22. Миссионер из Японии

В коридоре Люба прижалась к нему и поцеловала в губы:

– Неужели тебе действительно интересно с ними? Ты и так провел весь день без меня. То ты на свадьбе, то соседей развлекаешь А меня оставляешь одну... Наташа рано уезжает, у нее глаза слипаются, хочет с тобой проститься.

Девочка встретила его сердитым взглядом с постели на антресоли над встроенным шкафом:

– Вы где это бродите, папочка? Маму обижаете, про меня забыли. Я же без вас так скучаю! А впереди – дальняя дорога и долгая разлука. Будьте счастливы и спокойной ночи!

И повернулась на другой бок – показав ему голую спину, не прикрытую зеленым покрывалом.

– Счастливого пути, Наташа. Спокойной ночи.

Он достал из заднего кармана брюк оставшиеся деньги, отсчитал пять бумажек по десять тысяч юаней и положил их на стул рядом с ее платьем, повешенным на спинку.

– Я тебе тут немного денег на стуле оставил – купишь подарки бабушке и брату.

– Премного благодарна, – слегка приподняла голову с подушки Наташа. – Тронута до глубины души, папочка! Век не забуду вашей доброты.

Люба смотрела на него с благодарностью и виновато – что, мол, поделаешь с этой егозой? А ему подумалось, что от чувства вины и стыда перед этой девочкой ему никогда не избавиться. Еще недавно он и сам был таким же подростком, понимающим и презиравшим ханжество взрослых, зажатых в пространстве между собственной порочностью и правильными словами для обмана детей.

***

Они раздевались при потушенной лампочке – хватало света от уличного освещения. Снять трусы Люба не позволила – сердито дернула его за ухо, когда он попытался это сделать. В постели разговаривали сдавленным шепотом.

– Ты понравился моей хозяйке, говорит, хорошо воспитан. Она вдруг выдала мне зарплату вперед, чтобы отправить Наташу в Харбин, а нам быть свободней. Ты ведь еще не уезжаешь?.. Вот и возьми себя в руки, успокойся, не тискай меня за заветные места – ничего не выйдет. А завтрашняя ночь будет наша… Да, забыла предупредить: из Японии приехал мой дядя, мамин брат. Может появиться здесь в любое время. Мама Галине Васильевне позвонила, что он выехал в Дальний, она дала ему мой адрес. Не приведи Господь, чтобы он застал тебя здесь. Не могу представить, что тогда будет и тебе, и мне. Он баптист и требует от всех родных безупречного поведения. А у самого шесть или семь детей от разных жен. Если паче чаяния он тебя здесь застанет, скажешь, что ты друг соседского Сережи. Я их об этом предупредила.

– А как он в Японии оказался? И что такое баптист? Мы же атеисты, в религиях не разбираемся. Я о баптистах где-то читал, но только слово это запомнил – и все.

– Да я и сама о них толком не знаю. Есть какое-то отличие от православья: обряд крещения производят взрослыми, не причащаются, не пьют, не курят… У дяди еще до прихода ваших было японское гражданство, и он в Японии работал вместе с другими русскими. Там стал баптистом, потом просвитором и миссионером. Меня и детей моих тоже пытался обратить в баптисты – я не согласилась. С тех пор мы не виделись. А теперь вдруг надумал вернуться в Харбин. Насовсем или на время – не знаю. Может, с детьми повидаться. Приезжать в Китай насовсем не имеет смысла, раз сейчас русские отсюда бегут, кто куда может. Вот и я разрываюсь – то ли в Америку к тетке уехать, то ли в Австралию. В Союз ваш, хоть убей меня, не поеду… Если женишься на мне – еще подумаю. Шучу, конечно, – на кой тебе старуха с двумя детьми?

– Скорее всего, я им не нужен. Ты же видишь, как Наташа ко мне относится, – почти как к ровне.

Из-за стены, за Любиной спиной, сначала тихо, а потом все громче и яростнее возник непрекращающийся железный прыгающий скрип с тонким позвякиванием.

– Что это? – уже поняв природу звука, справился Антон. – По-моему, там уже начали, а мы только болтаем.

– Говори тише, Наташа услышит. Я, по-моему, уже говорила тебе, что к Марии азербайджанец откуда-то приезжает, лейтенант, как и ты. Как правило, в полночь приедет, а под утро исчезает. Очень красивый парень, высокий, мужественный, как черкес или янычар. Но Машка жалуется: очень уж маленький у него отросточек. Да еще и обрезанный. И кончает быстро… Слышишь? – кровать уже не скрипит, одна-две минуты – и он спекся… Машка хочет прекратить с ним встречаться, другого найти, но он от нее не отстает уже с Рождества. До этого у нее был другой – крепыш невзрачный из Красноярска, – но, говорит, мужик настоящий… Ой, хватит шариться там, как в своем кармане, мне и без этого невмочь!.. Ладно, давай согрешим, я слышу по дыханию – Наташа заснула. Только не пыхти, как паровоз…

***

Он проснулся оттого, что горячий солнечный свет бил ему прямо в лицо. Ноги в чем-то запутались, он откинул покрывало – это были трусы на ступнях. На придвинутом к кушетке столике топорщилась помятая бумажка, прижатая будильником. Торопливая рукопись гласила: «Ключи отдай Августине Семеновне. Меня встретишь у Г.В. в пять». Времени до встречи оставалось много – сейчас было без двадцати девять.

Встреча с японским дядюшкой Антона не прельщала – решил по-военному одеться, выпить чашку чая и, как вчера, пошляться по городу. Смирнов подсказал ему интересные места для посещения – парк Труда имени Лу Синя со зверинцем обезьян и еще каких-то животных и птиц. А вечером где-то на морском пляже должен состояться публичный расстрел шести шпионов, уличенных в работе в пользу то ли чанкайшистского Тайваня, то ли США.

Смирнов в прошлом году такое видел и описал весьма красочно. На берегу моря собирается многотысячный митинг по всем правилам – со знаменами, лозунгами, транспарантами. С трибуны перед микрофонами выступают ораторы с обличительными речами. Потом выводят приговоренных с завязанными назад руками, ставят их лицом к морю. За их спинами почти вплотную становятся автоматчики – по одному на каждого шпиона. Через громкоговорители зачитывается приговор, подается команда, и бойцы, приставив автоматы к затылкам несчастных, как потом сообщается в газетах и по радио, вдребезги «разбивают собачьи головы врагов народа».

– Нет, Слава, в парк я схожу. А на расстрел, упаси меня Бог, не поеду. В детстве наплакался, когда резали борова или козла. А чтобы людей, увольте меня…– открестился Казанов. – Мне солдаты мои рассказали, что видели картину и похуже. Шпионов в прошлом году возили на агитмашинах, принародно осуждали, а казнить их предлагали добровольцам из толпы. Таких находилось, хоть отбавляй. И они мечами или саблями отсекали жертвам головы на радость трудовому народу. От волнения и неумения промахивались, попадали вместо шеи по голове или спине. Это зрелище страшнее, чем убийство Иваном Грозным сына на картине Репина. Только за прошлый год таких казней, если верить нашим газетам, состоялось двадцать две тысячи…

«Как бы и японский дядюшка не угодил под эту кампанию шпиономании», – улыбнулся он, после чаю намереваясь побриться и покинуть гостеприимный кров. Но вдруг почувствовал прилив резкой слабости и был вынужден прилечь на застланную им кушетку одетым, оставив дверь в коридор открытой.

Его мысленный анализ причины внезапной потери бодрости был прерван беззвучным появлением в дверном проеме призрака – седого сутуловатого старичка с побритым серым лицом, одетого во все белое – наглаженные белые рубашка и брюки, белые туфли, похожие на спортивные тапочки. Привычка к критическим ситуациям подобного рода, приобретенная в суворовском и пехотном, когда командиры – офицеры или сержанты, – возникали, словно из-под земли, в самый неподходящий момент, помогла и на этот раз. Зато белоснежный баптист был явно ошарашен встречей с незнакомцем, вольготно возлежащим на ложе его племянницы со свешенными на пол ногами в плетеных туфлях от Чурина.

– А вы кто? – без должного христианского смирения вопрошал миссионер молодым чистым голосом. – Вы здесь живете?

– Нет, что вы? – не меняя позы, ответствовал великий грешник. – Я однокурсник Сергея из соседней квартиры, ночевал у них. Любовь Андреевна попросила соседей предупредить вас, если придете, что она на работе. Дома будет к семи часам. Соседи тоже разошлись по своим делам и попросили меня подождать вас. А у меня врожденный порок сердца, мне сделалось дурно, невольно пришлось прилечь. Можете подождать вашу племянницу здесь – я перейду к Сергею.

Он рывком оторвался от подушки и сел.

– Лежите, лежите, вам же плохо, – с фальшивым сочувствием на постной физиономии сделал к нему шаг душеспаситель. – А вы не знаете, где Любовь Андреевна работает? Я бы сейчас же к ней отправился.

– Понятия не имею. Вчера вечером видел ее мельком, когда он зашла предупредить Ольгу Иннокентьевну о вас.

– Ждать не стану, много дел в Дальнем. Зайду вечером, желаю здравствовать.

И белое привидение навсегда исчезло из его жизни, оставив неизгладимый след в памяти о реальном контакте с настоящим баптистом-миссионером.