В порт Симонов дошел пешком
по той же дороге вдоль трубопровода с расплавленной серой, по которой с Игорем
Седовым и Леней Лескиным позавчера ходил на пляж Playa Popular - встречать красноярский Новый год. Солнце палило нещадно, и рыжая едкая пыль
от встречных и попутных была горячей и смрадной. В смеси с парами серы от
трубопровода она напоминала о существовании ада не только на том свете. Нет, не
даром кубинца прозвали этот городишко El Infierno Rojo - Красным Адом. Здесь были
все его составляющие: жара, пылевидная, расплавленная и газообразная сера,
угарный газ и сероводород, ржавая почва и красная не отмывающаяся пыль,
содержащая железо, никель, кобальт, глину. Если Данте и не бывал здесь, то
видел эти места в своих чистилищно-адовых поэтических снах.
Симонов подумал, что легкие
у него похожи на его босоножки и низ штанин - покрыты такой же розовой пыльцой,
только разбавленной легочной влагой. Но этот ад здесь мирно уживался с раем - с
густыми вечнозелеными мангровыми кустарниками на широкой прибрежной
приливно-отливной низине слева от дороги, сосновым лесом и пальмовой рощей -
они зеленым строем вплотную подступали к портовой бухте. Сосняк был частично
вырублен для слежения за примыкающим пространством. Проклятые gusanos -
агенты американского империализма - не дремали, и порт, огороженный по
периметру колючей проволокой, был для них приятным объектом для неприятных диверсий.
Симонова у шлагбаума на
въезде в порт, похоже, тоже приняли за шпиона. Двое смуглых парней в зеленой
военной форме и с родными его сердцу автоматами АК-47 на изготовку - такое чудо
убойной техники он в баснословно далекие года таскал на своем плече, будучи
курсантом пехотного училища, - хмуро остановили его и потребовали предъявить salvoconducto или carne de intentidad- пропуск или удостоверение личности. Ничего подобного у бедного
советика не оказалось. Свой молоткасто-серпастый паспорт, как и все его
соотечественники, он сдал в Гаване в родное посольство, а какие-то другие
документы вывозить за границу настрого запретили в ЦК КПСС, ВЦСПС и
министерстве.
Охранники терпеливо
выслушали объяснения «беспачпортного бродяги», и один из них, постарше и повыше
ростом, удалился в бетонную караульную будку на длительные консультации.
Симонов слышал из открытой двери, как он кого-то спрашивал по телефону: «?Dejar pasar o no?, ?Dejar pasar o no?..» - Пропускать
или нет? Но тот неведомый начальник на другом конце провода, по-видимому, не
хотел брать на себя ответственность, и что-то втолковывал охраннику на этом
конце. Слава Богу, переговоры завершились, и из будки прозвучал долгожданный
приказ: «Dejale pasar.» - Пусть проходит.
Охранник стволом
«калашникова» показал Симонову на одноэтажное серо-зеленое здание - офисину
порта. Симонову, прежде всего, бросились в глаза огромные пирамиды
иззелена-желтой серы, сваленной из трюма пришвартованного к пирсу сухогрузного
судна с надписью на стальном темно-сером борту «Ватутин» и советским
вяло повисшим флагом на мачте. Челюсти грейдерного крана как раз извлекли из
чрева корабля очередную порцию груза и торжественно высыпали ее, подняв
зловещее пыльное облако на вершине серной пирамиды.
У Симонова текли слезы еще у
ворот, а на территории порта возникло опасение, что у него не хватит выдержки
на выполнение своей миссии: глаза стало нестерпимо резать. Он позавидовал
нескольким рабочим - они суетились на пирсе в респираторах и очках.
Вся территория порта,
свободная от серных конусов, была завалена огромными деревянными ящиками, целыми
и полуразвалившимися, наполненными, скорее всего, оборудованием. А обширную
площадку - ближе к причальной стенке – занимали бесчисленные черные ряды
стальных закрытых контейнеров с никель-кобальтовым концентратом. Контейнеры
ждали своей очереди для загрузки в трюмы и отправки в Союз взамен доставленной
оттуда серы.
За всеми этими
нагромождениями и клубящейся пеленой пара и газа Симонов с трудом отыскал
глазами то, что ему было нужно, - цех плавления серы и измельчения кораллов. Попутно
усмотрел фонтанчик питьевой воды перед входом в офисину, склонился над ним,
долго и с наслаждением глотая тепловатую жидкость. Потом всполоснул лицо,
стараясь как следует промыть глаза, и мысленно обвиняя человечество за его
безудержное стремление к самоубийству.
***
Симонов наивно предполагал,
что начальник порта Орландо с нетерпением ждал встречи с выдающимся советским
специалистом. Однако секретарша, молоденькая, накрашенная, готовая к беззаветным
подвигам на бранном поле любви мулатика, посетив на мгновение кабинет своего
шефа, скорчила грустную гримасу на кукольном личике и сказала, что «jefe no puede acogerles hoy porque esta muy
ocupado». И сразу забыла о посетителе. С легкостью Дюймовочки вильнула
кругленьким задом, обтянутым белыми брючками, вспорхнула на плетеный стул и
затарахтела на громоздкой и блестящей, чем-то напоминающей катафалк пишущей
машинке.
- Занят начальник, сегодня
нас не примет, - хрипловато, на чисто русском сказал лысый мужичек в очках с
обожженным солнцем морщинистым курносым лицом. Симонов принял его сначала за
кубинца. - Сижу с утра, а они там балаболят. Делятся впечатлениями о новогодних
праздниках. Кто, с кем и как. Наши с «Ватутина» сюда сухача, «медвежей крови»
болгарской, целый ящик подбросили. Теперь им не до нас. Но я буду ждать до
победного конца - хочу все сделать сегодня и завтра утром улететь домой, в
Гавану.
Мужичек, косивший под
пожилого пролетария, оказался интересным бывалым собеседником. Работал на Кубе
много лет пять, знал английский и испанский наравне с великим и могучим. А до
Кубы побывал в нескольких странах Африки и Латинской Америки. В Моа
периодически наезжал принимать никелевый концентрат или на розыски в порту
утерянного оборудования и материалов.
Кубинцы отправляли
концентрат на Урал для дальнейшего обогащения и электролиза с завышенным
процентом влажности. Получалось, что наши корабли тратили большую долю своей
мощи на перевоз бесполезной воды, а Орский комбинат «Южуралникель» впустую
расходовал энергоресурсы на его досушивание в соответствии со своей
технологией. И в целом флот, завод и вся страна Советов несли колоссальные
убытки. Но благодаря такому бардаку этот приемщик моавского концентрата -
Симонов так и не поинтересовался его именем – не терял своего трудового поста и
жил несколько лет в Гаване, в отдельном доме. В том самом Аламаре, где Володя
Голосков в качестве «алемана» провел романтическую ночь на пляже с кубинкой в
чувственной бессловесной любви.
У мужичка в Союзе было уже
все - и квартира в Москве на Фрунзенской набережной, и «Волга», и японская
музыкальная аппаратура, ковры и дубленки и многое другое, не доступное мечтам
простого советского труженика. Но счастливым он не выглядел. Причина
укладывалась в одну сказанную им фразу:
- Сожрали у меня тропики все
здоровье. Надо бы и домой возвращаться. Только там нас со старухой никто не
ждет - дети взрослые, у них свои семьи. На прежней работе обо мне давно забыли.
Вернешься как из тюрьмы - никому не нужным... Я несколько лет занимался тем,
что разыскивал грузы по таким вот портам. Вы видели, что на товарном дворе
творится? Бардак! Черт ногу сломит... Уверен, больше половины этих грузов
должны были доставить в другие порты. А спроси у того же Орландо, что у него
годами лежит в порту, он скажет: «No lo se». - Не знает. А мне приходилось
мотаться по всей Кубе - искать станки, агрегаты, механизмы для разных заводов.
И принимают везде вот так - всем все до лампочки! Слышите? - они важным делом
заняты.
За дверью кабинета Орландо
слышались возбужденные голоса и громкий смех с восклицаниями: «?Cabron!.. ?Cojones!.. ?Cono!.. ?Culo!..» Эти же слова в русском
переводе - козел, яйца и другие интересные части мужского и женского интима -
звучат сейчас и на местах трудовой вахты в уставшей после новогодних праздников
родной стране. Бойцы вспоминают минувшие дни и тайком сбрасываются на
опохмелку. И так во всех странах соцлагеря.
- У нас тоже есть такой
следопыт - Соломин Евгений Иванович, - сказал Симонов. - Из Ленинграда.
Копается день и ночь в своих ведомостях комплектации, звонит, ездит в разные
порты.
- Знаю старого балдежника. Я
у него прошлую ночь переночевал. Мы вместе в Чили, еще при Сальвадоре Альенде,
в Сантьяго работали. Ему повезло: во время пиночетовского путча он находился в
отпуске в Союзе. А нас – меня и еще с сотню русских путчисты - в трюм сбросили,
и мы двадцать суток плыли до Ленинграда почти без жратвы и воды. Если свои
вопросы сегодня не решу, опять просидим ночь в воспоминаниях о Чили. Интересный
мужик. Все в загранку едут за машинами, а у Жени - мечта идиота: хочет все
валютные чеки влупить в египетский белый, в золотых вензелях, спальный
гарнитур. Вчера рисовал мне план в масштабе, как кровать, все пуфики-фуютики
разместит в своей хрущевке... А там, в Чили, потанцевал голяком в зеркальном
зале с хозяйкой ночного клуба где-то в Андах, повалялся с ней на белой кровати,
пропил свою долларовую получку за целый месяц. Не хватило – он ей золотые часы
и с золотым браслетом оставил. И загорелся мечтой о белом гарнитуре, как кто-то
там, у Грина, об алых парусах.
Симонову было неприятно
слушать эти откровения о человеке, вызывавшем у него уважение и какое-то
непонятное сочувствие. И он бы никогда бы не подумал, что такие зеркально-гарнитурные
страсти играют послушною душой пятидесятилетнего красноносого альбиноса и
беззаветного труженика. Современного Акакия Акакиевича, скрипящего пером, вечно
шуршащего своими бумагами и дающего обильную пищу для работы единственной
машинистке советских проектировщиков Вале. Около нее, молодой и неопрятной,
насквозь прокуренной холостячки, последнее время с непонятными
разведывательными целями крутился «майор госбезопасности» Сапега.
Охранники у шлагбаума
отнеслись к Симонову уже как к старому знакомому, похлопали его по спине,
задали вопросы общеполитического характера, заверили его в любви к «Униону
Совиетико» и сказали шоферу самосвала, покидавшего порожняком порт, чтобы он
доставил компаньеро советико в удобное для него место.
Шофер, плечистый пожилой
мулат с горбатым носом и в кожаной потертой шляпе, посадил его рядом с собой на
протертое другими задницами сиденье, резко дернул машину с места и попросил
закурить. Симонов отдал ему только что начатую пачку «популяриса», и дружба и
взаимопонимание граждан из разных полушарий и континентов установились быстрее,
чем по любому дипломатическому каналу.
К Орландо на прием, успокоил себя Симонов, он всегда успеет, а тут не иначе, как сам Господь Бог предоставил ему благостную возможность отоспаться до ночной вылазки в «чепыжи».