А утро выдалось солнечным, свежим, неожиданно теплым. Напоминанием о нестерпимо скучных дождливых днях служили только влажные тропинки аллей, капли на листьях сакур, траве и цветах на клумбах. Такое преображение природы предстало перед взорами отдыхающих, когда они высыпали из палат по команде из местного радиоузла на площадку в спортгородке для физзарядки.
Общей темой для разговоров была судьба старшины Медведева – жив он или
умер?.. Ситуацию прояснил представший перед хороводом отдыхающих в центре
площадки рослый красавец, физрук санатория, в белой майке и голубых
баскетбольных трусах. Его безукоризненной фигурой и мускулатурой можно было
только любоваться и завидовать.
– Успокойтесь, товарищи! Старшина Медведев пришел в сознание. Под утро его увезли в Порт-Артур, в армейский госпиталь. Его сопровождает жена… А сейчас – приготовиться! Первое упражнение: поставить ноги на ширину плеч, руки в стороны…
После завтрака капитан-лейтенант Александр Иванович подбил Казанова сходить искупаться. Шторм нагнал в бухту теплую воду из океана, волнение на море не больше двух баллов – купайся и закаляйся! Плавать и нырять было действительно приятно, а вот валяться на сыром песке не хотелось. Сидели у уреза воды в темных очках, подложив под зад сложенные вчетверо махровые полотенца. Казанов, как сквозь дремоту, слушал рассказы повидавшего виды моремана о его участии в обороне Одессы, ранении, переводе на Тихоокеанский флот, плаваниях в Америку на ленд-лизовских кораблях и короткой эпопее войны с Японией. В самой Японии ему побывать не удалось – она досталась американцам, – а Сахалин и Курилы повидал. И до того, как высадиться на сушу, даже пострелял из корабельных пушек по каким-то целям.
Казанов смотрел на переливающееся под солнцем переменчивой синью море, местами
подернутое легкой пеной. На темные скалистые острова, словно только что
вынырнувшие из пучины. И слушал Александра Ивановича вполуха, мешая его слова с
то и дело возникавшим перед ним лицом и телом маленькой китаянки, его Чи-Чио
Сан. Наверное, в его жизни будет еще много женщин – русских, украинок, татарок,
евреек, – а Ли Сими останется единственной, незабвенной, выросшей и
вскормленной на этом море. Похожей на сладкий апельсин, мандарин. Желтый цветок
сакуры или на редкую птицу из другого мира…
Жизнь, может быть, только тем и хороша, что в ней есть любовь, море, такие встречи и ночи. И пусть ничего от этого не остается, кроме грусти и сожаления о потере. Но остается память. И бессчетное число раз мысленно ты будешь возвращаться сюда – и к морю, и к Ли Сими…
***
У Ли Сими утром закончилось суточное дежурство, и он думал, что сегодня уже ее
не увидит. И удивился, как у него часто забилось сердце, а от всплеска волнения
слегка подкосились ноги, когда после ужина, на выходе из здания, он столкнулся
с ней на крыльце, одетой в синюю чжифу.
Ему показалось, что он весь день только и жил ожиданием этой встречи. Он еле
сдержался от порыва – остановить ее, схватить за плечи и целовать, целовать. Но
конспирация вынудила ограничиться одним словом «ничила», подсказанным ему переводчиком Олегом как «здравствуйте», а
в точном переводе на русский означающим прозаичную справку: «Ты поела?» Сам-то
он только что налопался до отвала.
Она ему не ответила ни на русском, ни на китайском. Стрельнула в лицо застенчивым взглядом и проскользнула мимо него в фойе. Словно легкое дуновение неведомых духов коснулось его обоняния. Или это ему показалось?..
То, что Ли Сими появилась в санаторий не в белом халате, а в чжифу, означало, что она пришла не на
работу. Скорее всего, чтобы посидеть в кино и повидаться с ним, ее ламозой. Это предположение весьма
польстило его мужскому самолюбию.
Возобновившийся треск подсохших после дождей цикад, устроивших праздничный концерт в оранжевой листве сакур, звал на продолжение подвигов во имя любви. Снова предстояло ломать голову, как обустроить свидание, – в том же, наиболее подходящем, процедурном кабинете? Или в саду? На худой конец – на лестнице?.. К тому же сегодня опасность разоблачения возросла стократ: дежурит Злая сестра. А от нее не спрятаться, не скрыться… Да и напарница-китаянка при злюке не вчерашняя, и неизвестно, в каких отношениях с ней находится Ли Сими. Против влюбленных сразу две контрразведки – советская и китайская. Безнадега, полный пиндец!..
Он заглянул в переполненный кинозал – Ли Сими отсутствовала. Но некий бальзам на сердце пролился: в третьем ряду, с края, замерла, как статуя, Злая сестра. Сегодня, судя по объявлению, показывали американскую комедию «Джордж из Динки-джаза». Неужели эта вечно хмурая особа может смеяться? Ненатуральные кривляния голливудских актеров Казанову набили оскомину еще суворовском. Начиная с сорок четвертого года, в течение семи лет его кадетства, эту картину крутили в клубе каждый месяц наравне с «Чапаевым»…
Куда же бедному лейтенанту податься? Снова выйти на крыльцо, почесать… Нет, пожалуй, рациональней посидеть у открытого окна своей палаты – там сейчас пусто, спокойно. И Ли Сими, если захочет, легче будет его найти.
Врожденная прозорливость его не обманула: через четверть часа в вечерних прозрачных сумерках из-за кустов напротив окна выглянуло лунообразное личико китаянки. Он не заставил себя долго ждать и выпрыгнул на цветочную клумбу в предвкушении очередного приключения. Но Ли Сими куда-то пропала, словно сквозь землю провалилась. Он подумал, что в ней есть что-то от шишковской шаманки Синильги: так же появляется, пропадает, снова возникает из эфира. Или это у него самого больное воображение?..
Он метнулся к знакомой лестнице, ведущей по откосу к морскому пляжу, как услышал за спиной серебристый смешок. Оглянулся – Ли Сими манит его пальчиком из-за сакуры в конце аллеи. Поспешил к ней – она снова исчезла, словно играя с ним в детские прятки. Сумерки сгустились, стало почти темно. Он тщетно шарахался и всматривался в заросли, пока она сама не показалась. И вновь не поманила его за собой. На этот раз он ринулся к ней, как разъяренный лось за самкой, запнулся о камень, смачно ругнулся и едва удержался на ногах. Она стояла на углу здания и тихо смеялась, прикрывая рот ладошкой. Дитя, да и только!..
Однако голова у девушки работала не по-детски здраво. После быстрого поцелуя
она потянула его за собой – к другому, торцовому, углу. И повела вверх по
каменистой тропинке к округлой вершине крутой сопки. В ее базальтовую толщу
были врезаны уступы санаторного здания, построенного японцами в виде трехпалубного
корабля. Из-под его ног с сухим шорохом сыпалась к подножию каменная крупа. Небесная
прозрачная твердь над вершиной горы светилась покойной лазурью в ожидании
первых звезд. Ли Сими, казалось, не шла, а парила шагах в десяти от него –
настолько невесомым было ее маленькое крепкое тело.
У третьей «палубы» китаянка на миг приостановилась. И вдруг он обомлело увидел, как она оторвалась от земли и полетела вверх, не касаясь стены здания. «Что за чертовщина?» – едва не закричал он. Ускорил подъем – и через пару шагов рассмотрел во мраке, что она взбирается по пожарной лестнице.
Наверху его ждал очередной сюрприз. Оказалось, что дверь на «палубу»,
предназначенную для танцулек отдыхающих, была открытой. Ли Сими наверняка
позаботилась об этом заранее. Она стояла у входа, нетерпеливо подзывая его
рукой и закрыла за его спиной дверь. Свет в холле был погашен, и они без
опасений прошли до коридора. Оттуда на цыпочках добежали до двери в какое-то
помещение. Девушка быстро и бесшумно сработала ключом, сразу закрылась и
повисла у него на шее. Он ощутил на своей груди, как бешено трепещет ее
маленькое сердечко, и целовал горячее личико своей случайной игрушки. Для нее
же, наверное, вся эта комедь казалась
очень важной частью ее коротенькой жизни.
А он чувствовал себя в сравнении с ней стариком, пережившим долгие мытарства – колхоз, войну, борьбу за выживание в кадетке и пехотке. Все уже было: голод, холод, вести с фронта о гибели многих, кого знал с пеленок – брата, двоюродных братьев, тяжелое ранение дяди. Не говоря о потерях в семьях друзей, пережитые, как собственные утраты… Да и год офицером растянулся на целую вечность. И какая сила тянет его на эти приключения, где нет ни высокой цели, ни достойного будущего? А как остановиться?..
Вся эта надоедливая муть, не редко посещавшая его в самый неподходящий момент, пролетела через сознание и вылетела в какую-то отдушину, пока он целовал миниатюрную китаянку и адаптировался к темноте. Глазам помогло наружное освещение: вспыхнули прожектора на сопке, и он увидел, что на сей раз они нашли приют в хирургическом кабинете. Подходящее место для кастрации. Тогда бы главные проблемы его беспутного существования разрешил автоматически скальпель.
Оторвавшись от губ Ли Сими, он мельком взглянул на запястье – покрытые фосфором метки показывали полдевятого. До отбоя остается два с половиной часа. Времени достаточно, чтобы справиться с главным и, минуя дозоры, засады и злую медсестру, пробраться до палаты не замеченным. Может, это и к лучшему, что с Ли Сими, в отличие от русских партнерш, не тратишь время на тары-бары. А на предыдущем свидании проторен прямой путь к заветной цели.
После этого, совершенного двукратно на клеенчатой кушетке, Ли Сими тихо плакала – совсем, как чеховская дама с собачкой. Жаль, что для полного сходства в операционной не было арбуза, как у Анны Сергеевны и Гурова в нумерах. А монолога китаянки о женском падении и презрении к несчастной девушке он бы все равно не понял. Но он, утешая Ли, осторожно и благодарно целовал ее щеки шею и шептал в крошечное ушко слова любви. Даже прочел несколько стихов из Есенина.
Она постепенно затихла и даже как будто повеселела. Потом вывела его,
избежав спуска по пожарной лестнице, ей известными путями бывалой разведчицы до
первого этажа и растворилась в сумраке коридора.
А он направился в противоположную сторону – в свою палату №6, с болезненной печалью сознавая, что это их последнее свидание. Подвергать в очередной раз себя и Ли Сими риску разоблачения и позорных допросов было безумием. Его вышлют из Китая, она лишится работы, – может, на ее зарплате держится вся семья, – и все обернется катастрофой не только для них двоих. А если о похождениях китаянки узнают и односельчане, то ее будущее окажется замазанным дегтем. Да и до окончания путевки остается меньше недели. О том чтобы приезжать сюда на свидания с Ли Сими, не стоит и мечтать… Да и как с ней связаться? – ни телефона, ни писем…
Так что остается Люба. Пусть старая и не очень надежная, но уверяющая его,
что любит и готова ждать в любое время, пока она в Дальнем, а он на Квантуне.
Ему все время внушали, вдруг возмутился он, залезая под простыню, что
советский человек – хозяин своей судьбы. А на самом деле – он пешка, и все его существование
построено на обмане и самообмане. Встречаешься с эмигранткой – ты шпион. С
китаянкой из дружественной державы – опасайся быть отсюда высланным в двадцать
четыре часа. Да кому какое дело, черт возьми, кому угодно до моей жизни?
Но если объективно, на что ты, в общем-то, сам годишься? Службу ненавидишь. Из командиров уважаешь разве что капитана Прохорова и полковника Будакова. А в суворовском любил только одного человека – своего первого офицера-воспитателя Георгия Кузьмича Рябенкова. Три года он возился с тобой – упрямым, коварным, не признающим посягательства на свою свободу сорванцом. До него ты не знал отца. От воспоминания о майоре Рябенкове на душе потеплело.
Вспомнилось, как он в сентябре прошлого года, после окончания пехотки, лейтенантом приехал в Казань и первым делом зашел в суворовское – к Георгию Кузьмичу, в его биологический кабинет на первом этаже. Такого учебного кабинета с разнообразной флорой и фауной, пожалуй, не было во всем Советском Союзе. В кадках, горшках и горшочках уживались рядом пальмы и березки, в клетках прыгали канарейки, попугайчики и синицы. В аквариумах среди водорослей резвились экзотические рыбки. Здесь же грызли морковку кролики и два зайца. Прочим растениям, птицам и зверушкам он просто не знал названий.
Да смотреть на это было некогда. Казанов пришел с бутылкой кагора и какой-то
закуской. А потом он должен был успеть на свидание с Таней Осиповой – она училась
на истфаке университета и к четырем часам возвращалась с занятий домой. Он
сказал об этом Георгию Кузьмичу, и это майора очень воодушевило:
– Я иду с тобой, Антон!.. Бутылку свою сохрани для свидания, а мы с тобой
казенный спирт разбавим и за встречу выпьем. А потом ты подожди меня минут
пятнадцать за проходной. Времени еще до четырех много, мы в ресторане Дома
офицеров пообедаем и оттуда – к твоей Татьяне.
И как же суворовский отец расписывал его перед Таней!.. Да Антон и сам себя
не узнавал: оказывается, он и умный, он и красивый, добрый и честный,
мужественный и бесстрашный. Потом признался, что пишет стихи. И читал их своим
хриплым с войны голосом – и патриотические, и нравоучительные, и про любовь. За
этот голос Борька Динков прозвал своего воспитателя Старой Вороной.
Светлый образ воспитателя спугнуло появление в приоткрытую дверь лица Злой медсестры. Шевеля губами, она обвела койки глазами и исчезла, как привидение.
«Надо завтра же Георгию Кузьмичу написать», – загадал Казанов.
И решил, что хорошо бы ухитриться выписаться из санатория дня на два раньше,
чтобы пожить у Любы в Дальнем. Это требовало санкции начальника или главного
врача санатория, а придумать причину слету было трудно.