28. «Закон подельчивости» кадета Химичева

В годы учебы в Рязанском пехотном училище Коля Химичев, кадет с мягким кубанским выговором с включением в речь словечек «по-фене» и деликатными манерами уверенного в себе человека, входил в круг близких друзей Антона Казанова. Они служили в одном взводе, иногда вместе сачковали от полевых занятий по тактике или преодолевали металлическую ограду училищного двора, смываясь в самоволки.

Коля был ростовчанином, познал «прелести» немецкой оккупации. Говорил, что, подобно краснодонским молодогвардейцам, воровал у фашистов продукты, чтобы прокормить мать, себя и сестренку. Других подвигов не совершал. До поступления в суворовское в Ростове-папе состоял активным пацаном-форточником в какой-то воровской шайке. Судя по его намекам, он и кадетом продолжал якшаться с новочеркасским жульем. На «дела» убегал незримой, тайною тропой в самоволки после отбоя, когда дежурил по роте подкупленный им бутылками водки и закусью молодой сержант – помощник офицера-воспитателя Колиного взвода. А возвращался в казарму до подъема и ни разу не погорел. Напротив, числился дисциплинированным кадетом и даже был произведен в вице-сержанты. А своему покровителю-сержанту, который покрывал его самоволки, заливал, что влюбился в прелестную вдовушку с винзавода и с ней надо «отдуплиться». Вдовушка действительно существовала, только на винзаводе она не работала, но с Колей жила с удовольствием.

Многие из Колиных корешей, по его словам, прошли колонии, лагеря и тюрьмы. Но Антон как-то не мог представить Колю вором: настолько он был честным, педантично чистоплотным и порядочным во всем. Ему довольно часто из Ростова приходили посылки с продуктами, и он делил их поровну на двадцать одного курсанта их взвода. От него Антон узнал слово «подельчивость». В устах Коли Химичева подельчивость являлась самом главным качеством в характере человека. Со своими товарищами-корешами ты обязан делиться последним, что имеешь. Это походило на заповедь Христа с ограниченной, правда, областью применения.

Из-за пропуска учебы в школе за время оккупации Химичев был значительно старше своих сверстников, учился и в суворовском, и в пехотном средненько, не высовывался. Тем не менее вскоре ротный Цуканов, умный и злобный старлей, сделал его сержантом, командиром отделения. Коле и командовать или повышать голос вроде не приходилось: подчиненные просто слушались его. Потому что он никогда не опирался на уставные статьи, а действовал «по понятиям», исходя не из собственной прихоти. Разделял с подчиненными  трудности и лишения воинской службы согласно справедливой необходимости. По закону подельчивости…

У Коли и в Рязани, как он тонко намекал Антону, завязались какие-то связи с блатным миром. Вскоре на платных танцах в городском клубе Казанов убедился, что это был не пустой трёп. Какой-то пьяный плюгавый шкет со своей подружкой несколько раз налетал на танцевавшего вальс с незнакомой девушкой Антона. Он сделал коренастому шкету резкое замечание и получил от него ошеломляющий тычок в оба глаза растопыренными пальцами с угрозой, что остальное «курсач» поимеет на улице. Пришлось почти вслепую бежать в туалет и промывать лицо и глаза ледяной водой.

О продолжении танцев не могло быть и речи. Курсанты, кадеты из разных СВУ, – их было не больше пяти человек из двух рот – собрались на совещание, как защитить Антона и честь всего училища. В том, что злой рок столкнул их с блатными, сомнений не было. Обидчик тоже проводил хурал в другом углу зала. Участниками этой кодлы были фиксатые полупьяные урки, постриженные наголо, но с чёлками до бровей. Такие типы ходить без ножа считали западло, поэтому драка могла кончиться для безоружных курсантов потерями живой силы. У Антона в кармане жег ляжку перочинный нож, но пускать его в ход означало стать вместо офицера зэком.

Коля слушал это толковище отстраненно. Не произнося ни слова, молча покинул сослуживцев и пробился между танцующими к враждебной шайке. Причёска, стоит заметить, у Коли была почти блатная – бокс с челочкой. И ремень на гимнастерке затянут не до отказа, как у всех курсантов, а с приблатненной слабиной. На переговоры с противником он потратил минуту-другую, обменялся со всеми рукопожатиями и вернулся к курсантам в сопровождении «шкета». Последний, улыбаясь фиксами, протянул Антону ладонь с пальцами, едва не лишившими его зрения, и примирение состоялось…

Да, присутствовало в Коле нечто неуловимое, что отличало его от основной массы, – этакая насмешливая немногословность, умение держать фасон и быть фраером. Мягкий говор и манеры маскировавали его загадочную суть и делали по отношению к сверстникам дядей самых добрых правил. В его сутуловатости и неторопливой кошачьей походке блатные, по-видимому, легко признавали своего братана. Золотые «фиксы» на клыках, обнажавшиеся при улыбке, Антону, единственному поверенному, пусть и без деталей, в прошлых Колиных делах напоминали о принадлежности Коли к тайному ордену ростовских блатных. Даже головной убор – пилотку, фуражку или шапку – он носил с блатным шиком, надвигая их то до бровей, то напротив – сдвигал на затылок.

В Тучензы, в полк, Химичев осенью прошлого года прибыл позднее, чем Казанов, и принял взвод зенитных пулеметчиков, от которого Антон отказался, – не хотел оставаться при штабе полка. Главное же просто побоялся перед солдатами выглядеть незнайкой: пулеметы ДШК в пехотке изучались вскользь и стрельбы из них вообще не проводились. По этому показателю, предупредил его комполка полковник Будаков при первом знакомстве, зенитный взвод был на последнем месте. А значит, взводному была уготована судьба козла отпущения – ни сна, ни отдыха измученной душе. Однако при Колином мудром руководстве первые же стрельбы армейской комиссией были оценены на «хорошо», и он в глазах начальства оказался в фаворе и авторитете. Да и юаней у него, как и рублей в кадетские и юнкерские времена, у него было почему-то всегда с избытком. Многие пребывали у него в должниках, а он жил вольготно. Поэтому и Антон, отправляясь в командировку в Союз, стал его дебитором. А главное обещал купить ему мотоцикл. Хорошо еще, что оговорил особые условия: в первую очередь приобрести машину себе, а если повезет, то и ему, Коле.

И вот себя-то он обеспечил, а кредитору надо возвращать долг и бормотать оправдания, почему не удалась вторая часть плана. И как это уляжется в Колин постулат о подельчивости?.. Тем более что мотоцикл уже под ним, и еще вопрос, как он воспримет перспективу расставания с железным конем?

С Химичевым здесь, в Китае, Антон виделся всего раза два.

Третья рота третьего батальона, куда угодил Казанов, была еще до его назначения на три месяца отправлена на берег Желтого моря, на заставу, – это за полсотни километров от полка – с задачей наблюдения за прохождением и курсом любых кораблей в пределах горизонтальной видимости через дальномер. Данные заносились в журнал и передавались по радиостанции в штаб полка каждые двенадцать часов. На самом же деле рота – он узнал это от Виктора Аввакумова – засиделась на заставе вдвое дольше установленного срока. Антону предстояло добираться туда по суше неизвестно, на каком виде транспорта. Вероятнее всего, как и прежде, на попутной гужевой повозке.

Пока об этом он меньше всего печалился. До окончания его офицерской службы оставалось еще полных двадцать два года, и все они запрограммированы на постоянную перемену мест и неустроенность. А вот разговор с Химичевым рисовался в противном его натуре виде. И он бы без труда отказался от этого мотоцикла. Но появление в его жизни Любы Тереховой, перспектива хотя бы изредка вырываться в Дальний от рутинной службы и одних и тех же лиц коренным образом поменяли картину. Да и от участия в пагубных холостяцких пьянках было возможно отказаться только с «ижом» – не ездить же за рулем косым!.. Короче, самое простое – не финтить, а так и объяснить Коле ситуацию.

Впрочем, зря он мучил себя угрызениями совести – Химичев, выслушав Антона, отнесся к расставанию с мотоциклом легко. К тому же он уже купил в Ляцзедане старенький Иж-350 и запчасти к нему у какого-то капитана, уезжающего с семьей в Союз. Но пока старичок не на ходу, его ремонтируют в полковом гараже солдаты. Поэтому, не может ли Антон потерпеть недели две-три и не забирать у него свой мотик? Заодно он и нормальную обкатку пройдет, раз Антон не умеет на нем ездить.

– Да ради Бога, Коля, катайся еще месяца полтора! Мне по графику в мае в отпуск, я скоро домой махну, в Казань. Отпускные получу – тебе долг верну. Я же не только на мотоцикле – на велосипеде ездить не умею. В Артуре по территории армейских складов попробовал прокатиться, так этот бес меня чуть в озеро не затащил. Упал вместе с ним, локоть ободрал и ногу чудом не сломал.

– Ладно, тут рядом китайцы аэродром строят. Часть взлетной полосы уже готова, пока не охраняется. Завтра вечером поедем туда, попробую тебя натаскать. Езда на мотоцикле – дело не хитрое, но опасное. Здесь движение, учти, левостороннее. А ишаки, собаки, свиньи и сами китайцы ходят и ездят без правил. Брошюрку с советскими правилами движения я тебе дам. Только верни – она не моя… Хотя права в Китае все равно не получишь, даже наши. Я в автобат нашей дивизии сунулся сдать на права – у них учебные курсы и экзамены для военных шоферов из частей, – так меня послали подальше. Начальство задницу свою прикрывает: с правами в аварию попадешь – его тоже к ответу потянут. А если без прав – ты один виноват… Что, выпьем за встречу? У меня коньяк наш есть.

– Нет, спасибо, Коля. Поздно, завтра с выхлопом негоже начальству представляться. Жухаю, как бы допрос не учинили: почему из командировки прибыл позднее всех?.. Да и опостылело пьянство за командировку. В Уссурийск я от коньяка этого кровью стал харкать. Аж сдрейфил, хотел в больницу бежать! Сашка Абакумов диагноз сразу поставил: «Да у тебя же десна распухли и кровоточат». Кстати, как он?

Коля остановил на лице Антона усталый взгляд, словно не слышал вопроса. Да и вообще он как-то сильно изменился – не внешне, а в поведении. Куда-то пропал его веселый заряд. Говорит, а в глазах бродят другие мысли. Спросить его, в чем дело?.. Нет, не стоит, сам скажет, если сочтет нужным.

– Абакумов? Да ничего вроде, деловой. Сапоги новые сшил. Хвастается, что из генеральской кожи.

– Это правда, из Уссурийска привез – я свидетель… А ты что, один живешь, как кум королю и сват министру?

– Чем-то заму комполка по тылу понравился – он хохол из Краснодара, почти земляк. Помогает мне кое в чем, а я ему по связям с китайскими торгашами. Рассказать не могу – тайна, покрытая мраком. И главное – не только моя. Интенданты, еще Суворов говорил, народ вороватый, без суда можно вешать. У них всегда на складах много нужного, полезного и того, что плохо лежит.

Как всегда, Коля изъясняется намеками на нечто, простому люду недоступное. И живет он основательно, не как попало, не по-холостяцки, – в комнате прибрано, мягкий свет от лампочки под оранжевым расписным абажуром. На стене – японский пейзаж с позолоченной пагодой, широкая кровать застелена толстым верблюжьим одеялом. На полу – свежий, судя по виду и резкому запаху, клетчатый линолеум. Деревянная кровать, полированный столик и два стула с мягкими зелеными сидениями – как в гостиничном номере. На стене, оклеенной обоями с павлинами, висят на плечиках новенькая шинель из английского сукна и, тоже с иголочки, серый бостоновый костюм. Не сорит юанями, а прибарахляется кадетский фраер на колесиках…

– Ты когда в отпуск, Коля?

– Осенью. Надо кое-что еще подкупить. А из Союза с чешской «Явой» приеду – это тебе не «Иж», Антон. Ростовские кореша обещают постараться…

И уже в темноте, когда Химичев лежал на полу, благородно уступив место гостю на своей полутораспальной кровати, оставленной ему по дружбе, как он пояснил, переведенным в Артур командиром батареи противотанковых пушек, Антон услышал от друга более важную новость:

– Из отпуска с женой вернусь. Я с ней еще в суворовском стал жить. В прошлом году, после пехотного, из-за пустяка поссорились, свадьба расстроилась. В письмах помирились… Здесь для канализации есть жена одного подполковника, старушка лет тридцати с пацаном. Навязалась, курва, по пьянке, не устоял. Забегает ко мне на перепихнин, когда муж в отлучке. Теперь я сам себе противен – стыдно ее мужику, майору, руку подавать. Он старше ее, две войны прошел, все тело в шрамах…