Молодой гэкаэсовский
переводчик, одетый под кубинца во все белое, сразу раскусил, что Симонов
владеет испанским. И очень заторопился. Он всучил ему авиабилет и кучу разных
проездных бумажек у стойки регистрации пассажиров в аэропорту и побежал к
выходу, оправдываясь тем, что у него сегодня куча дел: надо сопровождать
гэкаэсовских боссов куда-то на правительственный прием в связи с Днем штурма
Монкады.
Регистрацию провели, но рейс
отложили сначала на час, потом еще на полтора. Задержку вылета объяснили сбоем
в расписании из-за прибытия множества самолетов из разных стран, доставлявших
официальные делегации для поздравлений руководства Кубы.
А у Симонова возникли
осложнения в самый неподходящий момент. Вес его багажа не укладывался в
норматив на шесть килограммов. За превышение веса надо было платить «псами», а
он их потратил до последнего сентаво. Выход он нашел сразу, решив часть ракушек
и прочей дохлой морской флоры и фауны оставить на их родине, и принялся
распаковывать коробку с ракушками и останками рыб, морских звезд, черепахи и
лангуста.
Но тут к нему подрулил
смуглый худощавый тип в аэропортовской голубой униформе с торчащими из-под
фуражки кудрями и сказал, что все будет улажено за бутылку черного
«матусалена». При регистрации билетов преподносилось в качестве подарка от
Фиделя три таких бутылки в картонных коробках всем пассажирам, улетающим с
Кубы. И напряженка была снята в одно мгновение: кудрявый посредник заткнул под
форменный пиджак бутылку с ловкостью факира, и Симонов прошел регистрацию без
доплаты.
Из-за сбоя в расписании
Рабат их самолет не принял, и Симонов со спутниками приземлился в Танджере – на
северной оконечности Африки. Но севером здесь не пахло – было жарко, солнечно,
и только аэропорт выглядел гораздо богаче гаванского из-за множества сувениров
и других товаров в аэровокзале. На них советики могли только пялить глаза – валюты
все равно ни у кого не было. А если и была, то выказать ее мог только идиот или
смертельно пьяный.
Из Танджера прилетели в
Рабат. И здесь тоже произошла задержка с вылетом, потому что, как сказали, сам
король Марокко Хасан принимал какого-то другого короля или президента.
Из зала аэропорта сквозь
витринное стекло Симонов видел на летном поле почетный караул марокканских
воителей в белых халатах и чалмах. И пожалел, что короля и его высокого гостя
взглядом так и не уловил.
В Москве его никто не
встретил. Он позвонил в Красноярск. Оказалось, что телеграмма, посланная им из
Гаваны, до жены и дочери не дошла, и они приехали к нему два дня спустя в гостиницу
«Заря». Он был рад этой передышке. И даже тому, что для них не оказалось
свободного номера.
Дочь и жена поселились в
комнате со старой теткой из Белоруссии, а он этажом ниже - с двумя веселыми
парнями, украинцем и венгром. Они привезли из Молдавии на ВДНХ какой-то
испытательный стенд для грузовиков. Им очень понравился Симоновский
«матусален», а ему – их молдавское вино. С парнями и выпивкой тоска и боль
стали утихать.
Способствовала адаптации к
советскому образу жизни и изматывающая беготня с женой и дочкой по магазинам
«Березка» за дефицитом. Его можно было купить только на полученные Симоновым в
банке чекам: ковры, джинсы, дубленки, норковые шапки, обувь и прочее барахло.
После Гаваны Москва ему казалось тусклой, серой, хотя дни стояли ясные, солнечные и довольно жаркие. Но он думал, что солнце навсегда погасло для него - не на небе, а в его душе. Карина по-прежнему была с ним и следила за каждым его шагом.