Часть 5. МАХРОВЫЕ ЦВЕТЫ САКУРЫ

41. Поединок с аньдунскими истребителями

Все же майор Бабкин был выдающимся дипломатом своего времени: старлея Белкина он подстрекнул застрелиться, а его преемника на посту Ваньки-взводного ублаготворить, отправив на отдых в санаторий Хэкоу. На Казанове благодаря этому Родина выигрывала морально и материально: вместо полутора месяца отсутствия на службе, он будет прохлаждаться всего месяц, а также не надо оплачивать ему дорогу в Казань и обратно из бюджета министерства обороны. И переживать, не погорит ли офицер в отпуске на какой-нибудь проделке, как это со многими случалось. Потом начальство тягают по разным инстанциям за проделки шалунов. И без вины виноватые начальники, получают по полной программе за низкий уровень морально-политического воспитания подчиненных. Однако для неуставного поведения солдат и офицеров и здесь, на Квантуне, возможностей было достаточно. Спекуляция, насилие, пьянство и воровство – проклятые пережитки капиталистической цивилизации – все еще портили ангельский имидж советского человека в Поднебесной. Тем более что эта страна с вчетверо большим населением выбрала наш путь развития с учетом многоукладной специфики китайского общества.

Антон приехал в Дальний поездом во второй половине дня в расчете на то, что в шесть часов Люба будет дома и обоюдной радости от встречи не будет конца. Из отпускных юаней он вернул двести тысяч Коле Химичеву, попросив отсрочки на возврат еще восьмидесяти тысяч. В военторговской лавке дивизии в Ляцзедане он накупил советской выпивки, папирос и консервов – это для эмигрантов было экзотикой, приветом с исторической Родины. Для Любы он вез и более изящный подарок – отрез крепдешина на платье.

Все пожитки на этот раз помещались в небольшом чемодане. Из одежды он взял минимум необходимого – серые гражданские брюки, голубую шелковую рубашку с коротким рукавом и босоножки. Китель и фуражка поместились в чемодане. А брюки с кантом на выпуск и форменные ботинки он одел на себя, дополнив наряд белой рубашкой и неизменной кожаной курткой. Он не слышал, чтобы наши патрули придирались к офицерским брюкам, одетым вперемешку с гражданским платьем. Но являться в санаторий и выписываться из него полагалось только в военной форме.

Сегодня же день был по-летнему жарким, душным, и Антон втиснул куртку в чемодан еще в вагоне – там, несмотря на открытые окна, почти не было сквозняка. А в трамвае от вокзальной площади, забитой велорикшами и извозчиками, вообще было нечем дышать; рубашка на спине и подмышками мгновенно пропиталась едким потом. Поэтому он шел от остановки к частично Любиному особняку в ленивой истоме, намеренно не спеша, надеясь, что его обдует прохладное дыхание озера. По нему, как всегда, ближе к пологим зеленым берегам, местами отороченным зарослями камыша, безбоязненно скользили живые утки.

Вход с крыльца в особняк, против обыкновения, был открыт настежь, словно Антона здесь с нетерпением ждали. Но, поднявшись по лестнице и пройдя по коридорчику к Любиной комнате, он испытал разочарование: за дверью преобладали мужские голоса, перемежающиеся с ее знакомым, всегда с усталой грустинкой, смехом. Прежде чем постучаться, он соображал, не лучше ли ему тихонько удалиться?.. Не исключено, что снова придется столкнуться с Салманом. А чем это обернется на этот раз, предугадать невозможно. Тогда куда ему деваться?.. Сегодня суббота, заезд в санаторий Хэкоу только через день. Где ему провести предстоящие две ночи?..

С другой стороны, какого черта сдаваться без боя? Где наша не пропадала?.. Уйти он всегда успеет. Еще не поздно, сможет переночевать у своих кадетов – здесь, в Дальнем, у Гайнуллина или Брусилова. Или уехать в Артур, к Володе Федотову, и за одно вернуть ему долг.

Он стукнул трижды костяшкой пальца в дверь. По сияющему лицу Любы, по распахнутым для прогулки по извилинам ее души глазам он понял: она ему искренне рада. И доказательством этому были объятия и ее быстрый, но горячий, подчеркнуто показательный для гостей, поцелуй в губы.

– Антон!.. Ты все же приехал! Не ожидала, что так скоро! Вот знакомься с господами офицерами. Я сама познакомилась с ними случайно только сегодня в нашем кафе. Помнишь, напротив швейной мастерской?

Даже взбитые в высокую шапку седеющие волосы ее не старили. Лишь подчеркивали ее особую, эмигрантскую, не советскую, красоту. А одета была она, как всегда, – в белую кофточку с глубоким разрезом и клетчатую юбку чуть ниже колен. Он не без удовольствия отметил, что на ее полных ногах были туфли, подаренные им.

И без Любиной подсказки он с первого взгляда понял – это не эмигранты, а наши парни, уже поддавшие офицеры, одетые в гражданку. От встречи с соотечественником они явно не пришли в восторг. Озадаченные нештатной ситуацией не меньше, чем Антон, они неохотно поднялись с мест из-за знакомого столика с сиротливой бутылкой вина, стаканами и надкушенными яблоками и поочередно протянули ему руки. Первый, невысокий, одетый в серый костюм парень с красивым хмурым лицом назвался Борисом. А второй, в коричневой кожаной куртке пилота, по-крестьянски широколицый и добродушный, – Денисом. Судя по тому, что Любино место находилось рядом с Борисом, он и был очередным кратковременным претендентом на ее руку и сердце. В комнате прибрано, стекло в окне, выбитое Салманом, заменено на целое. С того дня прошло недели три, а кажется – не меньше года.

Пока мужчины переставляли столик к кушетке и выискивали для нежданного гостя место, Люба на это время куда-то исчезла. Антон неторопливо, оценивая обстановку и намечая тактику поведения в скользкой двусмысленной ситуации, доставал из чемодана бутылку «охотничьей», апельсины и конфеты. И заполнял неловкую паузу, рассказывая вкратце о себе: пехотинец, служит близ Лядзеданя первый год, с Любой вот знакомы с Пасхи. Приехал отдыхать в Хэкоу.

– Мы там в прошлом году побывали, – сказал Борис. – Только две недели дали отдохнуть – и снова в Аньдун. Война в Корее шла – мы с Денисом в одной паре летали: он мой ведомый… А где Люба?

– Возможно, у соседей. Я с ними знаком, пойду, позову ее.

Они столкнулись в полутьме коридора, и Люба приказала:

– Не уходи, Антон, останешься у меня. Потом объясню.

От нее пахло нежными духами и пудрой. И было в ней что-то незнакомое, опасное своей отчужденностью и предательством их короткого любовного прошлого.

Когда они вошли в комнату – Люба впереди, он за ней – Борис и Денис курили у открытого окна и о чем-то сердито, громким полушепотом, спорили.

– А вы, как я понял, истребители? – спросил Антон.

– А что? – с непонятным вызовом посмотрел на него Борис.

Глаза у него выражали беспощадную решимость на открытую схватку, словно он пикировал на пехотинца, взяв его в перекрестье прицела. Оставалось нажать на гашетку. Только это не пугало, скорее – забавляло и приближало развязку.

– Да так просто! Я недавно встретил Славу Смирнова, вместе в Казанском суворовском учились, он тоже в Аньдуне служит.

– Комиссовали Славу, в Москву уехал недавно, – сказал Денис низким приветливым голосом. – Хорошим летуном был, но что-то в нем сломалось. Мы в разных эскадрильях летали, но виделись часто.

Разговор по понятным причинам не клеился: кому-то предстояло уходить, и за стол не садились, несмотря на предложение Любы. Она оставалась спокойной и веселой, словно не сознавая, что является причиной напряженки.

Антон разлил половину бутылки «охотничьей» по трем стаканам. Любе налил вина. Все продолжали стоять.

– Мы вчера нашего командира полка схоронили, – сосредоточенно глядя на стакан, начал Борис. – Три войны отлетал. Полковник, Герой Союза – и на тебе: в тренировочном полете погиб. Не рассчитал – сел на полосу с перелетом и врезался в насыпь за ней. МИГ взорвался, и от полковника ничего не осталось, кроме жены и двух детей. Замечательный был человек и летчик – от Бога… Светлая ему память!

Выпил двумя глотками и тут же попросил:

– Разливай, Антон, остаток, давно русской водки не пил, тем более «охотничьей». Так с кем ты остаешься, Люба?

– А я не говорила, что ты или Денис останетесь здесь, - спокойно парировала Люба. – Антону я уже сказала – он мой и никуда не уйдет.

– Обстановка ясна – от винта! – с угрозой человека, не привыкшего проигрывать, выдавил из себя Борис. – Спасибо, лейтенант, за «охотничью». – Проглотил водку, пожал Антону руку, взял с подоконника серую фетровую шляпу – предмет обязательного шика всех советских на Квантуне – и скомандовал своему ведомому: – Поехали, Денис, надо успеть на автобус до Аньдуня.

Люба пошла их провожать, и вскоре вернулась, по-прежнему молодой и прекрасной. Она с порога кинулась ему на колени, как тогда в первую встречу, накануне Пасхи, и покрыла его лицо поцелуями. Он не отвечал, воспринимая этот порыв за фальшь, желание загладить свою вину.

– Ты знаешь, что мне этот Борис сказал? – откинувшись назад и закрыв его уши горячими ладонями, быстро заговорила она. – Если бы ты не была такая красивая, я бы тебе морду разбил… А ты ведь хотел меня бросить, Антон! Скажи правду, хотел уйти?

– Не знаю. В конце концов, выбор был за тобой. Не я же этих сталинских соколов сюда затянул.

– Не ревнуй, прости меня, ради Христа. Ведь ничего не было, кроме легкого флирта. И что ты думаешь, я бы с ними двумя стала спать?.. Пойми, я же женщина. Еще не совсем старая, внимание мужчин мне нравится. Я после работы, как всегда, зашла поесть в кафе. Они ко мне подсели, заговорили, предложили выпить… К тому же я не верила, что ты вернешься. Ты же говорил, что едешь в отпуск в Союз на встречу со своей первой любовью. А когда я слышала такое, ты не думал, что делаешь мне больно? Ведь я за всю жизнь свою никого так не любила, как тебя. Поцелуй меня и оставим этот разговор!..