На всем пути в цех сгущения
Симонову не встретилось ни одного человека - только несколько грузовых машин и
полицейский «уазик». Кубинцы не любят ходить по жаре, как большинство из нас –
по сильному морозу. Это учла и администрация завода, дав право всем чиновным
лицам вызывать дежурную легковушку для перемещения между direccion’ом - заводоуправлением и oficina
de proyectistas - проектной конторой. Молоденькая секретарша Кармелина, избалованная
своим рыжим шефом Хосе Себастьяно, накрашенная, надушенная и обвешенная всеми
доступными в этой стране чудесами бижутерии, бывало, часами торчала в тени у
офисины в ожидании дилижанса. Он должен был доставить ее до дирексиона,
находившегося, по понятиям неизбалованных высокой обслугой советиков, на
расстоянии вытянутой руки, -метров за триста-четыреста. И пусть Кармелину
обязали доставить в заводоуправление самые срочные документы - никто и ничто не
могло заставить лишиться ее этой привилегии.
Симонову последние
полкилометра пришлось идти вверх по довольно крутому уклону. А солнце жарило
немилосердно - и похмельный пот после бессонной ночи катился у него из-под
нагретой каски по лицу и ниже - до самых пят. Желтая рубашка прилипла к
лопаткам, подмышками щекотало, словно там жулькала сырая мочалка. И это в то
время, когда его земляки в Красноярске стыли в ночи на сорокаградусном морозе
где-нибудь на остановке автобуса на берегу незамерзающего, дымящегося седым
паром Енисея. Эта мысль утешала, но не очень. Просто многие здесь тосковали по
зиме - только не Симонов. Сибирский холод ему изрядно надоел. А частые поездки
в Норильск или Якутск не добавляли любви к обжигающей тело и душу стуже.
За приближением Симонова из
открытой двери операторского помещения наблюдал коренастый толстощекий мулат
лет тридцати. Он был одет, как и большинство работающих на заводе, в красную
рубаху и голубые штаны из толстой хлопчатобумажной материи. Симонов для начала
заговорил с ним на английском. Его не поняли. Перешел на примитивный испанский.
Кубинец слушал его с бесстрастным выражением на смуглой, слегка одутловатой,
кавказской физиономии и неожиданно сказал на чистом русском:
- Для начала не плохо.
Большинство русских живут здесь и три, и пять лет. И, кроме лексики купи- продай,
без учета, конечно падежей и склонений, ничего не знают. А вы скоро будете говорить,
как мы. Да еще и английский знаете. Преклоняюсь!.. Меня зовут Рене Бакерра, я
технолог этого цеха. Мне позвонили, что вы придете, товарищ Сача.
- Компаньеро Алехандро
Симонов. - Они пожали друг другу руки. - Кто это мог позвонить? Бурин, что ли?
- Ненси. Вы же ей сказали,
куда идете.
Акцент у Рене, конечно, был
- и тоже похожий на кавказский, скорее всего на грузинский. Но говорил он
здорово, без единой грамматической ошибки. Такого знатока русского языка
Симонов не встречал среди кубинцев ни до, ни потом.
- Похоже, Рене, вы в Союзе
учились?
- А вы, судя по вашему
английскому языку, в Англии или Соединенных Штатах?
- Не угадали - в Китае. Я
там два года служил в армии.
- В китайской, Красной
народно-освободительной?
- Шутить изволите? В
Советской.
- Тогда вы, конечно,
говорите на китайском.
- Гораздо лучше, чем на
испанском и чуть похуже, чем на английском.
Контакт был установлен, и
они перешли на «ты». В маленькой, три на три, не больше, операторской находились
только пульт управления с кнопками, тумблерами, переключателями и несколькими
приборами на панелях, письменный стол и пара пластмассовых стульев с порванными
клеенчатыми сидениями. Из грязноватого окошка открывался вид на мутное круглое
озеро диаметром в полсотни метров с бетонными берегами – сгуститель, почти до
краев заполненный глинистой парящей на солнце смесью.
Однако американцы
позаботились о сносном человеческом существовании оператора в этой стеклянной
каморке: здесь стояла густая, как в пещере, прохлада от бесшумно работающего
кондиционера. Через пару минут потная рубашка начала стынуть и холодить
лопатки, угрожая воспалением легких или бронхитом. Ему как сибиряку признаться
в своем опасении было негоже, и Симонов, поеживаясь, терпеливо слушал
объяснения технолога о том, как в этот бассейн из цеха дробления и растворения
по гранитной трубе поступает никель-кобальтовая пульпа, тут ее размешивают,
сгущают и подают в цех выщелачивания на обогащение.
Симонов уже знал технологию
из прочтенной им инструкции, но не хотел лишать Рене удовольствия лишний раз
потренироваться на нем в русском. На себе изведал, как это приятно, -
продемонстрировать перед кем-то свое знание неродного языка, и по лицу
слушателя судить, понимают тебя или из вежливости с кислой полуулыбкой
изображают понимание.
- Это здесь Коля Смоляров
граблины сломал? - спросил он, когда Рене Бекерра закончил свой технологический
монолог.
- Ты об этом знаешь? Пойдем,
покажу ту знаменитую кнопку. Слушай, а где твои такие пышные кудрявые волосы и
усы, как у хиппи? Я тебя давно заметил — видел, как ты и еще один ваш высокий,
кудрявый блондин вечером шли по улице с двумя кубинками. А позавчера в
ресторане, в «Балконе», тебя еле узнал - так ты изменился без волос и усов. Зря
ты это сделал - раньше ты походил на поэта или художника.
- Перед Новым годом
постригся и побрился, - надеюсь, не так жарко будет. А кубинки -
преподавательницы из академии иностранных языков. Я туда хожу иногда - в группу
английского. Заодно рассчитываю испанского нахвататься.
Про себя Симонов отметил,
что в этом городишке трудно что-то скрыть. Всех кубинцев постоянно натаскивают
на повышенную бдительность. А утром узнаешь, что, чуть ли не под твоей
кроватью, бдит запорожский кагэбэшник.
- Нас в Союзе - я четыре
курса учился в Ленинградском горном институте, на металлургическом факультете -
первые полгода учили русскому. И вот преподавательница матанализа - молодая,
всего второй год после университета - вдруг сама предложила помочь мне усовершенствовать
русский. Она была татарка - такая брюнетка, очень красивая, похожая на кубинку.
Ее звали Рашида. Мне было девятнадцать лет, и я, конечно, согласился и сразу
влюбился. Вместе в кино ходили, в кафе. И я просил ее разъяснять мне разные
непонятные слова, фразы. Я носил в кармане специальный блокнот и непонятное
слово или фразу сразу записывал в блокнотик, чтобы вечером у нее спросить, что
это значит. И это плохо для меня закончилось. Один раз зашли в такую маленькую
кафетерию. Там были только высокие столики, но не было стульев. И я начинаю
громко разговаривать: так все иностранцы говорят, когда плохо знают чужой язык.
Сказал, что ехал вчера поздно на трамвае, и кондуктор стала требовать у пьяного
мужчины, чтобы он купил билет. А он ей сказал очень грубо: «Соси залупу!» А что
такое залупа, Рашида? Она захлебнулась горячим кофе, закашляла, посмотрела на
меня вот такими глазами - и убежала из кафе. А вокруг люди почему-то смеются… Я
стал догонять Рашиду, но она крикнула, что не хочет больше меня видеть. В
общежитии русские ребята мне объяснили, что означало это слово. И после этого я
целую неделю не ходил в институт. Партийный руководитель кубинских студентов
предупредил меня, что доложит об этом в кубинское посольство. И тогда меня отправят
домой. Я пошел в институт, и Рашида делала вид, что меня не знает. Даже к доске
не вызывала и ставила мне зачет по результатам контрольных работ... Ну, пойдем,
я покажу историческую кнопку, которую нажал Смоляров, и весь завод не работал несколько
дней. Вы не слышали, как он по ночам кричит на балконе, что ему нужна женщина?
- Ты, Рене, живешь где-то
рядом?
- Нет, у меня квартира в
Роло-2, с окнами на пальмерос - кокосовый лес. Моя жена работает экономистом в
дирексионе - в дирекции завода. У нас двое детей. Приходи в гости. Я в
Ленинграде заболел туберкулезом, меня послали домой, в Сантьяго, и я окончил
университет здесь. Эльда, моя жена, училась в это же время. Мы поженились - и
нас послали работать в Моа. Живем здесь уже пять лет и никак не можем уехать в
Сантьяго. Разрешение дает Гавана, министерство металлургии. Но для этого надо
иметь такие уважительные причины, что проще умереть. Или иметь в министерстве,
как у вас говорят, блат или мохнатую лапу. Эльда почти каждую неделю на
выходной летает в Сантьяго к своим родителям. Ненавидит Моа. Живем хреново друг
с другом. Хотя она очень умная, ее ценят, но мне от этого не легче. Не могу же
я все воскресенья быть один, бываю у вас, русских, встречаюсь еще с кем-то -
Эльде об этом докладывают.
- Все, как у нас - в России,
- засмеялся Симонов.
- У блядства нет ни
отечества, ни границ, - продемонстрировал Рене склонность к философским
обобщениям, а за одно и блестящее знание бытовой русской лексики.
Они вышли из операторской и
окунулись в насыщенный солнечным жаром воздушный океан. Рене провел Симонова по
узким стальным мосткам с перилами в центр булькающего, подернутого легким паром
и слепящего своей бурой поверхностью бассейна. Над бурлящей жижей возвышались
электромотор и редуктор. Они обеспечивали непрерывное вращение простирающихся к
бетонным краям бассейна четырех «граблин» - легких на вид стальных ферм с
уходящими вглубь скребками. Они предназначались, как веревки в пушкинской
сказке о Балде, для непрерывного перемешивания пульпы. В этой глинистой каше, в
ее твердом осадке, содержалось до двух процентов никеля и какие-то доли
процента кобальта. Ради извлечения этих мизерных процентов металла люди
сооружали карьеры и шахты, комбинаты и заводы, уродовали природу и губили себя.
Симонов вспомнил, что
кобальт радиоактивен, излучение исходило снизу - с отливающего радостными
солнечными бликами зеркала, и он почувствовал тревожную грусть в интимной
области пониже живота.
-
Вот эта историческая кнопка. - Рене осторожно приблизил короткий пухлый палец к
красной кнопке - одной из трех на станции местного управления, закрепленной на
стойке из стального, покрашенного серой краской швеллера. - Только ты, Саша, на
нее не нажми! Эльда считала убытки. Заводу остановка стоила не меньше ста тысяч
долларов.
- Нажму - и скажу, что это
ты. Одним пальцем обеспечу визит-эффект, посвященный приезду Фиделя.
- Тебя арестуют и скажут,
что ты сделал это по заданию гусанос... Здесь очень сложный привод на масляной
подушке для вращения этих граблин. Ваши специалисты уже несколько лет пытаются
сделать подобный, но у них это плохо получается. Хотя Игорь Артемьев уже на
этой теме диссертацию защитил. Знаешь его? Но завод пока не может реализовать
его гениальные идеи – в Союзе нет такого точного оборудования для изготовления
привода. И в Союзе не оказалось масляной станции, которая бы создавала такое
большое давление - по-моему, на двести пятьдесят атмосфер. А этот привод
работает беспрерывно уже пятнадцать лет. Ну, кроме одного месяца летом, когда
весь завод останавливается на профилактику.
- Игоря Артемьева знаю -
худой такой, нервный мужик, читает только техническую литературу. Мне
признался, что испанский, сколько ни пытался им заняться, не лезет в голову. Он
во главе святой троицы из Новосибирска: Артемьев, Юра Белов, Коля Смоляров.
Картежники и шахматисты.
- Как и я, - засмеялся
одними черными глазами Рене. - Я у них часто бываю, особенно по выходным. Эльде
это не нравится: говорит, я хожу к ним, чтобы поесть и выпить. Это не так. Мне
просто с ними интересно. А как я буду поддерживать мой русский? Меня часто
посылают в Союз переводчиком с работниками завода или министерства. Тогда ей
нравится, когда я привожу подарки ей и детям. Не могу же я сидеть все время с
ней и любоваться ее большой задницей!
Да, Рене мог заговорить даже
мертвого.
Потом Симонов попросил
открыть стальную дверь бетонной будки низковольтного распредустройства трансформаторной
подстанции. Пока он переписывал в свою амбарную книгу технические данные
контакторов, магнитных пускателей и реле, установленных в глубоких отсеках,
закрываемых стальными дверцами с резиновым уплотнением и механической
блокировкой, Рене стоял за его спиной и рассказывал байки из местной истории. В
основном про прежние приезды в Моа Фиделя и других вождей кубинской революции.
На заводе бывал и Че Гевара,
когда работал министром национальной промышленности. Теперь его портреты разных
размеров развешены повсюду - на стенах домов, в офисинах, на уличных
транспорантах. Он в неизменном берете, натянутом на длинноволосую голову,
изображался в профиль, как у нас некогда Сталин, в одной компании с волосатыми
Марксом и Энгельсом и плешивым Ильичем. Второй, после Хосе Марти, апостол.
К легендарному Че технолог
Рене испытывал особую симпатию: простой, доступный, готов говорить на любые
темы. В шестьдесят первом году Гевара, после назначения его министром
национальной промышленности, посетил Моа – всего тринадцать лет назад. И минуло
всего семь лет, как его пристрелили в Боливии.
- Перед приездом Гевары, -
рассказывал Рене со слов какого-то ветерана завода, - один рабочий сильно избил
проводом начальника сернокислотного цеха Лусио Агилеру за то, что Лусио на него
накричал. На собрании в кинотеатре кто-то спросил Че, как бы он поступил на
месте Агилеры. И Че сказал, что он бы убил рабочего. И весь зал, все пятьсот
или восемьсот человек засмеялись и стали смотреть на Агилеру. А ему было нечего
сказать, и он встал и ушел из зала. И потом попросил разрешения перевести его
на работу в другой город. Потому что ему часто напоминали о том, что сказал Че.
Но Агилера был коммунистом, уехать ему не разрешили. Просто сделали начальником
другого цеха. А, по-моему, Че ответил искренне - как человек. А ты бы как поступил?
- Тоже бы вышел из зала, -
усмехнулся Симонов, пораженный такой убийственно-человеческой искренностью
Гевары.
Он в душе разделял мнение
некоторых советиков, что Че был по натуре террористом, захотевшим завоевать для
себя Боливию, чтобы стать там таким же диктатором, как «Федя» - на Кубе.
У советских собственная
гордость. Многие слова и понятия они перекроили на свой манер: кубинцев
называли кубашами, Фиделя – Федей, ром «карибе» - карибкой, кубинок -
кубашками, горничных - камарерками…
А в таких залах, подумалось
Симонову, где оправдывается одно насилие призывом к еще большему беспределу по
простой схеме – «крик-удар-убийство», лучше вообще не бывать. Да и экспорт
революций КПСС публично давно осуждает, а национально-освободительные движения
активно поддерживает. Но не Рене же это объяснять. Для него Че - тоже
«апостол», и он, как и мы, советики, наверняка воспитан в духе воспевания безумства
храбрых.
- А
я бы этого рабочего убил, - спокойно сказал Рене. - Во мне много африканской
крови. Я, конечно, не каннибал, но сторонник вендетты.
Кубинец стоял за спиной
Симонова, и он не видел выражения его лица. Но ясно понял разницу в их
мировоззрениях, и образ Карининого чернокожего папаши, входящего с мачете к
нему в спальню, прошел неясной тенью в его воображении. Рене, как и Карина,
тоже родился в Сантьяго. Не исключено, что их дома были где-то рядом, и они
давно знакомы.
Симонов резко поменял тему
разговора:
- А эти контакторы - и
вообще электрика - когда-нибудь отказывали?
- В этом цехе при мне - ни
разу. Отключения были - из-за грозы. На электростанции что-то случалось, и весь
завод умирал.
- И мне кажется, эти
аппараты еще сто лет проработают. Впервые своими глазами вижу - корпорация
«Дженералэлектрик». Только читал о ней - забастовки, еще какая-то ерунда. Наша
аппаратура по своим габаритам в эти щиты не войдет - это точно. Надо произвести
коренную реконструкцию, если переходить на советскую технику. И щиты наши в
этот чулан тоже не поместятся. Короче, ломать эту подстанцию и строить новую.
Слишком уж у янки экономика экономная.
***
Симонов из патриотических
чувств умолчал о том, что у него душа разрывалась от зависти: американские
изделия многолетней давности превосходили современные советские на порядок - по
своей миниатюрности и техническим данным. Не говоря о дизайне - оторвать
инженерный глаз от этой техники было невозможно. А наступление эры коммунизма
было рядом – всего через шесть лет. И как тут насчет догнать и перегнать
Америку? Может, в космосе у нас дела обстояли получше, но этого не проверишь. А
на земле - вот оно! - наглядно и доходчиво... И в архиве, и на подстанции.
Когда-то за это далеко и
надолго садили - за преклонение перед Западом. Как, например, его старого
приятеля по проектному институту Борю Гаранина. Добрейший человек, умница.
Вспыльчивый и отходчивый, порой ласковый, как ребенок. Ушел на фронт со второго
курса Ленинградского политеха. Отвоевал всю Отечественную от первых дней войны
до последнего артиллеристом. Войну закончил капитаном и вернулся в свой
Ленинградский политехнический институт.
А в сорок седьмом
неосторожно похвалил немецкую артиллерию и цейсовскую оптику. И вскоре по доносу
стукача-одногруппника вывели его под белы руки из институтского общежития и
припаяли десять лет продолжения образования в Краслаге.
Сначала года два упражнялся
на лесоповале. А потом, когда перешел в категорию «доходяг», лагерное
начальство учло его незаконченное высшее образование и отправило на работу на
«курорт» - чертежником в красноярской «шарашке», официально называемой
«Спецтехбюро». После легализации этого спецучреждения оно получило название
государственного проектного института «Сибцветметпроект».
В хрущевскую оттепель Бориса
реабилитировали и позволили закончить вечерний факультет Красноярского
политехнического института - в одной группе с Симоновым. После окончания
политеха они три года проработали в одном отделе вновь образовавшегося проектного института: Гаранин - начальником,
а Симонов - главным инженером проектов. И в каких-то сорок два года Борис
Григорьевич, неумеренно баловавшийся горячительным, умер от приобретенной в
сталинских лагерях ишемии. И давно покоится на кладбище «Бадалык» под ржавым
обелиском.
Вспоминать Бориса и
погибшего под Орлом брата превратилось для Симонова в нечто привычное, как для
верующего - молитва.
Перед уходом из цеха сгущения Симонов пригласил
Рене к себе в гости:
- Забегай к нам, Рене! -
Хоть сегодня. Объяснить, где живем?
- Знаю, но сегодня не могу.
Вечером надеваю форму, беру автомат - и выхожу на охрану морской границы. Или
контролировать транспорт на дорогах. Не один, конечно, - с другими ребятами.
Раз в месяц все, кто здоров, одну ночь проводят на этой службе.
- А завтра - в отгул,
отсыпаться?
- У нас отгулов нет. Утром
снимем форму, сдадим оружие и придем на работу. Это наш долг перед родиной.
Пять тысяч километров границы охранять армия и полиция без народа не смогут. У
нас весь народ - армия. На той неделе, может быть, приду к вам всей семьей.
Симонов снова вспомнил об утренней угрозе отставного, или запасного, гэбэшника Ивана и подумал, что на следующей неделе Рене может и не найти его не только в Моа, но и в этой стране.