Часть 7. В ПРЕДДВЕРИИ КОНЦА
Если у Коли Кимичева поменялись приоритеты из-за потери невесты и глубокого разочарования в институте брака, то для Казанова «иж» превратился в неразлучного друга, пусть и капризного, зато позволяющего развеять однообразное течение службы за пределами крошечного пятачка батальонного гарнизона. Маслов не обманул ожиданий Антона. Он виртуозно обеспечил ему почти бесплатную, если не принимать за взятки подношения бутылок ханжи, индульгенцию на все его дисциплинарные грехи за время болезни.
Правда, из-за небрежного отношения к техническому здоровью мотоцикла он частенько мстил своему хозяину даже во вред собственному здоровью. Поэтому любая поездка в Дальний не обходилась без сюрпризов. Плохое качество щеток, снимающих ток с генератора, оборачивалось загрязнением коллектора и прекращением подзарядки аккумулятора даже на больших оборотах. Подгорали контакты прерывателя или нарушался зазор между ними, и «иж» не заводился. Частые проколы колесных шин на отвратительных дорогах приводили в отчаяние. Потому что не было хорошего резинового клея. Требовалась разбортовка колес. А при отсутствии запасной шины – вулканизация заплаты на месте прокола, – а где ее сделаешь на дороге да еще под дождем?..
Фара на «иже» светила слабо. И однажды Казанов, уже на подъезде к Дальнему, врезался в кучу щебенки. Она и днем сливалась по цвету с общим белым фоном дороги. Груду измельченного камня рабочие оставили на дороге без ограждения и предупредительных знаков. Переднее колесо получило «восьмерку». А руль погнуло по отношению к телескопической вилке так, что его при езде пришлось держать под большим углом к воображаемой оси дороги за городом и на улицах города. Да и сам Антон поцарапал лицо, кисти рук и походил на ободранного кота. Потом он сгонял в часть к Лерке Гайнуллину и выправил руль в гараже, заплатив костоправу-сержанту десять тысяч юаней.
В другой раз он понадеялся, что ему хватит бензина, и его Росинант произвел последний выдох из выхлопной трубы на улице деревни, растянутой у подножья сопки километрах в пятнадцати от Ляцзеданя. Он постучался в калитку ближайшей фанзы и с трудом растолковал старому китайцу, что хочет оставить у него мотоцикл. Десятитысячная бумажка ускорила взаимопонимание. А приехать за машиной удалось только недели через три с Юрой Сухановым на его мотоцикле с канистрой горючего, притороченной к багажнику.
***
Однако такие неприятности, связанные с «ижом», не шли ни в какое сравнение с двумя другими, пахнущими судом и тюрьмой или, по меньшей мере, высылкой из Поднебесной.
В конце августа какие-то дела занесли Казанова в полк. Ближе к вечеру он выехал с его территории под поднятым шлагбаумом, повернул направо и затарахтел вдоль ограды из дикого камня. Навстречу ему двигалась пароконная повозка, везущая, кроме шуток, хвороста воз. Вообще-то это могла быть и сухая кукурузная солома. Антон до предела снизил скорость, прижимаясь к ограде и опасаясь, что жесткие остья поцарапают его. И в этот момент из-за воза выскочил китаец. От резкого торможения мотоцикл почти остановился и наклонился в сторону китайца, оказавшегося между повозкой и мотоциклом. Парень болезненно вскрикнул и дальше поскакал на одной ноге. Антон оглянулся. Китаец тоже застыл на месте, повернулся и побежал, хромая, к обидчику с задранной штаниной, тыкая пальцем в сторону своей кеды. Его ободранная лодыжка на глазах закрашивалась кровью. По-видимому, догадался Антон, при наклоне мотоцикла по желтой щиколотке пришелся удар русской педали. Конечно, можно было ударить по газам и умчаться без оглядки, но совесть и чувство вины взяли верх. Казанов похлопал ладонью по заднему седлу, и пострадавший уселся у него за спиной. С грехом пополам Антон уяснил, куда нужно было доставить свою жертву; оказалось, что на окраину Тученз – к временным баракам из кукурузных циновок. В них уже несколько месяцев жили строители аэродрома в километре от поселка. На посадочной полосе Коля Кимичев три месяца назад преподал Казанову первый урок езды на «иже».
А сейчас Антон не пожалел, что уехал с места происшествия. Иначе и он мог оказаться в положении лейтенанта Сальникова, когда Борька из озорства хлопнул ладошкой по уху ишака, а тот на следующий день возьми и сдохни. Ослиный хозяин пришел с переводчиком к начальнику политотдела полка и слезно попросил разыскать злоумышленника, чтобы он возместил стоимость сглаженного русским животного. Борька успел, конечно, забыть о своем смертоносном ударе, но его привели за ушко, как на солнышко, к угрюмому брюхатому подполковнику-комиссару, и генеральский сынок смиренно выслушал назидание о нанесении ущерба советско-китайской дружбе на век. После нотации Сальников был доставлен в фанзу, где хозяин оплакивал павшее животное, принес ему глубочайшие извинения и пятьдесят тысяч юаней в придачу.
С раненным, скачущим на одной ноге страдальцем в обнимку Антон зашел в указанный первым барак, и они сели рядом на край нар. Вокруг них сразу же образовался круг гогочущих на непонятном языке разных по возрасту мужчин в черных одинаковых черных чжифу. Кто-то из них сунул мучительно улыбающемуся коллеге дымящуюся сигарету, и он рассказал им, как его покалечил сулен. А Казанов в это время оглядывался по сторонам, думая, что судьба то и дело заносит его в не самые приятные места на планете. Условия существования китайского пролетариата в бараках с каркасом из бамбуковых шестов на двухярусных нарах вызвали в душе русского офицера искреннее сочувствие. Несколько часов нетрезвого спанья на циновках в дальнинском полицейском участке давали ему представление, каково приходится человеку, если вся жизнь сводится вот к такому безысходному быту ради построения социализма и коммунизма.
К счастью, появился молодой бойкий толмач вроде Сашки с заставы в сопровождении пожилого человека с выражением глубокой озабоченности на лице с впалыми щеками голодающего. Антон поведал переводчику свою версию несчастного случая. Впалощекий в это время положил голень пострадавшего с запекшейся кровью на щиколотке и, цокая языком, тыкал пальцем по периметру рваной раны.
– Это наш врач, – пояснил переводчик с приятным акцентом. – Он хочет сказать вам, сколько дней этот рабочий не сможет работать. Вы хотите заплатить ему за это время?
– Скажите сколько – заплачу.
Врач достал из брезентовой сумки какие-то бутылочки, вату и бинт и углубленно занялся своим благородным делом. Переводчик в это время докапывался до него, но доктор только мотал головой, словно отгонял назойливую муху.
– Я пойду искать начальника, – сказал переводчик и исчез.
Врач закончил перевязку, сам натянул на ногу раненого кеду и подтолкнул его в спину. Тот встал, попытался идти, вскрикнул и сел на нары. Люди вокруг сочувственно переглянулись и снова залепетали, жестикулируя руками и поглядывая на Казанова.
Переводчик пришел, выглядывая из-за спины толстого человека с двойным подбородком. По тому, как почтили его появление вставанием и больной, и врач, Казанову стало ясно, решающее слово будет за тунзой начальником. Он промолвил пару слов, и врач отозвался тоже короткой фразой. Начальник взглянул на переводчика и мотнул дынеобразной головой, разрешая молодому полиглоту разинуть рот.
– Вам платить ему восемьдесят пять тысяч, – с трудом вытащил толмач из сусека памяти адекватные текущему моменту слова.
Внутренний органчик Казанова взыграл нечто радостное, отпускающее душу злодея на покаяние. Он достал пачку десятитысячных купюр из заднего кармана галифе, отсчитал девять бумажек и отдал начальнику. Лица у всех присутствующих просветлели, и Казанов, пожав руки лиц, причастных к маленькой трагедии, удалился к ближайшей лавке, чтобы было чем обмыть с Колей Кимичевым обмыть ее утешительный финал.
***
А вторая неприятность была бы не маленькой, а настоящей трагедией с непредсказуемой развязкой.
В какой-то из сентябрьских вечеров, при возвращении из Дальнего, Казанова дернуло заглянуть в Лядзедане в первый батальон на дозаправку. Но вместо мотоцикла молодые лейтенанты «заправили» его изрядной дозой ханжи. Одному из них, Толе Плотникову, справляли двадцатидвухлетие. Антону, как он ни отбивался, налили штрафную дозу ханы – двухсотграммовый граненый стакан.
А дальше покатилось по проторенной дорожке. Утром он проснулся с ужасной головной болью, очистил отравленное нутро с помощью двух пальцев, засунутых до гортани. Мотоцикл оставил под окном комнаты именинника, малорослого крепыша Толи Плотникова, а до своей роты добрался на попутках лишь к полудню.
Капитан Прохоров, выслушав басню об именинах и не заправленном «иже», отнесся к опозданию Казанова довольно снисходительно. Зато от Борьки Сальникова потребовал письменный отчет, почему он вернулся из отпуска на полмесяца позднее установленного приказом срока. Представленное Борисом объяснение о лечении в московском госпитале от ангины его не убедило:
– Знаю я, как эти бумажки добываются, если у тебя папаня генерал и начальник академии. Хоть и ветеринарной.
Неприязнь Прохорова жизнерадостного Борьку сильно расстраивала.
– На кой хрен мне это сочинение строчить, если в строевом отделе полка все прошло без сучка, без задоринки?..
Впрочем, после вечерней пирушки в солдатской столовой привезенные Сальниковым напитки – коньяк и «столичная» – и консервированные мясные и рыбные деликатесы из генеральских закромов удовлетворили и примирили всех. Раскрасневшийся и переполненный благодушием ротный по ходу ритуальной фиесты отпускника с милой родины позволил Казанову при первой возможности съездить в Лядзедань и пригнать «ижа», поскольку он постепенно становился ротной собственностью. По просьбе офицеров, включая самого Прохорова и его жену, Антон доставлял их в нужное им место беспрекословно, точно и в срок.
***
В Лядзедане при виде своего верного Росинанта Казанова, при всей крепости его нервной системы, едва не хватил удар. От мотоцикла невредимой сохранилась только задняя часть. Словно он побывал в бою и пострадал от прямого попадания зажигательного снаряда. Полностью сгорело переднее колесо, обгорели и скрючились телескопическая вилка и руль. И без того помятый бензобак превратился в почерневшую обугленную головешку. Сгорели распределительная коробка электрооборудования, карбюратор, фильтр горючего и седло водителя. Даже ребра охлаждения цилиндра двигателя оплавились. Благо сам мотор, коробка переключения передач и заднее колесо остались целыми. Останки воняли жженой резиной и обгорелой краской.
Свидетелями осмотра оказались только игравшие неподалеку офицерские ребятишки. Они наперебой поведали, что произошло позавчера.
– Вот Ромка, вот он, дяденька, это сделал! – тыкали они пальчиками в сторону насуплено молчаливого мальчишки лет шести, одетого в офицерскую форму без погон.
– У него папа – комбат, и он никого не боится.
У Антона отношения с комбатом Струмилиным, приверженцем правления личным составом с помощью кулака, были далеко не приятельскими. Пойти к нему он не рискнул. Безопаснее было получить информацию от Толи Плотникова: мотоцикл стоял под его окном, и не мудрено, что часть рамы была задымлена и обуглена, а стекло внизу посинело и треснуло.
– Да, это правда – Ромкина работа! – подтвердил Толя. – У тебя кран на бензофильтре подтекал, он спичку поднес, и все вспыхнуло. Пацан, однако, не сдрейфил: стал пламя сбивать горстями земли. Кисти немного подпалил и сам мог сгореть, если бы взрослые не подоспели. Струмилин от нас добивался: чей, мол, мотоцикл? Грозился владельца пристрелить. Но мы тебя не выдали. Забирай свой утиль как можно скорей, пока комбата нет: он сегодня с комполка Будаковым зачем-то в Артур уехал. Я на себе его кулак испытал – не по морде, в плечо, но после этого неделю руку поднять не мог.
У Казанова кудри не только на голове зашевелились, когда он представил суетящегося вблизи бензинового пламени Ромку Струмилина. И подумал, что ему и пацану несказанно повезло, что бак был почти пустым и не взорвался.
С помощью пронырливого и безапелляционного с солдатами коротышки Плотникова операция по эвакуации горелого «ижа» из Лядзеданя и доставке его в третий батальон прошла успешно. В тот же вечер Юра Сух нашел спасителя для погорельца – горьковского кадета Диму Гаранина. Оказывается, у него давно гнил в хлеву при конюшне Иж-350. Он достался ему за даром в знак дружбы от горьковского кадета, безвозвратно отправленного в Союз на лечение. Мотоцикл тоже был инвалидом из-за безбожно запоротого движка, и Гаранин не захотел с ним возиться: все равно ездить ему некуда. Следующим благодетелем откликнулся стать танкист Жора Питенко: у него во взводе нашлись двое солдат. Для них собрать из двух уродов один пригодный к эксплуатации «иж» за триста тысяч юаней в течение недели оказалось плевым делом. Правда, подходящей краски не нашлось. Мотоцикл из голубого превратился в ярко-зеленый. Однако при попадании на краску бензина она тут же давала подтеки, выдавая прежнюю масть машины.
В день завершения ремонта Антон получил по полевой почте потрясающее известие от Боба Динкова: недавний девственник вернулся из командировки женатиком!.. Как такое с ним приключилось, Боб написать не может из-за боязни цензуры, поэтому ждет Казанова в Дальнем, куда его перевели служить из Дафаньшеня. Место нахождения их воинской части – в районе города, известном под названием Концессия. И, не опасаясь цензуры, Боб нарисовал план, как попасть в эту Концессию от железнодорожного вокзала.
Служить в Дальнем, полном доступных эмигранток, китаянок и японок, и связать себя так называемыми брачными узами – для Казанова было событием выше его понимания. И приехал ли Боб на Квантун один или с женой – автор послания, явно рассчитывая на создание интриги, чтобы заманить друга к себе, предусмотрительно умолчал.