29. Допрос с пристрастием

Химичев утром оставил Казанову ключ от двери и ушел в офицерскую столовую и оттуда – на службу. Условились встретиться в пять, и поехать на аэродром.

Антон, хотя и поднялся одновременно с Колей, торопиться не стал – с утра всем будет не до него. Побрился опасной бритвой и умылся из умывальника в углу комнаты при входе, подогрел чай на электроплитке, мысленно проигрывая возможный диалог с начальством по поводу его задержки в командировке. Достал из чемодана шинель – она была изрядно помятой – и решил, что пойдет в штаб в гимнастерке, – он находился от Колиной фанзы метрах в тридцати, через дорогу. И когда Антон переходил ее, глаз не мог оторвать от горы Верблюд – ее двугорбая макушка закрывала горизонт в каком-нибудь километре отсюда и манила к себе неудержимо. Надо уговорить Колю сегодня же покорить эту вершину – ребята говорили, что оттуда открывается вид на Тихий океан, на безграничную свободу.

Здание штаба мало отличалось от прочих фанз, – те же стены из булыжников, разве что они были значительно выше; из конька черепичной крыши торчала антенна из металлической трубы на проволочных растяжках. А утро было солнечным, майским, радостным и свежим, – наверное, такое утро и воздух Лермонтов сравнил с поцелуем ребенка, подумалось Антону. Да и встреча с Сашей Абакумовым произошла по-лермонтовски поэтической, даже сказочной: Антон приближается к крыльцу штаба, а из нее выходит великолепно одетый, наглаженный и напомаженный, в артиллерийскую форму старший лейтенант интендантской службы. Правда, чем-то встревоженный, не расположенный к сантиментам, непохожий на прежнего Сашку. Рукопожатиями они обменялись, но едва Антон разинул рот для самооправдания, как Абакумов сухо опередил его приказным тоном:

– Сейчас мне некогда. Отчитайся за командировку в строевой части, а через час зайди ко мне – я тебе пистолет верну. Вон окно моего кабинета – второе от входа, дверь дежурный покажет.

– А ничего, что я опоздал?

– Ерунда! Я сказал, что ты в Артуре, – бумаги по недостаче оформляешь. Пока!

«Ни хрена себе листья ясеня! А ты, дурочка, боялась, даже юбка не помялась», – сурово осудил себя Казанов за свои недавние страхи.

Антон благодарно посмотрел вслед любимцу официанток, уборщиц и инженерш. Даже не на него, а на его сапоги – генеральские они или нет? И ничего сногсшибательного не нашел – хромачи как хромачи, с надраенными от души голенищами ниже овалов габардиновых бридж.

Писарь в строевой части, стучавший на машинке за высоким барьером, похожим на прилавок, остроносый сержант, одетый в отглаженную офицерскую форму – только погоны сержантские с лычками из золотистой фольги, – на приветствие лейтенанта даже не привстал, лишь мотнул белобрысой головкой и молча положил на полку барьера перед Казановым бланки для заполнения.

«Вот кувшинное рыло!» – возмутился про себя Антон, но связываться и ставить штабную крысу по стойке «смирно» воздержался. По опыту знал, что все служители в этом храме армейской бюрократии одним миром мазаны: только затронь одного – вся шобла кинется обмазать тебя дерьмом. Штабник и строевик в армии – существа из разных ипостасей, некое диалектическое единство враждебных противоположностей. А от этого писаря зависело то, что примет он от Казанова отчет или заставит его сто раз переписывать. Не сдашь вовремя отчет – тебе финчасть зарплату задержит. А у тебя и денег нет, и долгов куча – Коле Химичеву, Володе Федотову. Маме давно денег не высылал…

***

И все же допроса с пристрастием ему избежать не удалось. Сержант уже его отчет с собранными воедино железнодорожными билетами и прочими бумажками скрепил и положил в скоросшиватель «на подпись», как в кабинет впорхнула горбоносая птица – подполковник Бустани, объявленный каким-то пятитысячным кавказским народом национальным героем за его участие в войне, получение высокого воинского чина, орденов и медалей. А в полку он обрел известность своей непредсказуемой придирчивостью.

При его появлении сержант подскочил с места, как ужаленный, и вытянулся в струнку. Казанов тоже застыл остолопом перед худым и малорослым грозой молодых офицеров. Во внешности Бустани было что-то от киношного Чапаева, всегда готового к кавалерийской атаке.

– А в-ви, товарычь лэтнант, чьто сыздэсь дэлыить? – пронзая Антона выпуклыми глазами горного орла, гаркнул подполковник с характерным для той малой нации акцентом. – Пачму у вас такой yсы? Дэвушак хочешь ныравытца?

В дальнейшем автор берет на себя труд корректора в части литературного изложения речи подполковника Бустани, дабы не мучить ни себя, ни читателя расшифровкой его виртуозных словесных экзерсисов на благодатной почве великого и могучего русского языка.

– Так точно, товарищ подполковник, хочу! – в тон начальнику выкрикнул лейтенант. – Усы героя украшают. Только девушек здесь нет – одни китаянки. А связь с ними…

– А вы что на меня кричите, герой? Вы кто такой? – я вас раньше не видел.

– Лейтенант Казанов, командир первого пулеметного взвода третьей роты третьего батальона. Отвечаю согласно уставу, товарищ подполковник, – громко и внятно. Прибыл из командировки в город Уссурийск, а затем – в Порт-Артур для доставки на Квантун вещевого имущества на армейские склады. С вами виделись в прошлом году, осенью, на командирской учебе. Нас было много, а вы – один, поэтому меня не запомнили.

– Вы больно умный, много говорить любите, да?

Суворовцев повсюду – и в офицерских училищах и в академиях, а потом и в воинских частях – преследовали эти банальные обвинения в большом уме, болтовне и прекословии старшим по званию или должности. Чаще всего они исходили от тех, кто страдал комплексом неполноценности из-за низкого образования. Во время войны младшими лейтенантами часто становились вояки после трехмесячных курсов на базе деревенской семилетки, а то и четырех классов. В ходе боев оставшимся в живых офицерам звезды на погоны и командные должности не редко падали с кровавого неба и тем, кто «академиев не кончал». А в суворовцах они подсознательно чувствовали счастливчиков и некое подобие «буржуазных сынков», на халяву получивших то, что для них стало недоступным по возрасту. Или на потенциальных конкурентов, угрожающих отнять у них завоеванное кровью. Да еще имеющих наглость подсмеиваться над их необразованностью.

– Слишком умных не бывает, товарищ подполковник. Все мечтают быть умными и жалуются на недостаток мозгов. Я, кстати, тоже.

Подполковник неожиданно засмеялся, отступил на шаг от Казанова, осмотрел его с ног до головы.

– Вы где учились, лейтенант?

– В Казанском суворовском и Рязанском пехотном.

– Тогда мне все ясно. Я сразу понял – вы суворовец. Они везде очень гордые, много знают и много болтают. А я вот сюда направлен после академии и веду себя очень скромно… По командировке отчитались?

«Интересно, как с таким изысканным русским Бустани экзамены сдавал?» Вслух подтвердил:

– Так точно!

– Посмотрю при вас. – Взглянул на сержанта: – Покажи!

Сержант угодливо подал папку с тесемками «на подпись», и подполковник, легко обогнув Казанова, сел за столик, приткнутый в угол между стеной и барьером. А Казанов остался стоять, глядя из-за плеча начальника строевой части, как он выискивает ахиллесову пяту в его отчете.

Пятка нашлась почти сразу.

– Смотрите! – костлявый бледный палец подполковника уперся в отметку на командировочном удостоверении. – Вы уехали из Порт-Артура вчера?

– Никак нет, позавчера, второго мая, в воскресенье.

– А что вы делали там в праздники? Тоже работали?

– Никак нет! Смотрел парад на суше и на море.

– А почему только сегодня явились в штаб? Вам вчера требовалось быть здесь. Доложите!

– В Ляцзедань я приехал позавчера. Попутный транспорт в Тучензы подвернулся только вчера вечером. Да и гостиницы здесь нет, где бы я ночевал? Ночь перебился в Ляцзедане, в третьем батальоне у друзей. Я уже полгода в полку, а у меня нет жилья – ни в батальоне, ни в роте. В предыдущие девять лет хоть казарма. Попал в чужую страну – и ни кола, ни двора. Рота моя на заставе, третий батальон отсюда в двенадцати километрах – снова мне попуток ждать, товарищ подполковник?

– Помолчите! Я сейчас плакать начну. Вы зачем мне эти вопросы задаете? Опять умным желаете выступать? Идите к начальнику АХО и просите у него квартиру, я этим не занимаюсь.

– Разрешите идти?

– Слушаюсь!

Очень мудрый подполковник, выручил – послал меня к начальнику трех заглавных букв и собой доволен донельзя. Нет проявить кавказское гостеприимство и пригласить к себе на шашлык и бурдюк вина бродягу и артиста, как называет себя Вертинский. Но, судя по выражению Бустанинского лица, слова о неприкаянности молодого лейтенанта растопили что-то в душе гвардейца и героя горного народа.