14. «Тихо вокруг – это герои спят…»

На автостанции Казанова ожидало глубокое разочарование: на два следующих автобуса до Дальнего билеты уже разобрали. А третий, вечерний, уходил в шесть вечера. Таскаться с чемоданом еще пять часов по городу или париться в душном ожидальном закутке вокзала очень не хотелось. Голубицкий как коренной москвич и почти портартурский абориген предложил простой выход: оставить чемодан на попечение кассира, заплатив за охрану тысячу юаней. Пришлось прибегнуть к сложной мимике, прежде чем кассир, седой китаец с реденькой бороденкой, похожей на паутину, уяснил для себя суть проблемы. Но светло-коричневая банкнота, с лопатообразным анфасным оттиском великого кормчего, поднесенная к паутине бюрократа, сразу привела к взаимопониманию.

Голубицкий взял на себя роль гида. Для начала экскурсии зашли в первый попавшийся магазинчик, взяли бутылку «паровоза», считавшегося наиболее близким китайским аналогом «московской», яблок, мандарин, кусок отварной свинины и пару булочек. Молоденькая китаянка с марлевой повязкой на круглом личике ловко расфасовала продукты, уложила в бумажный пакет с иероглифами, засунула в зеленую сетку и поблагодарила тонюсеньким голоском: «Сыпасибо, капитана». Все «сулены» – русские – китайцами именовались на Квантуне, пожалуй, еще с прошлого века, капитанами или Мишами, а наши женщины – мадамами.

Расходы поделили пополам. Феликс пожаловался, что со своей медсестричкой тоже влез в долги, философски заметив, что за все надо платить. А за красивую любовь при луне с видом на море и белую плоть – особенно. Ему месяц назад стукнуло четверть века, за его могучими плесами остался опыт неудачной женитьбы. Что и вынудило спортсмена после техникума бежать из столицы и скрыться от бывшей жены в казарме Рязанской пехотки. Там он тоже не угнетал свою плоть воздержанием: нашел вдовушку с военной поры. Где и проводил увольнения из казармы на ее пуховой перине сытым, пьяным и с носом в табаке.

Решили для начала экскурсии посетить русское кладбище – старое мемориальное, времен русско-японской войны, и новое, возникшее четыре года назад – с начала войны между Северной и Южной Кореей. Прогулка туда по каменистой дороге под набравшим силу солнцем стоила обильного пота. Кожаную куртку Казанову пришлось снять и нести под мышкой, а Голубицкий сунул фуражку в сетку с продуктами, расстегнул стоячий воротник мокрой на спине гимнастерки и то и дело протирал лицо, шею и частицу волосатой груди носовым платком. На разговор, кроме отрывистых фраз о бывших однокашниках по пехотке, не было сил.

Феликс без подробностей рассказал о двух случаях с моряками, всколыхнувших спокойную жизнь Артура. В ливневом бетонном канале – такой проходил и напротив дома, где жили Федотовы – нашли труп неизвестно кем зарезанного старшины второй статьи. А на пляже летом прошлого года трое жен морских офицеров изнасиловали мичмана за измену одной из них с другой – из то же компании. Подруги не знали, что он, в порядке им установленной очереди, навещал обеих подруг, пока их мужья несли боевую вахту и боролись со штормами в открытом океане. А когда обнаружили, что пользуются услугами общего партнера, уготовили для мичмана страшную месть: пригласили на дикий пляж, напоили, навалились на него, как бы играючи, втроем, он естественно возбудился, ему связали руки, перетянули мошонку и принудили до изнеможения насладиться с каждой из них. Мичман остался жив, лишившись с помощью хирурга самого дорогого. Мстительниц отправили под конвоем в Союз, и что там с ними сталось, Феликс и его осведомитель так и не узнали.

Антон в свою очередь вкратце поведал о своих похождениях и цели предстоящей поездки в Дальний. Феликс ему позавидовал: с местными кадрами он пока дел не имел. Медсестра не в счет – она год назад приехала по вербовке из Союза подзаработать и выйти замуж. Он пока использовал ее втемную, превращая намеки наивной авантюристки на брачные узы в двусмысленные шутки: ты, мол, христианка, а ты вот посмотри на это – я иудей обрезанный; да и стар я для тебя – видишь, на затылке плешь обозначилась от спанья на чужих подушках; письмо в Москву отправил, жду родительского благословения…

Сначала, слева от дороги, шло японское военное кладбище – скучное, поросшее сухой травой, без единого деревца, со строгими рядами одинаковых надгробных камней, помеченных иероглифами. А русский погост за кирпичной оградой, при подходе к нему, напоминал благоухающий пышными кронами лиственных деревьев старинный парк, наполненный птичьим гомоном. Кованые ворота были распахнуты, открывая мощеный гладкими, со свежей травкой между ними, камнями путь в тенистую аллею с чугунными крестами по краям.

– Тихо вокруг – это герои спят, – вроде бы к месту вспомнил Антон слова из старого вальса «На сопках Манчжурии», вернувшегося из небытия с начала войны с японцами в сорок пятом.

Справа от ворот возвышалась гробница генерал-лейтенанта Кондратенко – об этом говорила чугунная плита на ее стене. Опыт начальника дивизии, руководившего обороной Порт-Артура против японцев и погибшего в1904 году и впервые вооружившего русских солдат ручными гранатами, минометами, противопехотными минами и проволочными заграждениями под электрическим током, Казанов и Голубицкий лишь год назад изучали на занятиях по военной истории. С трудом верилось, что за этими стенами и решеткой уже полвека скрывается в склепе гроб с останками легендарного генерала.

Странно, что победители-японцы сохранили кладбище своих врагов в таком порядке. Скорее всего, предположил Казанов, они позволили русским облагородить его после войны уже после заключения Портсмутского мира в США пятого сентября 1905 года. В Китай Казанов привез двухтомник истории дипломатии, и в долгие вечера внимательно изучал именно этот раздел – о противостоянии русских и японцев в начале двадцатого века.

В своем ханжеском великодушии победители пошли дальше: в конце аллеи не пожалели собственных иен на возведение высоченного гранитного портала – двух полированных колонн, соединенных балкой квадратного сечения, с написанием вдоль ее плоскости, обращенной к воротам, аршинных иероглифов с переводом на русский: «ХРАБРЕЙШИМЪ – ОТЪ СИЛЬНЕЙШИХЪ».

В центре кладбища Казанов и Голубицкий – соотечественники и преемники тех, кто опроверг самурайское самохвальство, став и храбрейшими, и сильнейшими, – постояли перед огромным гранитным крестом. На нем были высечены наименования воинских частей Российской армии, понесших огромные потери при обороне Артура. А вокруг – в густой тени от пышных крон кленов и лип – навечно замерли шеренги бесчисленных чугунных крестов, в основном безымянных, под номерами.

Совсем скромным, бедным и белым от оштукатуренных обелисков, сложенных из кирпича, с надписями и фотографиями во встроенных овальных рамках, выглядело советское кладбище летчиков и артиллеристов, погибших в Корейской войне. Большинству из них не довелось дожить до тридцати лет. С фотокарточек смотрели красивые добрые лица парней в гимнастерках с рядами орденов и медалей, полученных в войнах с Германией и Японией. Было досадно, что многие снимки подмокли, поблекли, пожелтели, а надписи под ними полустерлись, предсказывая короткую память о погибших. Да и некоторые обелиски, подмытые дождями, покосились, штукатурка местами осыпалась, обнажив красные кирпичи. Невольно думалось, что раньше все строилось добротней, на века. Деревья на новом погосте еще не выросли – только несколько кустов белой акации собирались зацвести, – и солнце на открытом пространстве, почти неуловимо пахнущем тленом, палило невыносимо.

– Вряд ли родным удастся побывать на этих могилах – и далеко, и секретно, – грустно сказал Феликс, вынимая бутылку «паровоза» из сетки. – Давай, Антон, помянем героических ребят. Нам повезло родиться немногим позднее их, а так бы могли оказаться с ними рядом…

– Ты же видишь, Феликс, здесь ни души, только мы. Но все-таки время от времени здесь кто-то бывает.

Антон наклонился и подобрал два горячих граненых стакана из травы у подножья обелиска капитана Заплетина В.Ф. (1926-1952), усатого пилота в лихо сдвинутой набекрень фуражке с крабом морского летчика. Феликс сполоснул стаканы ханжей, и они молча, не чокаясь и не закусывая, проглотили чужеземную жидкость.

– А теперь заберемся на Перепелиную сопку – с нее виден весь Артур и океан до самого горизонта, – предложил Голубицкий. – Печет, правда, адски и пить хочется.

– Ладно, пойдем на сопку. Пока мандарин пососем, а в городе попьем, – согласился Казанов.

Добираться до вершины Перепелиной сопки, где японцы поставили шестидесятиметровую железобетонную трубу диаметром около десятка метров, увенчанную тяжеловесной блямбой в виде орудийного снаряда с круговой смотровой площадкой в форме металлического балкона у его основания, не было смысла. Доступ на внутреннюю лестницу несколько лет назад, как пояснил Антону Володя Федотов, закрыли по уважительной причине. За девять лет советские солдаты и матросы при подъеме по винтовой лестнице на смотровую площадку оставили столько нецензурных надписей, обличающих японский милитаризм, что политуправление нашей армии попросило китайские власти пойти на пресечение зла испытанным скалозубовским методом. Зато на многочисленных стволах крепостных пушек, беспорядочно разбросанных почему-то по отлогому склону на полпути к помпезному памятнику, исторические надписи того же содержания стереть комиссарам было не под силу: российские левши высекли свои заповеди на стальных скрижалях зубилом на большую глубину.

– Да, постарались наши ребятки, – ознакомившись с матросско-солдатским фольклором, заметил Казанов. – Это, в общем-то, в русском духе. А вот то, чтобы таскать на экскурсию с собой не только серп и молот на своих фуражках, но и зубило – мой разум осознать бессилен.

– Пути господни неисповедимы, Кирюш. Ведь победителей не судят, – вздохнул Голубицкий. – Давай присядем на эти три буквы и подведем итог знакомству с достопримечательностями. Надоело авоську таскать.

Но пушечное дуло при соприкосновении так припекло зад, что они тут же спрыгнули на реденькую траву. Кладбищенские стаканы пришлись и здесь кстати: Голубицкий с ювелирной точностью наполнил их остатком водки из бутылки с изображением паровоза.

– Наш паровоз вперед бежит – в утробе остановка, – сказал Антон, с наигранной помпезностью, по-офицерски, подняв граненый кубок к груди с оттопыренным локтем. – За нашу победу у подножья памятника непобедимым самураям!

Теплый «паровоз» при проглатывании вызвал содрогание по всему телу. Сочное яблоко смягчило его грубую работу. Рот заполнила липкая слюна, разыгрался аппетит, поэтому быстро доели все остальное.

Голубицкий был прав: наибольшей достопримечательностью Перепелиной был вид на город, опоясанный сопками, и на бухту с серыми боевыми кораблями и катерами. Взгляд словно утопал в сияющей солнечной синеве моря, сливающегося на округлой линии горизонта с подернутым туманной дымкой небом. За идущим в горловину залива «охотником» тянулась и таяла белая нитка бурунов.

Вот так же, вспомнил Казанов, ранним утром, когда по небу еще шарили бледные лучи прожекторов, они выходили в океан на Володином гидрографическом судне, на котором и ночевали в капитанской каюте. Из ходовой рубки он, увлеченно рассказывая, показывал им на горный массив Ляотешаня, Бухту Белого Волка, гряду Тигровых гор, Тигровый Хвост, отделенный узким каналом от Золотой горы, Крестовую гору, Плоский мыс и Драконовский хребет и знаменитый Электрический Утес, где располагалась самая мощная батарея крупнокалиберных дальнобойных орудий. Федотову повезло самому побывать на многих объектах обороны Артура, он изучил и полюбил историю этого города, и слушать его было интересно. Только сейчас Казанов из всей этой мешанины названий смог визуально выделить один Электрический Утес да одноэтажные казармы за ним для обслуги крепостной артиллерии.

Странно, что и Голубицкий вдруг вспомнил проштрафившегося капитан-лейтенанта:

– А этот твой друг-мореман прав: зря мы отсюда уходим и все задарма оставляем китайцам. Продать еще туда-сюда. Представь, сколько стoит этот порт! Его строили при царе восемь лет, потом японцы сорок лет. Пусть многое самураи успели взорвать до высадки нашего десанта, но за последние девять лет мы почти все восстановили – и нате вам, братья, пользуйтесь на здоровье! Дураки!

– Но, с другой стороны, и содержать здесь такую армию тоже не дешево, – лениво – ханжа сильно ударила в голову, и пот градом лил по груди и спине – возразил Казанов. – Мы вон из Уссурийска одного нижнего белья, портянок, сапог привезли целый состав. Но это же пустяк по сравнению со всеми другими затратами. А народ в Союзе ждал всю войну, что жить станет лучше и веселее, а на деле – нищета, жизнь впроголодь. Мы же у народа на шее висим – жрем, пьем, баб ублажаем... Ну, конечно, и солдат без особого удовольствия дрочим, как убивать агрессоров-негодяев во имя любимой Родины.

– Так и без этого нельзя. Нам думать не положено – для этого есть политики… А пока что самое время катиться дальше вниз – до отхода автобуса, может, успеем перекусить. Лучше бы всего в ресторане Дома офицеров – там наша еда. Но боюсь нарваться на какого-нибудь сачка вроде меня из начальства. Один путь – в ханжовню, есть скоблянку или цимбаю и палить желудок красным перцем.