Глава 13. Владимир Голосков – гений техники и секса
С этой ночи Голосков выпрягся из двуколки и повел себя отъявленным эгоистом. Он наотрез отказался от идеи продолжить академическое образование. Необходимые практические результаты от него он уже поимел. А дальнейшее посещение занятий противоречит законам конспирации и несет в себе угрозу понижения потенции из-за чрезмерных перегрузок.
Здешнее начальство открыло для себя в Голоскове феноменальные способности расчетчика сложных металлических конструкций. А его чертежи отличались такой графикой, что кубинские инженеры приходили полюбоваться на творения скромного гения и восхищенно хлопали его по плечу и спине.
Голосков получал все новые и новые задания, и все они, как водится, были срочными. Его деятельности был придан статус межгосударственной значимости, поскольку недавно на «мине» — открытом карьере, где добывалась руда, — произошла крупная авария — сломалась у основания и обрушилась с пятиметровой высоты четырнадцатиметровая многотонная консоль в конце километрового транспортера. Она была изготовлена из советской профильной стали-3. Транспортер поставлял руду из карьера в дробильно-растворный цех, построенный на горе.
Отсюда, благодаря перепаду высот, пульпа самотеком поступала по гранитной гуммированной - полуметрового сечения - трубе на завод — в круглую, диаметром метров в пятьдесят, железобетонную емкость цеха сгущения. Здесь пульпа перемешивалась гигантскими механическими граблинами. А дальше доведенный до определенной кондиции раствор направлялся в технологический процесс обогащения руды.
Из-за аварии на транспортере завод оставался без руды и едва не остановился. Тогда бы пришлось очень долго расхлебывать кашу по пуску завода, потерять уйму времени на настройку процесса хотя бы на прежнюю производительность. Не говоря о проектной. Уже двадцать лет советики бились, чтобы ее достигнуть, написали и защитили на этом диссертации многие корифеи отечественной технической мысли, а завод выдавал в лучшем случае семьдесят процентов того количества никель-кобальтового концентрата, которое вырабатывали на нем американцы.
Во избежание катастрофы руду стали подвозить в дробильно-растворный цех на сорокатонных самосвалах — наших родных «белазах», прекратив отгрузку концентрата в Союз - на уральский электролизный завод. А наш сухогруз надолго застрял в здешнем маленьком порту, неся невосполнимые убытки.
Руководитель группы советских проектировщиков - лысый, морщинистый и грубый, как кирзовый сапог, - ленинградец Смочков рвал и метал. Своим обликом и поведением он служил наглядным экземпляром, демонстрирующим, что далеко не всякий питерец обязательно должен являть собой образец интеллигентности.
Очутившись в экстремальной ситуации, Смочков, выпучив до упора и без того выпуклые темно-серые глаза, матерился, как биндюжник, в какой-то отчаянной надежде, что мат приведет в действие только ему известные потусторонние силы, способные водрузить консоль на прежнее место. И тогда он свой позор сумеет искупить. Ибо именно под его мудрым водительством проектировалась злосчастная консоль. Варили и монтировали ее кубинцы, но под нашим авторским технадзором.
Авторы и сварщики уже уехали, и Смочков автоматом превратился в крайнего. Накануне приезда кубинского главы и его министра металлургии на завод эта авария приобретала зловещую политическую окраску.
Из этого описания сложившейся ситуации легко понять, почему взоры руководства группы были прикованы к Владимиру Голоскову.
Для начала Вовик проверил расчет плюхнувшейся консоли, сделанный питерцами, и сказал на ушко Смочкову, что согласно всем канонам сопромата авария была ими грамотно подготовлена. В том смысле, что конструкция обломилась не сразу, а спустя какой-то срок под воздействием коррозии и переменных ветровых нагрузок. А может, из-за некачественной сварки. Ветра же здесь иногда шквалили с ураганной скоростью.
Смочков с горя мог бы вырвать себе волосы. Но на том месте, где они, возможно, некогда произрастали, давно красовался покрытый белесым пухом пустырь. К тому же мысль о списании всех бед на неблагоприятные метеорологические условия ему пришлась по душе: в конце концов, и в нашей стране многие беды партия и правительство сваливали на плохую погоду. Будь то неурожай или падение добычи тюменской нефти.
А дальше Вовик удивил Смочкова быстрым пересчетом консоли, дал предложения по реанимации упавшей предательницы. Ферму порезали автогеном на куски и сварганили новую, усиленную — по чертежам Вовика, за каких-то две надели превратившегося в героя межнационального масштаба.
Даже Иван Сапега сник в лучах этой славы и терпеливо переносил визиты Барбарины и Карины в их квартиру. Чтобы не возбуждать запорожца и не толкать его на необдуманные поступки, встречи проводили в спальне Симонова. Ужинали, выпивали, курили, болтали на смеси русского, английского и испанского. Иногда в накуренной, нестерпимо душной комнате поднимался гвалт, хохот, и тогда раздавался стук в дверь, и Иван испуганно упрашивал:
— Тише, пожалуйста. Я специально спускался на улицу — слышно каждое словечко лучше, чем в квартире. Особенно, как Барбарина с Вовиком матерятся.
— Подслушивать не хорошо, Иван! — отмахивался от «портайгеноссена» Вовик. — Лучше подь сюда — пляснем тебе для храбрости. А то бздишь горохом — дышать не чем. Ты бы лучше всем советикам запретил «Голос Америки» слушать, а то уедем отсюда диссидентами.
Это был удар ниже пояса. Партактивисты на политинформациях угрожали суровыми репрессиями, если наши не прекратят ставить свои приемники на волну «вражеского голоса». Но реально ничего ему противопоставить не могли. Полуторачасовые передачи из Союза на русском из Гаваны производились всего раз в неделю — в воскресный полдень, когда почти вся русская колония отплывала на барже на пляж крохотного необитаемого островка Кайо-Моа. А письма и газеты из родного Отечества, как правило, доставлялись с нарочными самолетом в лучшем случае раз в полмесяца.
Поэтому включенный на полную катушку «Голосок» несся изо всех окон советиков — большевистских и беспартийных. Благо его в этой части земного шара пока никто не глушил. Зато Симонов уже несколько раз пытался заглушить голос приятеля, чтобы тот не забивал голову «професоры» матом и похабщиной. Но у Вовика был свой взгляд на проблему:
— А от кого она тогда настоящему русскому научится? Мы с тобой что? - как по хрестоматии говорим? Зато послушай на заводе — уже все кубаши по-нашему матерятся, а наши — по-ихнему. А все детали и инструменты называют одним универсальным русским словом на букву «х». И трубогиб — «х..ня», и труба — «х..ня». Приятно слушать! А ей как учительнице тем паче надо все знать. Ты же вон записываешь их всякие «пинги», «коньо», «кохонес», «куло». А она, сам понимаешь, специалистка. Может, еще и в Союз поедет, а там мат на каждом шагу. А она — «но компрендо»?
Барбарина тоже не отнеслась к замечанию Симонова о тлетворном влиянии мата всерьез:
— А я, Саша, не чувствую плохие русские слова — мне они кажутся нормальными, Саша. Но не люблю, когда Вовик ругается на испанском языке,— это мне кажется не культурно. Поэтому прошу этого не говорить, когда мы вместе.
В испанском звук «в» больше похож на «б» и Симонова забавляло, что девушки называли Вовика «Бобиком». Сам Вовик уже не замечал этого и не обижался, когда Симонов иногда тоже обращался к нему, используя собачью кличку. Она, напротив, объединяла их как двух подпольщиков, заброшенных в тыл противника.
Уже на вторую неделю после знакомства Вовик приобщил Барбарину к современному песенному творчеству, и они, обнявшись, пели его вариант «Ландышей»:
- Мне сегодня преподнес
Милый хрен под самый нос
И сказал, что это ландыши.
А меня не проведешь —
Хрен на ландыш не похож:
Это просто совпадение.
А дальше шел еще более душещипательный и невоспроизводимый по российским законам на бумаге текст. Но и его скабрезности Барбарина «не чувствовала». А, напротив, пела с большим чувством. И это было странно — ни хрен, ни ландыши на Кубе не произрастают. Зато есть нос и чуткий милый.
Карина слушала дуэт с застывшей полуулыбкой и иногда наклонялась к уху Симонова и просила перевести. Он на английском молол ей чушь о прекрасных русских цветах и русских фруктах, которые влюбленный преподносит своей суженой. Они вместе слазили в словарь и узнали, что на испанском языке ландыши называются очень поэтично и печально: «слезы Соломона». Симонову «это совпадение» не показалось простым.
Симонов иногда думал, что ему долго будет сниться эта душная коморка. Здесь они вчетвером мило проводили вечера, как правило, при потушенном, дабы не привлекать внимания прохожих и москитов, свете за крохотным столиком. Вовик смастерил его из подручных материалов.
Барбарина и Вовик сидели на стульях, а Симонов и Карина — на его кушетке. Не спеша, пили ром из крохотных кофейных чашечек, закусывая апельсинами, бананами, приторной гуайавой или чем-то нашим — тушенкой, сыром, шпротами.
От соленой рыбы и особенно грибов в любом исполнении кубинцы шарахались, как от отравы. Кроме тех, кто работал или учился в Союзе и не раз бывал в гостях у советиков. Да и то, скорее всего, этих ребят мучила ностальгия по стране, где они оставили лет по пять-шесть своей бурной молодости и русских девушек-комсомолок. Они и водку предпочитали рому, отдавая дань своему советскому прошлому. А чья молодость в России - да еще в студенческой или рабочей общаге - обходится без грибов и водки?..
А кое-кто употреблял русское питье и солености просто из хвастливого молодечества перед своими соотечественниками, не испробовавшими прелестей советского образа жизни. И таким наглядным способом демонстрировал свою приверженность к приобретенным на чужбине ценностям.