С вокзала ему повезло сразу уехать в Хэкоу, и он
успел даже поужинать, из столовой сбегал в свою палату переодеться во все сухое
и поспешил в кинозал.
Входная дверь находилась слева от экрана, на нем
уже мелькали серые фигуры. По загробному голосу диктора он понял, что
демонстрируется непременный киножурнал, предшествовавший любому фильму в
качестве десятиминутной политинформации о победном движении соцлагеря к
коммунизму, а каплагеря – к своей могиле.
Сейчас дорогой Никита Сергеевич Хрущев в шляпе,
энергично жестикулируя, катился шариком по кукурузному полю и учил неразумных
хлеборобов, как сеять пропашные культуры квадратно-гнездовым методом, чтобы
обрабатывать угодья вдоль и поперек. И получать початки молочно-восковой
спелости, добиваться небывалых урожаев, надоев, привесов, а через пять лет
обогнать и перегнать Америку по производству молока и мяса на душу населения
страны.
Казанов медленно, оглядываясь на экран, поднимался
по ступеням между рядами построенного амфитеатром зала, тщетно высматривая
свободное место, пока не заметил, что с заднего ряда, от стены под окошечком дымного
проекционного луча из кинобудки, ему кто-то нетерпеливо машет рукой.
Не может быть! – это же Ли Сими то ли случайно, то
ли намеренно сохранила для него свободное кресло. Глаза уже привыкли к
полумраку, он даже разглядел выражение ее лунообразного личика – радостное,
ликующее. Она и ее подружка-дурнушка, сидевшая справа от нее, были в белых
халатах – значит, они остаются на ночную смену.
Подобной смелости Антон от Ли Сими не ожидал.
Окажись он на месте китаянки, вряд ли бы ему хватило решимости так открыто, на
публике, позвать ее сесть рядом с собой. Безумству
храбрых поем мы песню!..
Еще больше пронзило его беззащитное сердце, когда
он коснулся своей пятой точкой откидного сидения, а Ли Сими схватила его правую
кисть горячими ладонями, сжала ее, а потом, как мышка, стала скрести пальчиком
по его ладони.
Еще кадетом
Антон знал сакральное значение этого сигнала, заменявшего словесный вопрос: ты
хочешь меня? Но кто ей открыл тайну шаловливого пальчика? Или это некий
универсальный международный язык жестовой речи для выражения самого
сокровенного?.. А может, Ли Сими брала уроки любви до него у некого циничного
учителя из отдыхающих? А значит, у него появились реальные шансы стать
продолжателем начатого кем-то. Или тот же чудак-охальник подсказал ей, что так
русские девушки объясняются парням в любви.
Однако на гадания времени не было, и на второе ее нетерпеливое
царапание по его ладони и сердцу он ответил деликатным шевелением указательного
пальца, испытывая чувство непристойности, оскорбляющей начало их интимных
отношений. На родине он за такую выходку получил бы справедливый плевок в бесстыжую
харю или звонкую пощечину по ней же. А Ли Сими сыграла для него пальчиком нечто
похожее на восторженную сонату признания, как Паганини на скрипке с одной
уцелевшей струной. При этом она напряженно смотрела на экран, словно
поглощенная происходившим на нем действом, – любовью свинарки и пастуха. А Антону
хотелось увести ее отсюда немедленно за горячую руку – куда, он и сам не знал,
– где бы он смог выполнить любое желание китаянки, а заодно и свое. Его бил
легкий озноб – не верилось, что такое начало предвещало выполнение его
донжуанского замысла с почти сказочной легкостью!..
А Ли Сими не унималась. С настойчивостью
капризного ребенка она царапала его ладонь, требуя такого же интенсивного
ответа. Антон подумал, что, если китаянка не уймется, до конца сеанса они продырявят
друг другу ладошки насквозь. Благо он, собираясь к Любе, постриг ногти и
старался отвечать на страстные призывы девушки касаниями подушечками пальцев,
удивляясь ее пылающим, как угли, рукам.
И куда же им идти после сеанса?.. В саду дождь, к
ней в дежурную комнату – и думать не смей! – Там в любую минуту способны наведаться
дежурные медсестра или врач. Может, привлечь ли для переговоров Олега? Согласие
переводчика –послужить делу запретной любви – Антоном было давно получено… И
сидеть здесь, в духоте и неопределенности разгадывания таинственного шифра
взаимного чесания ладоней, становится невыносимо.
Ли Сими словно уловила настроение сулена – поднялась, слегка дернула его
за руку, он не успел привстать, как она прошмыгнула в просвет между его
коленями и спинки впереди стоящего кресла, упорхнула по ступеням амфитеатра к
выходу. От ее халата, коснувшегося его лица, исходил легкий аптечный запах. Антон
выждал несколько минут и, повинуясь толчку плечиком от подружки Ли Сими,
пересевшей на ее место вплотную к нему, поспешно вышел из зала.
В пустом коридоре огляделся – Ли Сими исчезла.
Оставалось одно – проследовать в палату, залечь в волглое от сырого воздуха
логово и задавать себе бесполезные вопросы: что бы это значило и что
предпринять дальше?
И снова Ли Сими преподнесла ему сюрприз, возникнув
перед ним, шагавшим с опущенными долу очами, как шишковская Синильга, словно из
неоткуда. И сразу, повернувшись к нему спиной, засеменила впереди него, забавно
путаясь ногами в длинном, не по ней, белом халате. Он следовал за ней, как
завороженный, гадая, куда она хочет его завести. В конце коридора понял – на ту
же служебную лестницу, где они встретились в прошлый раз: по ней после
окончания рабочего дня, наверное, никто не ходил. И освещение на ней тоже было
выключено – только окно на лестничной площадке отсвечивало бледно-желтым
квадратом в свете трех прожекторных ламп, установленных на крыше верхнего
уступа здания для охраны территории санатория.
Здесь, у окна, Ли Сими остановилась и повернулась
к нему. Антон удивился, насколько четко было видно поднятое навстречу ему круглое
личико. Вот он, так долго ожидаемый подходящий момент! Крепко сжав ее голову
ладонями, он, ощутив на мгновение на своем лице горячее дыхание китаянки,
осторожно прикоснулся губами к ее маленькому рту. И почувствовал ладонями и
губами, как она содрогнулась, словно по ней прошел импульс электрического тока.
Тогда он крепко обнял ее, приподнял, как пушинку с пола, и стал покрывать губы,
глаза, щеки страстными поцелуями. Она не сопротивлялась, только, как рыбка
плавниками, хлопала его ладошками по бокам.
Он опустил девушку на пол и, положив ладони ей на
плечи, продолжил целовать ее лицо короткими поцелуями, стараясь успокоить, не
спугнуть: тревога, что она в любой момент может упорхнуть, подспудно жила в
нем. Как и вопрос: а что же дальше? Говорить что-то – она его не поймет. Ждать
от нее каких-то слов бессмысленно – он не поймет их.
Однако нельзя же так вот, бессловесно, – только
целоваться, испытывая то ли сладкую, то ли мучительную, безвыходную истому, зная
цель и не имея реальной возможности для ее осуществления. Похоже на то, что ты
влюбил девочку в себя и, значит, ты для нее, в противоположность или в упрек
тебе, – не пустое развлечение. А, может, первая любовь с неизбежно печальным
концом.
– Скажи, Ли Сими, – осторожно отодвинув девушку от
себя и глядя ей в глаза, сделал Антон первую попытку словесного общения, – ты
меня любишь?
– Да, – твердо, словно на давно ожидаемый вопрос, чирикнула куня??? – девушка.
– И я тебя люблю.
Ли Сими отрицательно замотала головой и улыбнулась:
– Нет, нет.
– А ты понимаешь меня?
– Конечно. Я учу люски язик.
Для Антона ее разговорчивость не удивила. На курсы,
организованные при санатории для китайского персонала, раза два приглашался в
качестве преподавателя и Олег, его приятель по палате. Успехи Ли Сими, – может,
из благородного желания подлить елея на душу Антона, – для первого года
обучения переводчик признал отличными.
– Скажи мне: «Я люблю тебя, Антон».
Ли Сими звонко рассмеялась:
– Это не надо говоли!
Да, звук «р» ей, как и другим китайцам, не
давался.
– Почему?
– Я уже тебе сказала: я тебя люблю.
– И я тебя люблю, Ли Сими.
– Нет.
Он снова начал ее целовать, и она не
сопротивлялась, но на его поцелуи не отвечала – то ли не умела, то ли не хотела
или боялась. А в какой-то момент вдруг разомкнула его губы острым язычком,
просунула его между его зубами и быстро задвигала им, скользя по его шершавому
языку, остолбеневшему от мысли, что у нее уже был талантливый маэстро из
офицерского братства, преподавший ей все формы физического выражения любви,
может, вплоть и до самой радикальной. Ревности он не испытывал. Напротив,
задача упрощалась, и мозг лихорадочно искал пути благоприятного разрешения
санаторного романа: как, где, когда?
И в перерыве между поцелуями, которые обоих
приводили в чувственную дрожь,
вызывавшую в нем отчаяние и тоску по несбыточному, Антон спросил:
– Где мы встретимся снова, Ли Сими?
Этот вопрос она на курсах, видно, не проходила, и
пришлось объясняться жестами и междометиями, пока, как ему показалось, она поняла
его замысел.
Внизу, в коридоре, слышались шаги и голоса, – вероятно,
сеанс окончился, и отдыхающие расходились по палатам.
Они снова стали целоваться, и он ощутил ее слезы
на своих щеках. Он достал носовой платок и утер ее и свое лицо. Она не сильно оттолкнула
его и побежала вверх по лестнице, запретив ему жестом последовать за ней.