещевым довольствием. Симонова редко оставляла способность иронизировать по поводу собственной персоны или нелепых ситуаций. В них его, с виду спокойного и уравновешенного, довольно часто заносила проклятая сексозабоченность и совдеповская бытовуха. Бытие определило и его сознание на ведение двойного существования – открытого и тайного. Ведь в советской буче – боевой, кипучей - всем до всех было дело: что говоришь и думаешь, что ешь, с кем спишь, сколько получаешь?.. Наверно, так и должно сложиться в среде обитания выведенной большевиками новой общности советских людей. Где человек человеку друг-товарищ-брат... Однако «имел я на своем хренометре такие именины»...

***

За столиком, под козырьком у входа в альберге, сидела знакомая парочка - чилиец Максимо Мендоса и у него на коленях - его кубинская novia, невеста, Мария, двадцатилетняя красавица. Она жила в одной комнате с Кари и , по признанью Карины, знала все детали ее романа с советиком. Марию Карина называла, к удивлению Симонова, своей лучшей подругой. К удивлению, потому что он думал, что ее самая близкая подруга - Барбарина. А оказалось, что Кари и Барбарина стали подружками благодаря Голоскову и Симонову, понудившими их к сближению.

С Марией и Максимо советики через своих novias, невест, познакомились на этом же месте еще до Нового года и уже успели пару раз слегка выпить. Чилиец и кубинка и вправду подали заявление на регистрацию, но бракосочетание их откладывалось из-за сложных формальностей. Максимо на Кубе находился как политэмигрант из страны, с которой отсутствовали дипломатические отношения. Ему предлагали, но он не принимал кубинского гражданства в надежде, что рано или поздно пиночетовский режим будет отменен и он сможет вернуться на родину.

- О, привет, Саша, Володя! - с неподдельной радостью первым поздоровался Максим, не отпуская с колен забрыкавшуюся было Марию. - Как дела?

- Как сажа бела, - сказал Симонов, поставив на каменные плиты беременный яствами и покрывалами портфель и протягивая руку чилийцу. - Слышали, в какую переделку мы попали при помощи славной полиции?

Из открытой двери альберге тянуло запахом рисово-фасолевой похлебки или каши и видны были несколько смуглых мучач, смотревших в просторном холле по телевизору «Dies y siete instantes de una primavera» - наш фильм «Семнадцать мгновений весны» с титрами на испанском.

Мужчинам настрого запрещалось переступать порог ПЗ-хранилища под угрозой выселения предметов их сексуального вожделения из общежития. А это было равносильно потере работы и изгнанию из города: аренда квартир у частников здесь не практиковалась. А может, и преследовалась законом. Даже в Союзе такого тюремного режима в общежитиях, до одиннадцати часов ночи, не было.

- Конечно, Карина нам рассказала, - мотнул головой, покрытой длинными густыми, отдающими блеском воронова крыла, волосами чилийский эмигрант.

Максимо Мендоса учился в Москве – закончил там горный факультет университета Дружбы Народов имени Патриса Лумумбы. А в Моа работал начальником технического отдела здешнего никелевого карьера.

За шесть лет учебы в Москве и обитания в одной комнате с русскими студентами он здорово наблатыкался болтать по-русски, к месту употреблял мат и пословицы. Словом, был своим в доску. И только ему Симонов мог довериться в части своих амурных дел. Тем более что скрывать было нечего: Мария наверняка делилась со своим женихом сведениями о развитии отношений между ним и Кариной.

- О! Смотрите, - крикнул Голосков. - Легок этот долбаный ангел на помине.

И действительно, как будто по заказу, мимо альберге, выскочив из-за аптеки, промчался полицейский «уазик» с откинутым верхом. На заднем сидении советского джипа сидел их добрый знакомый Анхель. Увидев Симонова и Голоскова, стоявших в световом пятне перед входом в альберге, полицейский радостно замахал обеими руками. Казалось, он готов был вспорхнуть и прилететь к ним на своих ангельских крыльях.

Симонов тоже помахал ему и поймал себя на мысли, что был рад видеть этого козла и потенциального насильника своей любимой. Свой внезапный порыв он отнес к странностям непостижимой русской души, способной на всепрощение на почве собственной греховности. А Вовик, как Симонову показалось, посмотрел на него недоуменно и презрительно. Но ничего не сказал, просто щелкнул замком портфеля и достал бутылку рислинга.

Для разминки и из уважения к белокожей и томной, как шамаханская царевна, Марии - она не пила ром – начали с «сухача». Симонов занял стул за круглым низким столиком рядом с влюбленной парой. Мария продолжала сидеть на коленях у чилийца. Ее голые, безукоризненной формы колени, почему-то напомнили Симонову мраморную, как бы текучую и необычайно живую и теплую «Весну», Родена. От этой небольшой скульптуры на деревянном постаменте он долго не мог отойти в Эрмитаже. И вот снова импрессионистские колени, как две лампады, сияли сейчас почти на уровне его лица, вызывая не только эстетические чувства.

Потягивали рислинг и говорили на злобу дня - о приезде Фиделя. О том, что в город наехало видимо-невидимо полицейских и одетых в гражданское сегуридашников - агентов госбезопасности. Они, сказал Максимо, прочесывают окрестные леса. Симонов и Голосков переглянулись: их вылазка в джунгли или сельву, словом, в здешнюю тайгу, оказывается, может оказаться первой и последней.

- Что они, и по ночам прочесывают? - усомнился Вовик.

- Этого никто не знает, - пожал плечами Максимо. - Они работают очень тонко и незаметно.

- Я бы не сказал, - заметил Симонов. - Зачем за два месяца поднимать такой ажиотаж вокруг этого визита? Это круглосуточное патрулирование полицейских джипов по улицам и аэродрому... Всю прошлую неделю на аэродроме два истребителя то взлетели, то садились. Включали форсаж на сверхзвуковую скорость. Не знаю, как наши хлипкие дома не развалились.

И тут Симонов услышал от чилийца Максимо ключевое понимание власти – приблизительно то же самое давно шевелилось в глубине его сознания:

- Все это хорошо понятно. Вся система держится на одном человеке. Как у нас - на Сальвадоре Альенде, а теперь – на Пиночете. Как в Испании - на Франко. Как у вас было - на Сталине. Мой отец при Альенде стал губернатором маленькой провинции. Они были друзьями по Социалистической партии еще с тридцатых годов. Когда устроил путч Пиночет, моего отца тоже арестовали, долго держали в тюрьме, пытали. Но он очень старый, старше Альенде на пять лет, и его отпустили. А меня бы, скорее всего, уже не было. Все, кто учился в России, куда-то исчезли. За день до путча к моему папе пришел капитан - он был другом нашей семьи и после путча стал губернатором вместо моего отца. Он сказал, чтобы я куда-нибудь уехал. Лучше всего - совсем убежал из страны. И папа позвонил мне на рудник, где я работал, и все объяснил так, чтобы другие, кто прослушивал телефоны, не поняли. Ситуация была такая, что все ждали, что военные должны захватить власть. Я после университета вернулся из Москвы в Чили и работал инженером на медном руднике в Кордильерах, очень высоко в горах. Там было мало воздуха мало, зато я получал много денег, на выходные дни ездил в Сантьяго, мог сходить в ресторан, ночной клуб, иногда к девочкам. (Максимо нежно чмокнул в щечку свою прекрасную, не понимавшую русского языка куколку). И когда отец позвонил, я собрал маленький чемодан, сел в автобус и поехал в Сантьяго. В одном месте, на перевале, автобус остановили солдаты и приказали всем выйти. Нас поставили вот так рядом на краю дороги. А за нашими спинами, была пропасть - я не увидел дна. И стали проверять документы. Я думал, что это конец. Но офицер спросил меня, знаю ли я капитана Ортегу, я сказал «да», и солдаты мне разрешили идти в автобус. А двух мужчин они оставили и, когда мы уже поехали, услышали – «тра-та-та!» Их, тех двух мужчин, я думаю, расстреляли… А потом ночью я шел по Сантьяго и в четыре часа утра пришел в аргентинское посольство. И я сейчас удивляюсь: почему меня никто не остановил? Может, все военные после победы были пьяные? В посольстве собралось очень много народа. Я месяц спал в большом зале на полу, и рядом молодые пары все равно занимались любовью. Представляете, как мне было тяжело?.. - Максимо, словно боясь, что Мария поймет его, заглянул ей в глаза и чмокнул в щеку. - В посольстве меня спросили, куда я хочу уехать. Тогда в Аргентине было военное правительство, и я для них тоже был коммунистом. И, значит, персоной нон грата. Хотя я никогда ни в какой партии не находился. И я сказал, что хочу на Кубу, потому что пропаганда Альенде рассказывала, как здесь хорошо и свободно… Дурак, конечно, был: мог поехать в Германию, во Францию. Думал, меня там будут преследовать, потому что учился в Советском Союзе. А на Кубе я оказался в Моа. Меня спросили в Гаване, что я умею делать, и я сказал, что я горняк. По-моему, не надо было этого говорить. Тогда бы мог остаться в Гаване. А здесь сдохнешь или от тоски, или от газа... Давно так много не говорил по-русски, устал.

Максимо потряс густоволосой головой, засмеялся и сказал несколько слов Марии по-испански - объяснил, о чем он так пространно рассказывал Володе и Саше. Мария посмотрела на советиков своими сливовыми, чуть затуманенными вином глазами. Потом улыбнулась припухлыми некрашенными губами. И, как это часто делают кубинки, подчеркивая свою непричастность к происходящему, пожала голыми плечами.

Из проулка, идущего вниз от аптеки к кинотеатру, выплыли две желанные лодочки - Карина и Барбарина. Они именно не шли, а плыли из-за острова на стрежень, величаво и гордо, как это умеют делать, наверно, только кубинки, чьих плеч не касались коромысла с ведрами и чьи ручки не ворочали ломами рельсы и не забивали кувалдами костыли. И кто не стоял целыми днями на огородах и дачах над грядками в некрасивых позах.

При виде своих избранных кубинки не изменили скорости хода. С той же величавой грацией они поднялись по ступенькам от дороги на тропинку, мощенную гладкими розовыми плитами. И, словно неся на своих головах священные сосуды с миррой и амброзией, приблизились к сидящим за столиком друзьям.

Барбарина - в черной атласной, на выпуск, кофточке без рукавов и короткой, сантиметров на двадцать ниже пояса, белой, в обтяжку, юбке. А Карина - в прозрачной светло-зеленой кофте и облегающих ее мощные бедра белых брюках.

- Как у вас дела с регистрацией брака, Максимо? - не отрывая взгляда от приближающейся стройной высокой фигуры своей чернокожей подруги, спросил Симонов.

- Просят прислать в Гавану документ, что в Чили у меня нет жены и детей. Из Кубы в Чили письма писать нет возможности - почта между этими странами не функционирует. Написал земляку в Канаду, чтобы помог эту бумагу достать с помощью своих родственников - они остались в Чили - и прислал ее мне. Но это, конечно, очень долго ждать. Может быть, до конца жизни. А она беременная. Сегодня будем уши доделывать.

Максимо, подмигнув Симонову своим узким индейским глазом, слегка подтолкнул Марию в спину, чтобы она встала с его колен. И сам тоже поднялся со стула, потирая ладонями онемевшие под грузом любимого тела бедра.

- Простите, мы пойдем. Пока, до встречи, - сказал Максимо и пожал руки Голоскову и Симонову.

- ?Adios! – улыбнулась Мария.

У кубинцев врожденный такт - не становиться помехой другим в урегулировании их любовных отношений. Невысокий, но ладно скроенный Максимо обнял свою подругу за плечи, и они неторопливо тронулись навстречу Кари и Барбарине. Мария и сзади была хороша: длинные и густые, как у ее жениха, волосы и совершенной формы и длины ноги, и царственная походка. Она на ходу чмокнула Карину в щеку, и пара, замученная международной бюрократией, последовала, не оглядываясь, в место их тайной ночной дислокации – «на доделывание ушек».

Карине и Барбарине идея с походом в чепыжи не понравилась. В ответ Володя начал отчаянно материться, хватаясь ладонью за помятый бок. У Карины было веселое, игривое настроение, и она что-то шепнула подруге на ухо. Барбарина засмеялась, замотала головой и сказала, что они сейчас придут - только переоденутся. Симонов веселость Карины расценил на свой лад: она убедилась, что ее девственность осталась не нарушенной, а желание продолжить опасную игру не иссякло. Или просто она его действительно любит - и, значит, не все еще потеряно, старый гусар!..

План советиков кубинками был принят, и четверка отчаянных тронулась в направлении ресторана «Balcon». Шли по левой стороне улицы, слабо освещенной окнами одноэтажных домов и лампочками над их входами. Впереди шагали Карина и Барбарина и, соблюдая конспирацию, метрах в двадцати за ними - Вовик и Шурик.

-Как кобели за сучками, - хмуро прокомментировал эту ситуацию Голосков, глядя на плавно колышущиеся в полутьме ягодицы подруг советского народа.

Дошли до места, где улица раздвоилась - проулок слева вел к полицейскому участку, к дому Лидии и casa de visita - дому для приезжих, а дорога прямо вела к заветной пальмовой роще. Справа, на высоком бугре под двумя невысокими пальмами, отливал слепыми окнами недавно построенный из бетонных панелей магазин для иностранных спецов.

- Зайдем в гости к Лиде? - попробовал пошутить Симонов. - Классный бабец.

- Не бабец, а чуть ли не в буквальном смысле - писец, - зло отреагировал Вовик. - Ты, Шурик, не представляешь, как у меня бок болит - еле дышу.

- А может, вернемся? Какая нужда?

- Как ты не понимаешь, Шурик? В этом-то и весь смак! Именно вот такое и не забывается. Разве дело в сношении? Встретимся с тобой в Союзе, нальем по полной и скажем: а помнишь, как мы в пальмах с поломанными ребрами с кубинками?

- Ты прав - в жизни всегда есть место для подвига и приятных воспоминаний, Вовик.

И тут на них как с неба упал болгарин Димитр Стоянов - вывалил из распахнутой двери касы, громко крича что-то на своем булгарско-кубинском диалекте в обнимку с двумя кубинками.

- О, Саша-та, Володя! - завопил он, просияв всем своим необъятным существом. - Иска, хотите тази, эта кубинки? Ако не нравя се, поканя, открия, найдем друг техните приятелки. Пойдем в мой тристаен апартамент. Аз имам вино болгарски, ром, коняк, хамон. Я четири месец заплата, възнаграждение не получах и пред Нова година от Куба и от България всичко получах. Сега, теперь всички угощавам възможно.

Все могучая натура бывшего футбольного форварда пловдивской сборной, а ныне строителя дорог в счастливое будущее ликовала! Его славянская душа жаждала одарить весь мир, затопив его сливовицей, томянкой и коньяком. Еще вчера с высокой трибуны своего балкона он, размахивая бутылкой вермута, приглашал Симонова посетить его «апартамент». И заодно оповещал колонию советиков о своей неземной радости - получении от кубинцев четырехмесячной зарплаты и даров с далекой родины. И он готов поделиться этим со своими русскими братьям. И вдобавок подарить им этих кубинских мучач после долгих месяцев ожиданий и унижений в русской лавке.

Высокие мулатки с распущенными волосами смотрели на русских широко открытыми пьяными глазами, ничего не понимая и чуть прогибаясь под медвежьими лапами болгарина - они свисали с их худеньких плеч. Кари и Барбарина тоже остановились и о чем-то говорили, изредка поглядывая в их сторону.

- Спасибо, Димитр, - сказал Симонов. - Мы опаздываем. Идем на день рождения к одному кубинцу, коллеге по работе. Давай встретимся завтра. Только не спои весь свой вермут этим мучачам. Больше всего люблю ваш вермут.

- Добре, другари! Чак утре. Завтра после работа. Чак точно! Только точно, добре?

И по-печерински маленькая, аристократическая ладонь Симонова утонула в пухлой длани плевенца. Кубинки на прощание советиков пожали плечами. Какая из них, самая чистая, наградила болгарского компаньеро Николая из Никаро кубинским триппером, визуально определить было невозможно.

Не доходя метров пятидесяти до ресторана, сегодня печально тихого, усталого после новогодней встряски, четверка смелых, переступив бетонный парапет по правой бровке дороги, углубилась в «чепыжи» - в таинственную мглу спящего под луной пальмового леса. И Симонову вдруг вспомнились великолепные декорации «Египетских ночей» в новосибирском театре оперы и балета - он был там со своей дочерью год назад. После встречи Нового года дома он поехал в командировку и взял дочку с собой – у нее начались зимние каникулы.

Повезло поселиться в отеле «Золотая долина», в знаменитом Академгородке. Днем он занимался делами, а вечера они проводили вместе. Ужинали в ресторане, шли в театр или в кино. С последней автолавкой привезли ее письмо: «Папочка, я так жду тебя! Может быть, мы опять съездим в Новосибирск и пойдем в оперу»... На какое-то мгновение ему стало стыдно, как грешнику, кающемуся перед иконой. Ему уже не первый раз становилось стыдно при мысли, что Карина всего на пять лет старше его дочери. При разности возрастов между ним и кубинкой в двадцать три года и она годилась ему в дочери.

- Вот жизнь! - ворчал Вовик, следуя за Симоновым по извилистому пути между пальмами; девушки тихо переговаривались за спинами советиков. - Димитр открыто водит девок к себе. А мы, представители могучей державы, как последние паскуды, должны скрываться в тропических лесах со слезами на глазах.

- Не хнычь, Вовик. Ты же только что сказал, что такое не забывается.

- Особенно москиты. Тут не до трахания! Мало фонаря, так завтра гениталии распухнут - от койки не оторвешь.

Стояла оглушительная лесная тишина. Так тихо, мелькнуло в голове Симонова, как будет, наверное, на том свете.

Его нагнала Карина, схватила за руку, прижалась горячим плечом к его лопатке:

- ?Tengo miedo! - Я боюсь.

Наверное, ее африканские предки, охотившиеся в джунглях или саване на свирепых зверей, были смелее.

- Y yo tambien. - Я тоже, - сказал он и поцеловал ее в щеку.

Карина тихо засмеялась. Впереди показался просвет, залитый голубым неживым светом, и через минуту авантюристы вышли на небольшую поляну. Здесь на них с бешеной радостью набросились москиты. Но Вовик пророчески предусмотрел и такое неприятное развитие событий.

- Шурик, открой портфель, - сказал он с легким стоном, - и достань антикомарин - он сверху, в пузырьке.

Первыми смазали маслянистой вонючей жидкостью девушек - Симонов - Карину, Вовик - Барбарину.

- Ну и корова же ты у меня! - ворчал Вовик, норовя залезть подруге под юбку. - На тебя цистерны этого антибарбарина не хватит. А я, дурак, всего один флакон из Союза прихватил. Зато «Карменов» - десять: планировал всю Кубу перетрахать. А тут, боюсь, на тебя одну сил не хватит.

- Бобик, не говори так плохо - я буду на тебя очень обижаться.

- Подумаешь, дулась мышь на крупу, а крупа на это плевала.

- Как, как ты сказал? Я опять тебя не понимаю. Повтори!

На Карину при смазывании напал смех - ей было щекотно, и она извивалась под ладонью Симонова, как большая шаловливая рыба. Она была в брюках и, к сожалению, натирать ей пришлось только лицо, шею и руки. Когда он осторожно смазывал лицо, она неожиданно сжала его ладонь, крепко прижала ее к своей щеке и потом быстро поцеловала. У Симонова, казалось, остановилось сердце. И к глазам внезапно подступили слезы.

Симонов посредине полянки - там, где не было черных теней от пальм, - расстелил «скатерть-самобранку» - розовое покрывало. Высокая сухая трава шуршала под тканью так, что невольно подумалось о змеях - анакондах, кобрах, мамах, аспидах и прочих милых пресмыкающихся, обитающих в тропических кущах. Вовик поверх покрывала положил вафельное полотенце, поставил бутылки «Арарата» и «сухача», ркацетели или рислинг, - и разложил яства: бутерброды с сыром и ветчиной, апельсины и две плитки шоколада «Юбилейный». Луна светила настолько ярко, что при желании можно было провести политинформацию по материалам газет «Правда» и «Гранма».

Сели по краям покрывала парами напротив друг друга - Кари с Симоновым, Барбарина с Вовиком.

- Ну что, пить будем или глазки строить, невестушки? - открыл заседание ячейки компаньеро Голосков, откупорив бутылки и разлив в кофейные чашечки дамам сухое, а джентльменам коньяк. - Шурик, тост! Барбарина, переводи для Карины.

- Вчера нам крупно повезло - ангел хотел унести наши души на небо, но мы предпочли остаться вот в этом Эдемском саду. Мы - два русских Адама, а вы - две кубинских Евы. И нас рано или поздно, как Адама и Еву, прогонят из нашего маленького рая.

- Как сегодня сделал Иван, - прервав перевод, вставила Барбарина. - Ты всегда, Саша, очень красиво говоришь. Но что такое «крупно повезло»?

- Барбарина, помолчи! - вспылил Вовик. - Получишь в грызло!

- Mucha suerte, - продолжил застольную речь Симонов. - Выпьем за то, чтобы не забывать нашу любовь и обняться снова, если не на этом свете, то в другом, которого, говорят нам коммунисты, не существует. Да здравствует жизнь!

Потом перебрали события новогодней ночи, Карина несколько раз повторила, что ей очень стыдно. Но Вовик безжалостно утверждал свой тезис: лучше своевременно расстаться с девственностью, подарив ее любимому человеку, чем стать жертвой обманщика или насильника. Карина смущенно смеялась, слушая английский перевод Симонова, и виновато заглядывала ему в глаза.

После третьей Володя сказал, что не смеет больше мешать «молодоженам». И, прихватив из портфеля бутылку рома, какую-то закуску и махровое полотенце, увел свою подругу в беспросветные заросли для поиска другого уютного местечка. У Симонова вдруг мелькнуло боязливое сомнение: не взбрело бы в голову здешним пинкертонам и вправду прочесать лес? Представилось, как их скрутят, наденут наручники, поведут через лес под дулами «калашниковых»...

Карина сидела тихо и неподвижно, и все же по легкой дрожи ее плеч он понял, что ее охватывает прежнее напряжение, когда она оставалась с ним наедине. А для себя он уже в который раз решил быть предельно сдержанным. Пусть все идет естественным путем, и она сама решает, нарушить родительские наставления или неуклонно следовать им.

Лучше поговорить на отвлеченные темы и соблюдать золотое правило бывалых сердцеедов: чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей.

- А что у вас между собой говорят о режиме в стране? - сформулировал он свой первый вопрос на английском. наиболее подходящий к данной обстановке дружеского доверия. - Я не пойму, почему в вашем кинозале люди начинают смеяться, когда на экране появляется Фидель?

Кари отстранилась от него и встала на колени - сидеть на земле, поджав ноги, было и ему утомительно. А насчет странного смеха в кинотеатре, где каждому фильму предшествовал киножурнал с очередным выступлением Кастро, он давно хотел кого-нибудь спросить. Но опасался сойти за провокатора. Вроде того малого, похожего на ковбоя из трофейного вестерна, который подошел к нему вплотную на площадке у пивного ларька и сказал ни с того, ни с сего: «?Fidel - cabron!» Симонов помолчал и, холодно глядя в глаза «ковбоя», сказал тоже холодно: «No comprendo».

Неизвестно, что бы последовало, если бы он пустился в полемику, козел или таковым не является мастер многочасовых речей и их главнокомандующий на всех государственных постах. Хотя до того, как занять их, он гневно обвинял своего предшественника , генерала Батисту, в том же самом.

Ответ Кари, произнесенный с ее обычной кроткой и вместе тонкой, джакондовской, полуулыбкой, Симонова поразил:

- They say there is some sort of red fascism in this country. - Говорят, что в этой стране существует разновидность красного фашизма.

Выходит, коммунизм и фашизм – близнецы-братья. Не даром франкистская Испания сотрудничает с Кубой. Отеро, самый удачливый из заводских кубинцев, однажды пригласил Симонова в свою касу – американский особняк, напичканный бытовой техникой и японской музыкальной аппаратурой. У него была самая богатая коллекция «пластов» - долгоиграющих пластинок – и магнитофонных катушек из разных стран. Он пять раз ездил в Англию и двенадцать – в Испанию на заключение контрактов на поставку современных приборов и оборудования. И рассекал на новеньком «пижо», привезенном из Испании. К советикам он относился высокомерно, ни с кем из них не дружил, и то, что он пригласил Симонова к себе, вызвало у них недоумение и зависть. А Симонов легко нашел объяснение своей исключительности: Отеро хотелось поболтать на английском и показать своим жене и детям, как он умеет это делать. Дома его напускное высокомерие испарилось – он превратился в улыбчивого плешивого семьянина, обожаемого esposo y padre – мужа и папу. Симонова он угощал настоящим английским виски и первоклассной музыкой, включая классическую. Его меломания была искренней – он растворялся в звуках, как кубинский рафинад в горячем кофе.

Симонов решил не комментировать слова Карины о кубинском красном фашизме. Подумал, что и  здесь есть свои диссиденты. Адрес Эрнандес со смехом рассказывал, что когда Фидель объявил, что с Кубы может в течение семидесяти двух часов отплыть любой желающий, все порты были забиты народом. А после наступления финишного момента люди, не успевшие попасть на уходящие в США корабли, плакали и рвали на себе волосы, как на похоронах.

Народ бежит с Кубы постоянно, как с проклятого или зачумленного острова. На плотах и лодках, рискуя утонуть или быть расстрелянными кубинскими пограничниками, люди плывут во Флориду через Мексиканский залив. Раньше, пока была возможность, по ночам бежали через какой-то залив или озеро - иногда под пулеметным огнем - на американскую базу в Гуантанамо... Беглецов топят, отстреливают, но они не унимаются. Ради каких идеалов все это творится?.. А из России границу после победы большевиков удалось перейти разве что Остапу Бендеру - и то неудачно...

- О чем ты думаешь? - осторожно дотронулась до его щеки пальчиком Карина. - О своей жене?

Карина о ней вспоминала вслух чаще, чем он сам. Он ждал писем из дома. А когда конверт оказывался в руках - не хотелось его открывать. Думалось, что все дежурные слова о жажде встречи с ним, о любви или о том, что после его возвращения у них начнется совсем другая жизнь, - лишь продолжение непрерывного обмана. Начало ему было положено на той железнодорожной станции, когда курсант-пограничник сделал ручкой ему и его жене с подножки удаляющегося товарняка. А сужающиеся в стрелку лучи рельс, устремленные к тлеющему предзакатному горизонту, указали им путь к несчастью. И высокому блондину в светлых ботинках…

- Ты думаешь о своей жене? Или о дочери?

- Только о тебе, - сказал он, удивляясь непостижимой проницательности ее сердца.

- ?Mentirosito! - Лгунишка. Я знаю, что ты думаешь о них.

Ему почему-то не нравилось, когда Карина упоминала о дочери. В этом было нечто нечистое. Или она - пусть и из лучших побуждений - вторгалась в некую область недозволенного - того, что принадлежало только ему одному.

- Хочешь выпить? - спросил он. - За нас?

- Нет! Ты не хочешь говорить мне правду. И у нас не будет ничего хорошего. Ты уедешь, и я останусь одна. Как Пенелопа на острове Итака.

- Я уеду не скоро. И потом снова вернусь. Как Одиссей.

Надо же было что-то говорить - не важно, веришь ты в это или нет.

- Когда я думаю, что ты уедешь, я хочу умереть.

Она говорила правду. Потому что это же творилось и в его душе: смерть казалась избавлением и совсем не страшной. Особенно сейчас, в этом призрачном лунном мареве под пальмами – они протягивали свои растопыренные ладони в небо, усыпанное мириадами звезд, в немой мольбе и призывали к молчанию.

Симонов разлил в стаканы коньяк. Они выпили его, не чокаясь, с таким чувством, что в их отношениях наступил тупик - и его надо преодолевать. И он и она знали, что надо делать, но она не находила в себе сил уступить, а он не хотел никакого насилия. Сколько девушек в молодости доставались другим из-за того, что он их «жалел», а потом они говорили ему, что он был лопухом. И вот снова встреча с молодостью - и ты тот же лопух с богатым опытом внебрачных связей, пасующий перед невинностью и ждущий инициативы с ее стороны…

Чутье старого соблазнителя не подвело. Карина не выдержала холодной отчужденности и страстно обняла его за шею. От неожиданности и отчасти нарочно он опрокинулся на спину, и она легла ему на грудь. Ему показалось, что он ощущал ее напряженные маленькие соски рядом со своими, еще меньшими. Острое желание горячей волной прошлось по всему телу, и какое-то мгновенье он находился в легком обмороке. Потом крепко обхватил ее талию обеими руками и с внезапной легкостью, слыша, как зазвенели упавшие набок бутылки и стаканы, перевернул ее длинное гибкое тело спиной к земле и оказался лежащим на ней, чувствуя на своем лице ее учащенное горячее дыхание.

Несколько мгновений они пролежали неподвижно, зная и не решаясь, что делать дальше. Надо раздеваться на радость москитами. Еще мгновение - и заработало сознание: в любую минуту могут вернуться Барбарина и Вовик и застать их на ложе любви, залитом коньяком и вином. Симонов припал к губам Карины, но они уже были такими же не живыми, как и его. И они, как бы оттолкнувшись друг от друга, медленно сели, бессмысленно глядя на порушенный «дастархан» - упавшие пустые бутылки и разбросанные по смятому покрывалу апельсины.

Потом Симонов поднял голову и снова увидел кусок черного неба с мерцающими звездами над поляной, охваченной венком из пальмовых листьев, и с предельной ясностью - с тоскливым холодком под сердцем и очень трезво - подумал: с этим надо кончать!

Карина медленно и отчужденно, не глядя на него, закурила и сказала, что пойдет искать Барбарину. Симонов встал и, подав руку, помог ей подняться с земли. Они медленно шли между пальмами, иногда цепляясь за невидимые кусты, и Карина изредка тихо окликала подругу по имени. Тишина стояла гробовая. От стволов пальм исходило тепло, как от нагретых вертикальных труб отопления, и было душно и немного жутко от кромешной тьмы - кроны пальм почти полностью перекрывали лунный свет.

Маленькая полянка, словно высвеченная лучом прожектора, открылась перед ними внезапно. А то, что они увидели на ней, заставило замереть и онеметь. Симонов взглянул на Карину - она стояла, как завороженная, и, не отрываясь, смотрела на действо, творимое Барбариной и Вовиком на земле. Симонов никогда не видел такое со стороны. И никогда бы не хотел видеть. У него вызывали отвращение порнографические открытки, порнофильмов он, вообще, не видел, а здесь была живая натура. Да еще какая! И он с отвращением представил, насколько была потрясена этой сценой его возлюбленная.

Он резко схватил девушку за плечи и развернул ее лицом к лесу. И сразу услышал за спиной бешеный крик Вовика:

- Какого хера вам здесь надо?! Что вы сюда приперлись?! Саша! Я тебе этого никогда не прощу! Никогда, никогда!..

Вовик уже был на ногах. Он стоял к ним лицом в одной рубашке и спущенных до пят брюках и блажил, как боевой лось. Барбарина лежала, уткнувшись лицом в землю. Ее голый зад походил на упавшую с неба Луну.

Оправдываться было явно бессмысленно и смешно, и Симонов повел Карину за руку в сторону их поляны. Потом ему казалось, что это был сон в тропическую ночь, где не существовало ни пространства, ни времени.