Не успели допить до дна - в
кузов заглянул Вовик:
- Идемте, амиги, ко мне - кушать подано.
Симонов беспомощно и виновато взглянул на Аржанова - он улыбнулся
железными зубами и кивнул своей плешивой, умной головой: «Валяй, я покараулю...»
-
Договорились же у Аксентьева с Мокросовым, - сказал Симонов, спрыгнув через
задний борт на землю, и они пошли, разговаривая на ходу.
- Переиграли.
У Захарыча с Мокросовым блока коммуниста и беспартийного не получилось –
грызутся, - давал вводную Вовик. - Мокросов же законник - не пьет, не курит,
женщине предпочитает освобождение своею собственной рукой. Захарыч бабенку
завел, а Мокрос им не дает сношаться. И к тому же он обижен на весь белый свет:
его чинуши крепко кинули. Из Москвы ехал на должность инженера, а в Гаване ему
предложили подписать контракт на техника. И в нем взыграло ретивое: как так, в
Союзе я главный специалист, а здесь - техник! Ну, услыхал ответное предложение:
не согласен - мотай обратно в Сибирь! Сдался - поехал в Моа. А сейчас пишет
жалобы во все концы. Скорее всего, его должность кому-то продали - и кто теперь
захочет в этом говне копаться?.. А Захарыч со своей бабой крепко подзалетел. Но
пусть он тебе сам об этом расскажет.
Солнце стояло в зените и
лавиной своей ядерно-протуберанцевой энергии палило нещадно все, что находилось
на этом клочке планеты, - море, землю, дома, собак и кошек. А главное голову -
она у Симонова прямо докрасна раскалилась, пока они поднимались по бетонной
лестнице на террасу, где стояла бетонная четырехэтажка Вовика - почти такая же,
как в Моа, на два или три подъезда.
Квартира находилась на
последнем этаже, и прогретая светилом плоская крыша щедро делилась своим теплом
с нижерасположенной средой. Открытый балкон гостиной и распахнутая дверь на
кухонный балкон прохлады не добавляли. Порадовал только стол: он уже был
накрыт, и за ним светились родные и милые лица сибиряков - очкариков Аксентьева
и Якушева и добродушный обветренный океаническими штормовыми шквалами и
норильскими вьюгами грубоватый лик отставного матроса времен ВОВ и бывшего зэка
Краслага Лени Климухина.
За то, что Лене повезло
поплавать с американцами на ленд-лизовских кораблях по просторам Тихого океана
от порта Ванино до Аляски и обратно, его - в целях профилактики от тлетворного
империалистического влияния бывших союзников по борьбе с «коричневой чумой» -
красные чекисты отправили после войны на десятилетие в Норильск. Там он пяток
лет находился на положении расконвоированного зэка и занимал почетную должность
водолея - дежурил на водонапорной башне и заливал водой паровозы. Но с
должностью не справился: однажды, пригретый раскаленной «буржуйкой», уснул в
дежурке и прозевал момент, когда несознательная вода переполнила бак башни,
хлынула через верх и удивительно быстро замерзла на пятидесятиградусном морозе,
образовав наледь площадью с гектар. При этом сплошным льдом покрылась и сама
башня, превратившись в сказочно прекрасное произведение заполярного искусства.
Однако это творение природы
и спящего гения почему-то пришлось не по нутру лагерному начальству, и Леню
прямо от тесной печурки, в которой вился каменноугольный огонь, отправили на
нары в студеный барак доходяг, копавших никелевую руду в кратере рудника
«Медвежка»... Правда, ему вскоре, года через три, крепко повезло. В марте 53-го
откинул ласты на своей даче Еська Сталин, и Климухина как человека образованного
отправили в одну из тогдашних «шарашек» - в Красноярское ОТБ - особое техническое
бюро, где трудились академики, доктора и катээны и просто инженеры. Они,
искупая свою вину, хором - на высоком патриотическом подъеме - проектировали
научно-техническую базу коммунизма.
Леня встал за кульман, чтобы
приблизить наш народ к заветному горизонту. Тем более, что он был не за горами.
А в декабре того же года Леня Климухин, добрый и веселый парень и доныне редко
снимавший матросский тельник, оказался на свободе и был года через два
реабилитирован.
Свободу он использовал очень
рационально. Для начала немедленно женился на прекрасной девушке Наде - она
была вольнонаемной в той же шарашке. А дальше... Еще до войны он окончил
электромеханический техникум, и с американцами плавал электромехаником, поэтому
и после лагеря он учился во Всесоюзном заочном институте тоже на электромеханика.
А, выпив, любой танец -
вальс, фокстрот, танго - превращал в матросский танец «яблочко», чем и прославился
в Никаро. Когда он выходил в центр зала здешнего кафе «Los constructores», все кубинцы прекращали bailar -
танцевать, становились в круг и, хлопая в ладоши, визжали от восторга. Леонида
это внимание вдохновляло на головокружительную импровизацию. Экс-матрос носился
по кругу лихими виражами, выдавая бесчисленные коленца и отбивая чечетку под
карнавальные соны. Его искусство служило противовесом плавным и гармоничным
телодвижениям кубинских братьев и сестер.
После нескольких подобных
гастролей Климухина вызвали на заседание партбюро группы «Никель» и сделали
строгое предупреждение. Ибо своими танцами он принижает достоинство советского
человека как носителя всего нового, передового. И посему публичные выступления
с «яблочками», «цыганочками» и даже с «барыней» он должен прекратить! А для
этого просто пить надо меньше. Не мальчик, мол, - уже под шестьдесят...
- Итак, -
бодренько вскрикнул заправский тамада и здешний парторг Захарыч, - начнем нашу
маевочку. Первый тост, конечно же, за нашего гостя и земляка Александра Симонова,
Сачу, как его зовут туземцы - кубаши и кубашки. За тебя!
Махнули по первой «канея» и
принялись за непревзойденный борщ, сваренный Вовиком. Кулинаром он был
отменным. И поэтому, оказывается, Захарыч, пользуясь своими полномочиями,
предоставленными ему партией, отпустил Вовика с работы сразу же после посещения
Симонова офисины «проектистас».
- А что Мокросова нет? -
спросил Симонов. - Наверное, и здесь идет своим путем?
- Да ну его
на! - сам понимаешь, куда. Вечная белая ворона этот Мокросик, - слегка
взбеленился Захарыч, тряся своей седеющей головой с остатками кудряшек на
кумполе. - Дурак я старый - и на хрена его с собой поселил? Думал, земляк, и
хоть здесь-то найдем общий язык. А он: не пей, баб не води, питаться будем
отдельно! Видел, какой худой - кожа да кости - и жрет последний хрен без соли:
на «Москвич» копит со своего технарского аттестата. Я ему: Владик, да мы же
однова живем! К чему себя голодом морить, онанировать втихомолку? И на
«Москвич» тебе хватит - все равно больше установленного лимита чеков не
получишь. И на тряпки тоже - для твоей пухлой Марфутки. И мчачу можем
поставить. Нет, живет как отшельник в пустыне.
- Очень
передовые у вас взгляды, парторг! - прервал Симонов монолог Захарыча. - За это
стоит выпить - за баб-с!
- Да он же
мертвого в доску затрахает! - проглотив ром, медленно, задумчиво и сипловато
начал свою обвинительную речь старый матрос - узник Гулага и кавалер медали
«Адмирал Нахимов». - Сейчас придем на работу - подойдет меня обнюхивать: опять,
мол?.. Я продлиться еще на год хотел, а он кинулся сразу ко всему
«треугольнику» - к нашему шефу Замолоцкому, вот к парторгу Захарычу, к
предпрофкома Лейбовичу: нельзя его продлять, он медленно и некачественно работает
- ну, всякой мутаты натравил! Как будто я ему на хер соли насыпал! Хлебало ему,
что ли, начистить?
Доброе лицо мореплавателя
приобрело выражение бывалого флибустьера, готового кинуться на абордаж. Да и
сила в его закаленном рудничной тачкой, добровольной каторгой на своей даче и
принудительной повинностью на колхозных полях, теле накопилась не малая. В
обращении с двухпудовой гирей ему равных в близком окружении не находилось. Не
говоря уж о «яблочке» вприсядку в сочетании с тустепом, заимствованном у янки в
неформальном общении на их лендлизовских посудинах.
- Не стоит,
Леня, с говном связываться, - остановил его Гера Якушев. - Все эти бзыки идут
от половой недостаточности - вот вы и грызетесь. Я поступил проще: кубашку
завел - и стал добродушным. А до этого прямо удовольствие испытывал Мандру
подзуживать: чо, мол, ты, техник несчастный, мне, старшему инженеру, указываешь?
Тебе у меня учиться уму-разуму надо... А это ему - как репей под репицу! - аж белеет
от ярости. Он же в Союзе на ступень выше стоял, кем-то вроде моего начальника
был. А здесь его опустили!
У Геры Якушева, некогда
брошенного матерью, бежавшей в неизвестном направлении с бывшим уголовником, был
легкий и прямой характер. Воспитывался он по блату в Бугурусланском детдоме-интернате,
при котором столяром работал покинутый женой отец, человек добрый и
слабохарактерный.
После исчезновения первой
жены он женился на вздорной бабенке, не согласной делить свою любовь между
мужем и его детьми от беглой жены - пацаном и девочкой. Отец уговорил директора
детдома оформить его сына и дочку на воспитание в этом учреждении. Воспитание
прошло в либеральном духе. Гера никого и ничего не боялся, говорил и делал то,
что думал и хотел. А все, что для других выглядело трагедией, для него было
трын-травой. В его сухом смуглом теле, в карих отчаянных глазах за стеклами
очков в толстой оправе бушевал святой огонь бесстрашия и свободы. И все нападки
на личную независимость разбивались о его готовность пойти на костер за волю и
порядочность, как он их понимал.
Нападки никаровских
воспитателей от партбюро и профкома разбивались о его упрощенный юмор: «Да вы
хоть член мой на пятаки порубите - я все равно таким же останусь! А что я
плохого сделал? Я же не ваших жен трахаю, а кубинку по обоюдному согласию. И
это нам обоим нравится. В Союз меня хотите выслать – высылайте! Только закон
сначала покажите: трахать кубинок запрещено. Иначе в гробу я вас всех видел!..
В конституции этого нет, в партийном и профсоюзном уставах и уголовном кодексе
– то же самое. А со своей женой я как-нибудь сам разберусь! Мне вон пишут, что
к ней уже пристроился какой–то жеребчик».
Якобы так заявил
бугурусланец Гера на допросе, устроенном «треугольником» по поводу его
открытого взаимодействия с кубинкой Марией, такой же бесшабашной жрицей
свободной любви.
Марию тоже подвергли морально-психологической проработке в местном комитете защиты революции и унизительному, назойливому домогательству: как, мол, ты даешь этому тощему советику в очках - за так или за «регалы» и «динеры» - подарки и деньги?.. Мария повела, по ее словам, себя дерзко: какое вам дело до моей личной жизни? Я изучаю советский опыт построения социализма из первых рук. А не нравится - отошлите меня в Гавану к родителям. Свои три года после окончания университета в здешней больнице я почти отработала. А пока не уехала - буду встречаться с моим amigo sovietico…