А осенью, в октябре, когда в
Красноярске уже стояли морозы и студеный хиус сдувал с тополей и диких яблонь
последние покрытые инеем жухлые листья на берегу дымящегося седым паром Енисея,
Александр Симонов получил на главпочтамте до востребования письмо от Карины.
Маленький конверт с репродукцией картины «Pinar del Rio» художника Soroa. Она была выполнена, как
подумалось Симонову, в духе неоимпрессионизма: стилизованные пальмы, горы,
водопад и солнце в виде то ли подсолнуха, то ли звезды Давида.
В конверте были открытка и
два листа папиросной бумаги. Такую бумагу, по словам Рене Бекерры, делали из
пальм. Текст был написан красной пастой на одной стороне каждого листа. И когда
Симонов сел за стол, приткнутый к квадратной колонне в середине пустого зала
почтамта и, сняв норковую шапку, дважды перечитал письмо, он подумал, что оно
было написано не пастой, а кровью юного, бесконечно дорогого и измученного
сердца. И в который раз отогнал от себя мысль, что он играючи совершил большую
и непоправимую подлость – и уже ничего с этим не поделать. Как там у Чехова?
«Случайно пришел человек, увидел девушку – и от нечего делать погубил ее.
Застрелил, как вот эту чайку».
На следующий день он ушел из
дома на работу на час раньше, заперся в своем кабинете и, временами сверяясь по
словарю, сделал письменный перевод письма, датированного 21 сентября, средой,
одиннадцатью часами ночи. Письмо из Гаваны шло больше месяца.
«Саша! Как ты сейчас
поживаешь?.. А я, как всегда, читаю, курю (прости меня) и ни на мгновение не
забываю тебя. Да, жизнь моя, я никогда не перестану любить тебя – и это сильнее
меня самой.
Без тебя я несчастна и даже
не стремлюсь что-то изменить. Не знаю, поймешь ли ты меня, но любовь к тебе –
моя единственная радость, а твоя любовь ко мне стала концом моего одиночества.
Сейчас, когда тебя нет рядом, в моей душе не осталось места ни для будущего, ни
для прошлого – только ты есть и останешься моим настоящим…
Раньше - до знакомства с
тобой - я все время говорила, что ни в коем случае не собираюсь влюбляться,
потому что влюбленные сильно страдают. А сейчас, узнав тебя, сама страшно
страдаю, забыв про свое собственное обещание. Но я не хочу, чтобы ты беспокоился
в отношении меня. Хочу только одного: чтобы помнил обо мне немного. И может, я
тебе уже наскучила своими признаниями. Но это все, что я хочу высказать тебе. А
все остальное было бы ложью; я же не умею с легкостью лгать и тем более тебе…
В нашей семье все хорошо,
того же хочу пожелать твоей.
Как бы я хотела увидеть
тебя, но знаю – это невозможно. Какой-то поэт сказал, что расстояние губит все,
но со мной происходит обратное: моя любовь растет в моей душе все с большей и
большей силой. Не знаю, происходит ли с тобой то же самое. Иногда приходят горькие
мысли, что ты меня уже не любишь.
Прости, но никак не могу
справиться с собой, со своими дурными мыслями, которые не дают мне покоя. И
продолжаю любить тебя несмотря ни на что, и часто молю некого воображаемого
Бога, чтобы он вернул тебя ко мне хотя бы на несколько минут. И потом умереть
счастливой.
Меня зовут в разные места –
гулять, на праздники и вечеринки, - но я никуда не хожу, потому что твой образ
ослепил меня и лишил разума. И пусть ты далеко, и пусть ты меня разлюбил – я
все равно не забуду тебя, мое небо.
Твой отъезд был ужасен, хотя
и неизбежен. А у меня роковая судьба – терять то, что больше всего люблю. Так я
потеряла тебя, любовь моя.
Не хочу больше нарушать твой
покой.
Осыпаю тебя тысячами
поцелуев. Кари.
P.S. Люблю
тебя.»
Карина очень много читала.
Как и он некогда в молодости. Сейчас он читает гораздо меньше – и в основном на
английском и испанском. Но кое-что помнит из давно прочитанного. Помниться, его
поразили слова проститутки из романа Ремарка о том, что человеческая жизнь
слишком длинна для единственной любви, пусть она и чудесна. Но кому-то из двоих
она рано или поздно становится скучной – и он уходит. А другой ждет как безумный…
Симонов бережно сложил
тонкие хрустящие листочки письма и вложил их в конверт. Потом долго, в который
раз, разглядывал открытку: голая серая площадь, белоснежный католический храм в
центре, а справа, в тени, - длинное двухэтажное здание в колониальном стиле. И
неправдоподобно синее плоское небо. Оно и там, на Кубе, часто казалось
неестественным или просто непривычным, налитым яркой синевой, заимствованной у
океана.
«
Да, подумалось ему,
африканские страсти – не миф. Они существуют – только не в области физиологической,
как полагают испорченные цивилизацией европейцы, а в непорочном и свободном
негритянском духе. И этого нам никогда не вернуть и трудно понять. Остается
только восхищаться Луи Армстронгом, Мартином Кингом, Нельсоном Манделой, Анжелой
Дэвис. А ему до конца его жизни мысленно проклоняться образу Каридад Пеньалвер
Лескай. Ей, искренне и безоглядно полюбившей не его, а выдуманного ею героя.
Если бы Карина знала его
настоящего, с двадцати лет затасканного по чистым и грязным постелям достойных
и легкомысленных женщин. Она же создала из него в своей доверчивой душе некий
романтический образ, выпестованный из прочтения множества романтических книжек.
Он и сам прочел их не мало. И чутьем опытного ловца женских душ - пусть и с
трудом – невольно симитировал ее идеал, и за каких-то полтора месяца овладел
ею… Обесчестил, обездолил, бросил - уйма устаревших слов и понятий!.. И вот она
одна в полуподвальной комнате, похожей на застенок или монашескую келью, лежит
на жесткой кровати, читает при свете тусклой сорокаваттной лампочки,
беспрерывно курит дешевые сигареты «Popularis» и думает о нем.
А может ли он ответить ей
тем же?.. Его уже захватила другая жизнь, другие заботы – работа, семья,
друзья, командировки в города и веси, области и республики Союза. Прежние
любовницы полны справедливого недоумения и негодования – теребят при случайных
встречах на улицах или в автобусах. И устраивают допросы по телефону: уж не
заболел ли он и не оставил ли свою былую мощь на острове Свободы?.. И он
чувствовал, что скоро будет вынужден сдаться. Признаки на лицо.
Ему уже непреодолимо
нравится молоденькая – не старше Карины - женщина из бухгалтерии – высокая,
грациозная, как лань, с губами бантиком, с лебединой шеей, с узелком
темно-русых волос на затылке и летящей походкой. А ноги у нее просто
«потрясные» – дыхание захватывает при взгляде на них и выше. И когда он глазами
открытого сердцееда встречается с ее серо-голубыми и доверчиво открытыми миру
очами, он думает: «Эта женщина для меня»… По тому, как она просто ведет себя и
со вкусом одевается, он предположил, что она воспитывалась в семье офицера –
подполковника или полковника. Она иногда заходит в его кабинет и задает вопросы
по компьютерной программе складского учета материалов, и он находит предлог
задержать ее на лишнюю минуту. Бывает, что после работы они вместе идут через
сквер, и она говорит, что спешит покормить своего годовалого Ванечку грудью. И
значит, она еще не созрела для «левого уклона». Но рано или поздно это время
придет: Нина вступит в бальзаковской возраст, и он не упустит свой шанс.
Чем-то она похожа на Карину.
Только в другом, «белом», варианте, думал он, как бы оправдывая свое неравнодушие
к молоденькой бухгалтерше и обвиняя себе в непостоянстве.
Однако он искренне желал,
чтобы и Карина как можно скорее приглушила свою страсть. Встретила прекрасного
принца, вышла замуж и, нарожав кучу детей, с негодованием вспоминала одного
советико, вскружившего ей голову и лишившего ее девственности. Последнее для
нее и сейчас, пока принц не нашелся, еще поправимо. Кубинцы уверяли, что у них
на острове развелось много подпольных умельцев, за сходную плату возвращающих
неосторожным девушкам их самое дорогое путем несложной операции, не сравнимой с
трансплантацией сердца или печени…
Симонов посмотрел в большое
– во всю стену – давно не мытое окно своего кабинета. Первым, что попалось на
глаза, было низенькое здание гальванического цеха с поблекшим на его стене лозунгом
«Наша цель – коммунизм». В сером, мельтешащем редким снегом пространстве,
убогие домишки личников или частников, скептически ожидали его скорого воцарения.
Он перевел взгляд на сопки
за городом, покрытые таежным лесом и закрывающие горизонт и похожие на горы,
которые он видел со своего балкона в Моа. Он попытался представить Кари там –
на другом полушарии, за лесами, полями, океаном – и увидел крошечную точку -
свою черную Пенелопу - в подвале. А затем себя здесь - тоже в виде точки, в
этом убогом кабинетике - и подумал: нет, он больше никогда не увидит Пенелопу!
Никогда!.. Сцилла и Харибда беззвучно сомкнулись и тихо раздавили его утлый
корабль. Одиссей спасся, но путь на карибский остров - его Итаку - безнадежно
отрезан. Так что не стоит увещевать себя пустыми надеждами… А любовь всегда
трагична – это подтверждается искусством поэзией, прозой, драматургией,
живописью. И самой жизнью… У счастливого в любви нет о ней представления, а
поиск счастливой любви похож на погоню за философским камнем или чашей Грааля.
С момента своего зарождения, как и человеческая жизнь, она обречена на смерть –
иногда медленную и мучительную, а то и мгновенную. Но в любом случае, если и
стоит ради чего-то жить, так это ради любви.
Однако ты, Симонов, давно не юноша, когда-то тешивший себя иллюзиями и не видевший края бытия. Пришло горькое осознание истины: в любви ты так же одинок, как и в смерти, - перед смутным ликом будущего. И что всему рано или поздно приходит конец…