30. Низвержение кумиров

А совет Бустани обратиться в административно-хозяйственную часть – АХО – с просьбой предоставить, видите ли, ему место в холостяцкой фанзе Антон воспринял не больше, как ядовитую насмешку. Ответ известен: твоя рота на заставе – ну и там твоя обитель, лейтенант! А здесь где мне притулиться прикажете, товарищ подполковник?.. А он: пожалуйста, я сейчас позвоню в АХО. И знаю, что мне там предложат: найдется для вас коечка в казарме комендантского взвода в компании с поварами, шоферами, кладовщиками, штабной обслугой…

Со двора штаба он снова увидел горбатую глыбу Верблюда и решил обойтись без сопровождения Коли Химичева – взобраться туда одному, а вечером заняться мотоциклом. Однако вовремя спохватился: надо пистолет забрать у Абакумова и заодно поболтать с ним.

– Сегодня в доме праздник, сегодня пир горой, – встретил Антона словами любимой песни Сашка. Он, похоже, успел слегка замолодиться. – В отпуск уезжаю и сюда уже не вернусь. Поступаю в распоряжение Уральского военного округа – там сейчас маршал Жуков командующим. Вместе с ним воевали, только он меня вряд ли помнит. Так что в какой уральской дыре окажусь после отпуска – не скажет ни Бог, ни царь и ни герой. Возьми свою «тэтэшку», а то иногда застрелиться поманивает. На мое место присылают какого-то хмыря с помощью мохнатой ручки. Говорят, сына зама командарма по тылу… Ты у кого остановился?

– У Коли Химичева. Мы в одном взводе пехотку закончили.

– О, еще тот парень! Палец в рот не клади – откусит! Он тебе мотоцикл отдает? Мне сказал, что ты его не себе, а ему привез.

– Уже разобрались: ему в Ростове друзья «Яву» покупают.

– Вот пройдоха! Он и со мной одно дело с горючкой провернул, хороший навар поимели. Но это между нами, я все равно послезавтра уезжаю. Ночуй у меня. Нет? Тогда давай выпьем и на обед сходим – накормлю тебя, как в уссурийском ресторане.

– Где тебе чуть от инженерши по мусалам не досталось?

Сашка захохотал, как прежде, – заливисто, от души.

Задумчиво открыл большой несгораемый сейф справа от письменного стола, за которым сидел вразвалку в кресле, похожем на бутафорский трон. В его крошечном кабинете всей мебели только этот трон, стол, сейф да табуретка для посетителя. Сашка протянул плоский вороненый ТТ с запасной обоймой, Антон рассовал их в свою пустую кобуру. Выпили по сотке ХМД-70 из литровой бутылки с парусом на этикетке, закусили яблоком и пошли в офицерскую столовую. Рот быстро наполнялся густой слюной. А час обеда еще не наступил, но только не для Сашки. Там поварихой и официанткой работала чья-то молодая офицерская жена, и едва закрылась дверь, как Сашка ее облапил, похлопал по заду и поцеловал в щеку. Она, казалось, эту ласку восприняла с удовольствием, для проформы кокетливо оправдавшись перед незнакомым ей лейтенантом: «Вот такой Александр Иваныч у нас игрун!..»

Обед действительно был замечательным – овощной салат, борщ, бифштекс величиной с лапоть, с гречкой, пропитанной подливкой, на гарнир, а поверх этого – кружка компота.

– Ну и посношал меня своими придирками этот Бустани, – пожаловался Антон. – Как ты, Саша, думаешь – он комполка накапает, что я приехал с опозданием?

– Бустани? Да ты что! Порядочнее и добрее в полку человека не найти! Он же от скуки дуру гонит! Его посла академии вместо подполковника Порталы направили. Вот тот был дуб дубом! Полковник Будаков от него еле избавился. Говорят, сочинил на него такую характеристику, что Порталу даже в дурдом не примут. А Бустани, как в полк приехал, всем штабным такой пир горой закатил, что до сих пор вспоминают. Целого барана на вертеле зажарил. А запивали баранину вином из бурдюка. Аж с Кавказа его приволок – земляки, говорит, подарили как национальному герою!

Антон громко засмеялся, вспомнив о своих мечтах – о шашлыке и бурдюке…

При прощании Абакумов закручинился:

– Жаль отсюда уезжать! Не дали мне, сволочи, выполнить все, что задумал. Полк будут расформировывать, все списывать. И тут такие возможности для меня открывались – на всю бы жизнь на выпить-закусить хватило! Ты и представить себе не можешь, Антон.

Сердце интенданта не оттаяло даже после рассказа Казанова о недавней встрече с Люськой. Напоминание Антона о том, как она дарила любовь, будучи на сносях от мужа, и что до сей поры хранит нежные воспоминания о своем щедром любовнике Сашку неожиданно разозлило.

– Таких сучек давить надо! – сурово нахмурился старлей. – Из-за них я холостякую до седых волос и плеши. Ни одной не верю!..

***

И вот Казанов после утомительного карабканья по камням, расщелинам, обходам отвесных скалистых включений вознесся главою непокорной на вершине Верблюда – стоит одиноко у края стремнины высотой около пятисот метров. Даже сам Александр Сергеевич позавидовал бы ему – у подножья курилась не какая-то извилистая речушка Кура, а распахнулся, дышал, переливался под солнцем необъятный, могучий, похожий на огромный пласт упавшего неба Тихий океан.

Ну почему ты не поэт, Казанов А., – не Пушкин или Лермонтов? Или хотя бы Гейне – он оказался в полковой библиотеке, и Антон в январе впитывал его на заставе: «Талатта, Талатта! Привет тебе, синее море!..» Была бы рядом с тобой казанская Таня (или уссурийская Лида?) – любовались бы этим пейзажем вместе – ведь такое не забудешь!..

Только что означало слово «Талатта» – он не знал. Может то же, что и Ляцзедань?..

И белый «парус одинокий» «в стране далекой» воскрес «в тумане моря голубом». И не один: не меньше десятка рыбацких шхун под белыми парусами было разбросано по синему солнечному полотну от берега до самого горизонта. Ничего прекраснее, чем морской пейзаж, он пока не видел – и с этой горы, и в Артуре, и на своей безымянной заставе, где он скоро окажется.

Однако безобидный для равнины бриз на полукилометровой высоте пронизывал до костей. А на Антоне были лишь майка и гимнастерка. Предпринимая эту прогулку, он полагал, что так будет легче подниматься на кручу. Он озирался в поисках места, где бы можно срочно где-то укрыться и немного согреться. Даже подумывал о разведении костра, только для этого надо было наломать хвороста, только без растопки это не имело смысла.

О здешнем ритуале посещения вершины Верблюда Казанов Химичевым был оповещен. Он достал пистолет и, прицелившись в пляшущую на ветру ветку куста на краю обрыва, просалютовал в честь подъема на вторую по высоте, после Самсона, гору на Квантуне. Ветка осталась невредимой. Промах не огорчил. Предстояла очередная морока: придется у Коли просить щелочи и масла, чтобы почистить ствол сегодня же. «Тэтэшник» был старый, сорок третьего года выпуска, наверное, побывал на разных фронтах, но хром в нарезном дуле отливал синевой. Все офицеры в роте на стрельбах просили у Антона его пистолет, уверовав в его точность, для отстрела упражнений.

Дальнейший осмотр вершины охладил его телячий восторг и поэтический настрой, напомнив о посещение Перепелиной сопки с Феликсом Голубицким в Артуре.

В теле горы китайцами-буддистами по своей инициативе или по приказу японцев, тоже буддистов, была высечена и отполирована довольно большая площадка. В центре ее стояло П-образное бетонное сооружение – две колонны с перекладиной, – немного выше роста Казанова. Русские утверждали, что это была виселица для китайских революционеров. Их, мол, приводили сюда, позволяли верующим помолиться в кумирне, а затем на виду всего света – и земного, и небесного – приводили приговор к исполнению. Казанов подверг данную версию казни сомнению: что-то уж очень миниатюрными должны быть революционеры, чтобы висеть, не касаясь ступнями пола, на этой «П». Скорее всего, предположил он, каменная рама была предназначена для подвески колокола, призывавшего к молитве или оповещавшего о начале молебна.

Возмущение этим произволом наши воины выразили, как и положено, лаконичным солдатским жаргоном, изображенным разноцветными красками в форме кривых букв на темной поверхности скалы.

Отсюда была высвечена солнцем, как на огромном экране, и вся деревня Тучензы с разбросанными по вспаханному и местами покрытому весенними всходами полю фанзами и загонами для скота. Особо выделялась территория полка, очерченная невысокой каменной стеной. За не находились здание штаба, автопарк, конюшня и конный двор, склад ГСМ, артиллерийский парк. с примыкавшим к нему зданием караульного помещения и гауптвахты, казарма, столовая, склады. Он отыскал глазами и фанзу Коли Химичева рядом с китайской начальной школой. А в километре за деревней узкой длинной полосой простиралась посадочная полоса. На ней ему сегодня предстояло пройти первую тренировку езды на мотоцикле под руководством Коли Химичева.

Дальше он, прижимаясь спиной к клыкастой скале по узкой сыпучей тропинке, высеченной по окоёму пропасти, пробрался к входу в кумирню и, низко пригнувшись, протиснулся в нее.

После солнечного майского света мрак в пещере, высеченной в базальте, показался непроницаемым. Пахло здесь совсем не святым, а чем-то влажным, едким, застоявшимся, казарменным, до боли знакомым. Антон постоял с минуту с закрытыми глазами, надеясь потом увидеть каменных кумиров. Этим каменным изваяниям поклонялись даже люди, приговоренные к смерти с верой в бессмертие души. Как некогда и мы, русичи, нашим деревянным идолам.

Лучше бы он сюда не заходил или удалился прочь с закрытыми глазами. На возвышении, где, может быть, веками покоились кумиры, теперь издавали амбре подернутые сухой коркой доказательства пребывания здесь его соотечественников. Знакомые с пеленок надписи, в основном из трех букв, вперемежку с русскими именами, свидетельствовали о том же.

Испытывая прилив отвращения и бессильного негодования к носителям самой передовой культуры, он вылез на тропинку и слегка склонился над обрывом. Раздробленные останки низверженных кумиров едва угадывались у его основания среди валунов и сухих зарослей.