Примерно через неделю после получения письма от Боба восставший из пепла погорелец доставил Казанова в Дальний поздним субботним вечером. Разыскивать Боба в темноте, в незнакомом районе на не узаконенном мотоцикле, который могут подвергнуть аресту вместе с хозяином, было неразумно. Да и Любу он не видел уже около месяца.
Не без опасения, что Мария покаялась соседке перед отъездом в своем грехе, Казанов, подъехав к калитке, заглушил мотор, пошел и проверил, горит ли в Любином окне свет. Оно было не занавешено, и внутри мелькал движущийся женский силуэт. Он нащупал на обочине рассыпчатый комочек земли и метнул его в стекло. Рама почти сразу распахнулась, словно от легкого звона, и знакомый голос радостно позвал его:
– Антон, ты?.. – И, услышав отзыв: – Я сейчас спущусь!
И уже дома покрыла его поцелуями и упреками, что он так долго не был. Его оправдания, связанные со сгоревшим мотоциклом и хождениями в наряд по выходным дням, она словно не слышала. А когда он сказал, что должен рано утром отравиться обратно, Люба расплакалась, всхлипывая, как девочка:
– И что, я снова должна месяцами ждать тебя?.. А потом насовсем исчезнешь. Наташа вынуждена остаться с мамой в Харбине: их школу здесь все же закрывают. Полная неопределенность: все мои родственники в Австралии и в Америке затаились. Или у них просто денег нет на мой выкуп из китайской неволи. Ну, дорогие, так бы и написали! В любом случае, лучше умру в Китае, чем поехать в ваш Союз…
По тому, как она не дала ему уснуть почти всю ночь, Антон заключил, что Люба выздоровела и наскучалась по мужскому вниманию. А у него энтамоебы мало того, что скушали полпуда веса, но еще и волосы то ли секлись, то ли вылезали. И десны вспухали и кровенели. Угнетало постоянное недомогание. Лекарь Маслов успокаивал – все это от потери веса и авитаминоза. Хотя в зелени, яблоках и мандаринах ограничения на Квантуне не было, и стоили они при офицерской зарплате очень дешево.
***
Вопреки ожиданиям, и Концессию, и мотострелковую бригаду Боба Антон отыскал в пустынном воскресном городе без труда. Оставив «ижа» в кустах у глухой стены какого-то кирпичного пакгауза, вытянутого вдоль поросшего чертополохом вроде бы заброшенного железнодорожного пути, он без труда преодолел КПП. От него до двери квартиры друга в двухэтажном неприветливом здании барачного типа его провел солдат с автоматом ППШ за спиной.
Казанов постучался, услышал в ответ громкое «открыто!» – и вошел в большую, с высоким потолком комнату с единственным окошком, похожую на автомобильный бокс без смотровой канавы, но с бетонным полом. По средине ее на табуретке, нагнувшись над электроплиткой с красной спиралью, спиной к двери восседал Боб в накинутой на плечи шинели в позе Наполеона в охваченной пожаром Москве. Боб курил и беспрестанно плевал на раскаленный нихром; слюна возмущенно шипела, испаряясь в неуютное пространство. На появление Казанова он абсолютно не отреагировал, не соизволил даже оглянуться. И Антон сразу принял эту игру в безразличие – стоял и молча ждал, наблюдая за пузырьками слюны на спирали. Тоже закурил и подошел вплотную к Бобу.
– Ты кто? – хмуро поинтересовался Боб, не оборачиваясь.
– Хрен в пальто, – спокойно пробурчал Антон.
Динков вскочил, как ужаленный, и повернулся к Казанову. Шинель соскользнула с его плеч на плитку, но Боб с присущей ему ловкостью подставил ногу, и шинель отлетела в сторону. Они обнялись и долго не выпускали друг друга из объятий, словно забыв все слова, без мысли – только с чувством невысказанной радости. Позднее, вспоминая эту минуту, Казанов думал, что даже с родными ничего подобного он не испытывал.
Разомкнув объятия, он отыскал глазами вторую табуретку, приставленную в изголовье не заправленной солдатской койки и сел напротив Боба. Друг выглядел неважнецки – похудел, побледнел. В карих глазах с пушистыми ресницами затаилась тоска, словно он перенес тяжелую болезнь или потерю близкого человека.
– Ты не представляешь, как я тебя ждал, Антон! – бросив окурок на пол и растерев его сапогом, говорил Боб возбужденно. – Перевели меня в эту часть, где ни одного знакомого и ни одного кадета. И сразу отправили в Союз с дембелями и за пополнением в Хабаровск. Там Вовку Коробова встретил: он тоже за пополнением приехал из Бикина – туда после пехотки он в стрелковый полк попал. – Заводной москвич Коробов был их однокашником по суворовскому. – Ну и понеслась птица-тройка во все тяжкие! В ресторане заклеили баб и разбежались по разным адресам. Я сразу втюрился по уши, она в меня тоже. Зовут ее Руфина, короче – Руфа. Подруга у нее в Сухуми по путевке улетела, от квартиры ключи оставила. И очень кстати. Три дня и ночи не одевались, разве только что за жратвой и выпивкой я пару раз в лавку сбегал. Сам, Антон, понимаешь, первая в моей жизни женщина, прощание с девственностью… Руфа старше меня на пять лет и столько же лет замужем за подполковником из штаба округа. Детей нет, она тут же подала на развод, он ее любит, развод не дает. Но Руфка поперла, как танк, развелась мигом, и мы на следующий день расписались.
– Романтическая история, ничего не скажешь! – подивился Казанов оперативности друга. – Я тебе рассказывал: почти как у меня в Уссурийске с Лидой Закамской, только со счастливым эпилогом… И где же твоя Руфина?
– Вызов ей послал, оформляет выезд в Китай. Обещает скоро приехать. Но здесь все начальство на меня ополчилось: лейтенант бабу у подполковника-фронтовика увел!.. Оказалось, командир нашей бригады с этим рогоносцем пересекался в управлении тыла штаба округа. И рвет на жопе волоса: мол, от бывшего мужа поставки запчастей в нашу бригаду зависят. Теперь от меня, как от прокаженного или быка-производителя, все шарахаются: вдруг, мол, и их баб тоже притопчу!.. Не то, что друга, – приятеля ни одного нет. Пока за штатом баклуши бью: ни одной подходящей должности нет. Или повод ищут, чтобы в Союз отправить раньше, чем всю часть отсюда выпрут… Ты побудь с полчаса в тоскливом одиночестве – я в лавку слетаю, бутылку притараканю, культурно позавтракаем. Меня только первое воскресенье в наряд не назначили, а так во все дыры суют: у тебя солдатиков своих в подчинении нет, так чужими в карауле покомандуй!
– С удовольствием бы, Борис, выпил и побыл с тобой! Но ко мне комбат пристебается : его баба нас с Любой в Дальнем засекла. С мая меня на прицеле держит, словно я его мымру отпилил. Надо ехать, иначе снова допрос, угрозы... Проводи до мотоцикла, я его недалеко от КПП заныкал. Теперь хоть знаю, где ты. Черкни, когда Руфа объявится, – прикачу. Может, вчетвером – ты с ней, а я с Любой – в кабак завалим…
– Пусть только Люба о Дорке при Руфке не проболтается: а то развод – и девичья фамилия!
– Ну, брат, уж кто-кто, а эмигрантки язык за зубами держать привыкли…
***
И снова в пути его поджидала подлянка. Он, как и в прежние разы, решив миновать Лядзедань по окольной дороге, попал под проливной студеный дождь с ветром. И вскоре нарвался на водную преграду – ручеёк, который в вёдро легко преодолевался в штиблетах, превратился в мутный стремительный поток. Презрев предупреждение инструкции по эксплуатации «ижа», что он может преодолеть брод глубиной до тридцати сантиметров, Казанов на первой скорости, но на полном газу врезался в бурлящую на камнях жижу, надеясь на суворовский натиск и смелость, берущую города. Не тут-то было! – машина остановилась на середине преграды и едва не придавила храбреца. Мокрый, как мышь, задыхаясь и матерясь, Антон выволок-таки сдохшего упрямца на берег.
Но расстроило его совершенно другое: тщательно упакованная. Любой патефонная пластинка фирмы Columbia с песнями Петра Лещенко, его кумира, при проверке оказалась сломанной пополам. А как он божился, что вернет ее, позаимствованную Любой у своей хозяйки Галины Васильевны Демент, в целости и сохранности!.. Надежда была только на золотые руки кадета Юрки Суха: он склеит, срастит, выручит.