Полк усыхал, как шагреневая кожа, произведенная из ослиной или хрущевской шкуры. Некоторые подразделения вообще перестали существовать. Две пулеметно-артиллерийских роты третьего батальона в связи с их малочисленностью передислоцировали в Тучензы – в селение, где находился штаб и полковые службы, нуждающиеся в обслуживании и охране. Казармы и жилье для офицеров нашлось за счет демобилизованных рядовых и сержантов и переведенных на службу в Союз офицеров.
Повезло даже некоторым холостякам. Их поселили во вполне благоустроенные двухэтажные восьмиквартирные дома, выстроенные в последние годы советскими стройбатовцами и солдатами, посылаемыми в качестве подсобников из подразделений полка. В числе таких везунчиков оказались размещенные попарно в квартирах на одной лестничной клетке Юра Суханов и Слава Тимочкин, и ставшие корешами Миша Лейбович и Вася Трифонов. Точно в таких же квартирах сосуществовали в соседнем доме семьи ротного Прохорова и комиссара Васи Шагарова.
Казанову тоже наконец-то удалось обрести относительно постоянное место жительства – комнату в фанзе для него и Бориса Сальникова. Оборудована она была на русский манер – небольшой кирпичной печкой с плитой и деревянным полом, оштукатурена и побелена. Все вроде бы воспринималось вполне терпимо, если бы их жилище не являлось малой частью фанзы, принадлежавшей большой китайской семье. Кроме супругов с пятью или шестью мал-мала меньше детьми, ее дополняли пара ишаков, три черно-белых свиньи, лохматая добрая собака и постоянно конфликтовавший с ней злобный рыжий кот. Иногда он прыгал кобелю на спину, и с нее клочьями клубилась серая шерсть. Пес с визгом носился по замкнутому в каре двору, пытаясь сбросить с себя беса. А будил лейтенантов по утрам утробный рык ишаков, требующих от хозяев удовлетворения аппетита за свой ишачий труд.
Однако и соседство с трудолюбивыми тунзами Казанова и Сальникова не удручало. У хозяев они покупали дрова, детей подкупали конфетами. А собаке и коту иногда приносили кости с офицерской кухни. Для Сальникова превратилось в забаву наблюдать, как собака и кот в бескомпромиссной схватке делили халявную добычу.
А вызывало недовольство и раздражение братьев-кадет то, что эта фанза находилась, как на хуторе, – километрах в полутора поселка. Поэтому по утрам приходилось вставать раньше и совершать марш-бросок в темноте через неглубокий овраг с ивовыми зарослями, а затем – по кочкам изрезанного бороздами полю. Не редко под дождем, по клейкой грязи, а с декабря по март – захлебываясь снежным ветром, теряя равновесие тела и духа на покрытых льдом колдобинах.
В какой-то из осенних вечеров на пороге их аппендицита к фанзе появился комбат Кравченко в сопровождении вездесущего начальника штаба Бабкина. В доме пахло теплом и поджаренной на плите жареной рыбой – ценным дополнением к вечерним, пока не выпитым, ста пятидесяти граммам ханжи. Незваные гости едва поздоровались с одетыми в галифе и в исподние белые рубашки хозяевами. И бесцеремонно потопали по комнате, оставляя на полу грязные следы сапог. Вроде не нашли ничего такого, к чему, без чего в армии служить было бы невыносимо скучно, придраться. Пока взор комбата не застыл на фотопортрете Лидии Закамской, помещенном под стеклом в рамку, над кроватью Казанова. То ли Кравченко портрет женщины понравился, то ли он в уме конструировал фразу, чтобы задеть за живое нелюбимого лейтенанта. Обошелся ехидным вопросом:
– Это та, из Дальнего?
– Не угадали, товарищ подполковник. Из более дальнего населенного пункта – из Уссурийска.
– Вы и впрямь – Казанова: где ни побываете – везде у вас остаются невесты.
И, отвернувшись от портрета на белой стене, переключился на другую тему:
– Тревожные чемоданы у вас укомплектованы?.. Покажите!
Неизвестно, кому из штабников армии на Квантуне или, может, и всей пятимиллионной армады страны Советов ударила моча в голову, но из нее излился приказ: всем офицерам заиметь на случай боевой тревоги укомплектованный по прилагаемому перечню тревожный чемодан. А перечень этот включал в себя все, исключая почему-то презервативы, для сибаритствования в боевых условиях или приближенных к таковым. Включая все постельные принадлежности: матрацовку, две наволочки, простыню и пододеяльник. Не говоря уж о запасном белье, бритвенных и туалетных принадлежностях с флаконом одеколона. И чемодан, и его содержимое следовало закупать на деньги из офицерских получек.
Лейтенанты выдернули чемоданы из-под кровати, кинули на постели и открыли их при свете тусклой электролампочки, получающей ток от полкового дизель-генератора до полуночи.
Произведенный без санкции прокурора досмотр Кравченко и Бабкина удовлетворил. В свое оправдание комбат сказал:
– Завтра по приказу командира полка будет проведен строевой смотр всего офицерского состава. В том числе, и тревожных чемоданов…
***
А суток через трое после строевого смотра Казанова и Сальникова поднял ночной стук в дверь и крик посыльного:
– Боевая тревога! Построение через полчаса в расположении полка!..
Вскочили с коек, как ужаленные: подъему по тревоге их начали учить с первых дней учебы в суворовском, и за десять лет слово «тревога!» ударяло по мозгам сильнее, чем кнут по спине ишака. Фанза за ночь выстыла. Печки с прямоточными трубами предназначались для отопления неба: и разогревались лениво, и тепла не держали.
Бег с тяжелым тревожным чемоданом в темноте по промерзшей и местами обледенелой дороге, с неизбежными падениями на склонах оврага и потом по полю с торчащими из борозд остатками стеблей от срубленной кукурузы или гаоляна было истинным проклятием. Ориентировались в кромешной тьме на мерцающие огни, зажженных в домах потревоженных офицеров. После каждого падения Борька матерился во все горло в адрес изобретателей тревожного чемодана.
Вдобавок и комбат Кравченко встретил их, мокрых от пота и храпящих, как загнанные кони, унизительными приветствиями: сбор по тревоге контролировался дежурным по полку секундомером по последнему офицеру, вставшему в строй. А это потом повлияет на общую оценку боевой готовности подразделения.
Комбат же подозвал к себе офицеров и объявил, что вся дивизия поднята по боевой тревоге для отражения нападения противника с моря. Задача батальона с приданными силами и средствами – выдвинуться в район сосредоточения наших сил и организовать там надежные запасные позиции. А затем находиться на них до времени, когда поступит приказ о выходе на исходные позиции для атаки на десант противника. А он на десантных судах в сопровождении боевых кораблей, согласно разведывательным данным, приближается к местам высадки на Ляодунский полуостров.
– Боевая задача нашего батальона, – вдохновенно мямлил недавний переводчик с китайского и знавший боевой устав с пятого на десятое, – не допустить высадки десанта. Если же ему все же удастся выйти на берег при поддержке корабельной артиллерии, нашему батальону необходимо отразить его атаку. И немедленно контратаковать! Зайти ему в правый фланг и кинжальным и перекрестным огнем отрезать его от берега – не дать остатку его сил и средств погрузиться на корабли и избежать полного разгрома. Все детали боевой операции я доведу до командиров рот поэтапно – в местах сосредоточения и исходных рубежах для атаки.
Казанова мало интересовали эти россказни комбата. По опыту прежних учений он знал, как мало значит для рядовых участников эти грандиозные выкладки военачальников, всё уже решивших на картах и в приказах от начала до конца. И что каждое подразделение обязательно выполнит задачу и получит хорошую или отличную оценку. Как и посредники – наблюдатели за ходом учений…
А вот то, что на улице стоял собачий промозглый холод, и он будет превращать тебя в сосульку с онемевшими губами, – это реальность, данная нам в ощущение. И как потом бежать в атаку с тревожным чемоданом и при отсутствии третьих номеров в пулеметных расчетах – это, конечно же, твоя личная морока. Пока же он лежит в кузове между станковыми пулеметами СГ-43, и есть не просит. А третий наш бездарный батальон уходит в ночь по долинам и по взгорьям на грузовиках в направлении Лядзеданя.
***
У тревожного чемодана было одно, зато весьма важное преимущество: каждый офицер между кальсонами и простынями хранил как НЗ бутылку, а то и пару таковых, ханжи с куском сала на закуску. А непьющий, рыжий волосами и конопатый долгоносым лицом, командир взвода связи батальона лейтенант Александр Космодемьянский, как выяснилось позднее, для поддержания своего тонуса возил бутылку пантекрина – чудодейственной настойки из пантов оленя на семидесятиградусной ханже. Он расчетливо употреблял это снадобье по столовой ложке перед каждым приемом пищи. Внешне от него Сашка не становился – оставался прежним сутулым доходягой, но уверял, что чувствует себя здоровяком, не имеющим возможности доказать свою мощь женщинам. Но такой же жеребячьей мощью хвастались все холостяки, употребляющие хану, не испорченную молодыми неокостеневшими рогами марала, изюбря или пятнистого оленя.
С помощью этого НЗ и обеспечившей трехразовое питание перловой и рисовой кашей полевой кухни высокий боевой дух офицеров батальона сохранялся на высоте. Даже без языковой обработки мозгов вояк комиссарами. Хотя они ухитрились вручную написать боевые листки и провести беседы с солдатами, беспрерывно долбившими каменистую землю кирками и лопатами для обустройства окопами и огневыми позициями, во время приема пищи.
Тем более что погода к этому располагала: солнце радовало теплом и светом. Сопки отделяли позиции от морского побережья, и ветер с него не беспокоил. В логах было много ломких легко воспламеняющихся кустов, и офицеры, отдав бразды правления земляными работами сержантам, грелись у костров. Умеренно переливали в себя хану из тревожных чемоданов, закусывая печеной картошкой с салом, положенным на черный солдатский хлеб, и травили анекдоты и хвастались любовными похождениями в недавних отпусках. Особый интерес вызвало заявление закоренелого холостяка, старлея-артиллериста Карпова:
– А из одной шалавы я сделал ружье!
– Как это, как? – одновременно вырвалось из луженых ханжей глоток ошарашенных изобретением конструктора Карпова слушателей.
– А вот так! – изобразил руками, телом и гримасой на красивом озорном лице опытный ловелас причудливую сюрреалистическую пантомиму. Никто ни черта не понял, но хохот раздался такой, что из штабной палатки сразу выскочила вся троица: комбат Кравченко, начштаба Бабкин и состоявший постоянно при них как телефонист и радист Космодемьянский.
– Вы где находитесь, товарищи офицеры? – возмутился заметно поддатый комбат. – Марш по своим подразделениям!
Офицеры неохотно поднялись, поправляя на себе шинели и портупеи.
– Вот и нам сделали ружьё! – негромко прокомментировал Казанов, и это вызвало новый всплеск смеха.
– Что я смешного сказал? Что смешного?! – завопил комбат в спины разбегающегося в разные стороны офицерства…
Раза три за светлое время суток объявлялась воздушная тревога от якобы налетавших вражеских стервятников. По команде «газы!» все натягивали на лица холодную резину противогазов и, ничего не видя сквозь их запотевшие стекла, пуляли холостыми патронами в голубое небо по воображаемым целям из положения лежа, стоя или с колена.
***
Ночью стало не до смеха. Ясное звездное небо подарило земным обитателям космический холод. Разжигать костры по соображениям светомаскировки уставом запрещалось. Из тревожного чемодана Казанову пригодился только свитер. Сапоги были тесноватыми даже с одной портянкой, поэтому ступни мерзли невыносимо. Из-за опасения обморожения он стягивал сапоги и растирал ноги остатками ханжи и махровым полотенцем. После этой операции наступала ломота, и он, чтобы отделаться от нее, обходил пулеметные гнезда своего взвода, справлялся о самочувствии солдат. По клацанью их зубов он приходил к выводу, что морозу все возрасты и звания покорны.
Его тщетные попытки прилечь на землю и вздремнуть приводили только к большему промерзанию всех органов. Воспоминания о теплых постелях любовниц тоже не грели. Знать, жизненное призвание Казанова заключалось в охране их мирного сна не с ним – с другими любимыми…
Тревога и команда «по машинам!» ближе к рассвету всех только обрадовала. Тем более что Казанову досталось место в одной кабине с майором Бабкиным. Начштаба вдруг вздумалось проверить навыки вождения «ЗИЛа» лейтенантом после трех уроков, которые Бабкин же проводил с офицерами батальона в октябре в рамках еженедельных дней командирской подготовки. Страсть к вождению была не меньшей, чем к игре в преферанс, и была предметом не злых насмешек молодых офицеров в его адрес.
Колонна автомашин с потушенными фарами двигалась со скоростью не выше сорока километров по едва различимой в свете подфарников дороге, в направлении вздымающейся на фоне ледяного неба темной гряды сопок. По вводной установке, полученной по радио комбатом, следовало преодолеть перевал, спуститься и занять у подножья исходную позицию метрах в пятистах от моря.
От Бабкина разило перегаром с примесью незнакомого Казанову зловонья. Он опустил стекло дверцы, чтобы окончательно не затуманить свое приглушенное бессонницей сознание. А Бабкин не очень внятно бормотал ему в левое ухо об особенностях ночного вождения автомобиля, примешивая к этому воспоминания о фронтовых дорогах. Даже запел известный гимн шоферов: «Эх, путь-дорожка фронтовая, не страшна нам бомбёжка любая!..» И прикладывался, не отпуская руля, к горлышку солдатской фляжки. Казанову и в голову не пришло о содержимом алюминиевого сосуда. Пока он не увидел, что машину стало мотать из стороны в сторону так, что несколько раз она едва не кувыркнулась в кювет.
Благо начало светать, видимость улучшалась. Колонна перед подъемом на перевал приостановилась, и Казанов решительно потребовал у майора доверить ему руль. Он открыл дверцу, встал на подножку и рывком перетащил Бабкина за шиворот и рукав шинели, как куль с дерьмом, на свое место. Успел перемахнуть на шоферскую половину сидения и своевременно тронулся следом за впереди идущим «газиком» комбата. Уроки вождения от трезвого Бабкина пригодились, когда сейчас утомленный ханжей учитель храпел и бормотал что-то невнятное рядом с благодарным учеником. Помогала и практика езды на «иже» – владение сцеплением и переключением передач в сочетании с педалью газа. Только на спуске с перевала, в самом конце, где дорога делала крутой поворот налево, он с трудом вписался в кривую и едва не угодил в кювет. В этот момент он ощутил, что нательная рубашка намокла от пота.
Вытаскивать Бабкина из кабины на месте новой дислокации помогал связист Космодемьянский. В руки ему попалась фляга майора, и он едва не заплакал;
– Так вот кто украл и выглотал мой пантекрин!.. Все, сволочь, выпил, мне столовой ложки не оставил.
А дальше полился из глубины сердца убежденного трезвенника выстраданный художественный мат. Присутствовавший при этой сцене комбат продемонстрировал свое аристократическое воспитание: он сделал вид, что ругательств лейтенанта в адрес своего начштаба и партнера по преферансу не слышит. Как и не заметил скромного подвига лейтенанта Казанова. Да он и сам не сознавал пока, что спас от смерти и увечий не только себя, но и дюжину рядовых и сержантов, дремавших в кузове «ЗИЛа» и не подозревавших о смертельной опасности, исходившей от напантекриненного сверх всякой дозы Бабкина. Сейчас он был без сознания то ли от алкоголя, то ли от отравления пантами. Он валялся на земле, и над ним хлопотал, делая какие-то примочки, в полупьяной растерянности врач Коля Маслов.
***
Снова измученные солдаты безропотно зазвенели по камням лопатами и застукали кайлами в надежде выкопать лунки для стрелковых ячеек, пулеметных и орудийных позиций. И они опять не понадобились. Офицеры не знали, куда девать тревожные чемоданы со своими последними пожитками, когда в небе вспыхнула ракета и раздалась команда на выдвижение цепью, бегом на исходную позицию для контратаки. Туман рассеялся, и стало видно, как суда «противника» быстро приближаются от горизонта к берегу. Десантные суда не имели собственного хода – их тянули за собой на буксирных тросах боевые корабли – крейсеры или эсминцы.
Казанов с чемоданом в руке бежал за своими пулеметными расчетами, спотыкаясь о камни и спотыкаясь. Он приказал взводу пулеметы не катить, а нести на руках, иначе их могли испортить настолько, что они станут непригодными для стрельбы боевыми патронами. И следил, чтобы огонь холостыми зарядами велся короткими очередями.
– Бросай, лейтенант, на hui свой чемодан! – услышал Казанов за своей спиной
злобный крик.
Обернулся и увидел бегущим за спинами наступающих, вдоль цепи, рядом с майором-посредником, комбата Кравченко. Они были налегке, тогда как все офицеры неслись на врага с чемоданами, словно сдаваться в плен или эмигрировать. Расставаться с чемоданом не хотелось, и тут Казанову повезло: в пяти шагах от него, в разрыв цепи наступающей пехоты, вперевалку, подпрыгивая на камнях, с ревом врезается «ЗИЛ» с 76-миллиметровой пушкой у него на прицепе. Он ринулся к грузовику, как к спасителю, подкинул своего фибрового мучителя в протянутые руки незнакомого смеющегося солдата. И, надеясь отыскать собственность в недалеком будущем, ухватил взглядом две последних цифры номера грузовика: «51» – год окончания Казановым суворовского училища.
Теперь командовать тремя пулеметными расчетами своего взвода стало проще. Да и управление сводилось к тому, чтобы бойцы не ломали цепь. Что для пулеметчиков было не просто: одно дело бежать стрелкам с автоматом или карабином наперевес, и совсем другое – пулеметчикам не отставать от них с тяжелыми станкачами на буксире и карабинами за спиной. Казанов, как мог, помогал ребятам не отставать. У двоих, наиболее слабых, забрал карабины и понес их на ремнях на обоих плечах. Особенно трудно стало бежать, когда цепь наткнулась на прибрежные дюны и ноги до колена погружались в песок. По цепи прокатилась команда: залечь и окопаться.
И Казанов, лежа на холодном влажном песке, убедился, что страдания сухопутной пехоты не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывала сейчас морская пехота. Из-за отлива баржи не смогли подойти близко к берегу, и десантникам пришлось сначала выгружаться в шлюпки. А потом, под «огнем» холостыми снарядами и патронами с берега, из шлюпок прыгать по пояс в ледяную воду и брести к берегу по каменистому, с внезапными провалами дну на пляж. Не мудрено, что их атака захлебнулась, фланговым и кинжальным огнем третьего батальона 15-го полка и приданных ему сил и средств легендарных мореманов – «чёрную смерть» – частично «уничтожили» и контратакой всех полностью загнали обратно в море. Сполна нахлебавшись холодной воды сапогами и штанами, страдальцы вернулись на свои баржи отжимать и сушить форму. И всю оставшуюся жизнь – лечиться от ревматизма, приобретенного в Желтом море.
А офицеры победившей стороны бросились разыскивать свои тревожные чемоданы. По замыслу штабников, это новшество должно было создать советским командирам такие же комфортные условия на фронте, в каких, по преданию, воевали американцы во Франции, Италии и Германии после открытия Второго фронта в Европе.
Цифра «51» для Казанова оказалась счастливой: чемодан пришел к нему сам, принесенный улыбчивым солдатом