Глава 60. Ночь любви, или Небожители  

Он уже заходил в подъезд, когда из-за угла, из густой тени, в голубоватом свете фонаря на железобетонной опоре появилась Карина с руками, сцепленными у подбородка. Порывисто обняв ее и прижав к себе, еще не веря, что она с ним, он на миг испугался: Карина вся дрожала, как в лихорадке. У нее даже зубы постукивали в ознобе, и было не понятно отчего – от холода, страха или волнения.

Он завел ее в подъезд, но здесь тянуло сквозняком из-за отсутствия двери и стекол в окнах на лестничных площадках.

- Где ты был? - спросила Карина тоном ревнивой жены - Я пришла уже второй раз. Меня видела у вашей двери молодая женщина – una indiana morena – индианка с прямыми короткими волосами.

- Ничего страшного! Это Люда, она с мужем живет над нами. Ты слышала: у них на балконе попугай скулит, как щенок, и скрипит, как лебедка. Я тебя искал в толпе - и не мог найти. Где ты была, с кем? Меня чуть кубинцы не убили.

Они поднимались по лестнице почти в полной темноте.

- Не говори неправду! А я была с друзьями, меня видел с ними Игорь. Он тебе скажет. Но я убежала от них – к тебе. Сегодня фиеста Любви, а ты меня не поздравляешь.

Симонов никак не мог вставить ключ в скважину – Карина трясла его за плечи и тихо смеялась. Дрожь, кажется, оставила ее в покое.

- Постой, поздравлю, только дай мне открыть дверь, – ему самому вдруг стало смешно. – Сейчас войдем в нашу комнату – и я тебя поздравлю. Я тебя очень люблю.

- ?Mentiroso! - Обманщик. Я тебе не верю. Ты танцевал с другими девушками, поэтому тебя хотели убить.

- В проницательности тебе не откажешь, - проворчал он по-русски.

Наконец-то удалось открыть дверь, и они оказались в своей комнате. Он включил свет. Москиты суетливо вспорхнули со стен и замелькали в желтоватом свете лампочки.

- Нет, я не танцевал. Они не хотели идти со мной. Я был очень пьяным и забыл все испанские и английские слова.

- Mentiroso. Такого не может быть.

- А со мной это случилось. Из-за тебя потерял память.

Он покрывал ее лицо поцелуями и искренно верил: лучше девушки он не встречал и никогда не встретит. Старателей тьма, но не многим удается отмыть из песка увесистый самородок. А ему нежданно-негаданно повезло отыскать бесценный алмаз на другом краю света - в Infierno Rojo. Чтобы потом потерять его навсегда - здесь же, в этом Красном Аду.

Он попросил Карину соорудить стол из стула и пошел на кухню - достать из холодильника бутылку «Советского шампанского». Вчера он без труда уговорил Володю Бурина сменять ее на поллитровку бренди «Арарат». Когда вернулся в спальню, Карина вдруг кинулась ему на шею, обняла за шею, не дав поставить шампанское на стул. Студеная бутылка жгла ладонь до ломоты.

- I don’t believe you, - зашептала она ему на ухо. - Я не верю тебе, mentirocito mio. Где ты был?

- В старом Моа, говорю тебе. Потом на какой-то танцплощадке, где меня едва не поколотили. Спас председатель зоны номер один и пригласил нас в гости.

- А как его зовут?

- Хорхе. А что?

- Я его знаю, хороший человек. У него красивая дочка.

- Кармелина. Она замужем.

- Не важно. Я тебе верю. И я тебя очень люблю и хочу иметь от тебя ребенка.

- Кого?

- Девочку.

- Машу? Ты мне это говоришь уже не первый раз.

- Но сегодня День Любви, и это самый подходящий момент.

- Нельзя. Мы выпили, а врачи говорят, что нельзя зачинать детей, когда у родителей в крови алкоголь.

- Я знаю, но нам надо спешить. Ты уедешь - и Маши никогда не будет.

Он уже понял, что Кари дурачится и стал подыгрывать ей, - и все получилось очень забавно. Но в какой-то момент она снова стала серьезной:

- У нас все равно будет Маша.

-А как посмотрит на это твой папа? Он отрубит мне голову своим мачете?

- Обязательно! Зато у тебя на Кубе останется потомство. Мне ведь все равно ее придется воспитывать одной - будешь ты живым или мертвым. И мы будем любить тебя всегда.

Разговор, начатый как бы в шутку, уже переступил некую запретную черту, и Симонов резко перевел его из области предположительного на текущий момент:

- Where’s Barbarina? - Где Барбарина?

И стал открывать бутылку шампанского.  Карина, как всегда, в ожидании хлопка по-детски заткнула пальцами уши. Но из открытого горлышка вырвалось лишь спокойное шипение и клочок пены.

- Так где все же Барбарина? - повторил Симонов свой вопрос, разливая пузырящуюся жидкость в узкие стакан.

- Я бы не хотела об этом говорить сегодня, в День Любви.

-Хорошо. За нашу любовь!

Они стоя выпили по глотку, поставили стаканы на стул и долго целовались, разжигая в себе желание немедленно упасть на постель. И он уже начал клонить Карину в сторону кушетки, но она выпрямилась и попросила:

- Подожди минутку. Я тебе расскажу о Барбарине и Володе. Барбарина ездила к нему в прошлые выходные и там узнала, что у него есть другая девушка. Русская, зовут Галя.

- Откуда она могла узнать?

- Malas lenguas. - Злые языки. У Барбарины везде есть знакомые. И потом, когда Барбарина была у Володи в его квартире, Галя пришла к нему. Они вместе повеселились, и Володя пошел проводить Галю. Через минуту Барбарина выглянула в дверь и увидела, что они целуются на лестнице. Барбарина устроила ему большой скандал и сказала, сто отомстит ему. А Володя вдруг стал обвинять Барбарину, что она спит с тобой.

- Что он, с ума сошел?

- Не знаю... Барбарина взяла на неделю отпуск и уехала в Сантьяго: туда приехал и ее жених в отпуск. Он служит в армии, лейтенант. У них будет свадьба.

- И ты не хотела мне сказать об этом? Давай сядем, я очень устал. Садись, я сейчас.

Он пошел на кухню и постоял в темноте - у открытой балконной двери, глядя в непроницаемую тьму. Прямо-таки новый вариант мольеровской коварства и любви! Цену чувств Вовика он знал, но ему жаль было Барбарину: она много раз говорила Симонову, как любит своего шалопута «Бобика». И сморозить такое: я сплю с Барбариной! Ничего умнее в его пьяные мозги не могло прийти...

Карина наверняка голодная, да и он сам, кажется, вдруг захотел есть. Включил свет и порылся в холодильнике, достал винегрет, сыр, масло, колбасу. Черный хлеб тоже хранился в холодильнике - в бумажном пакете.

- Когда-нибудь и ты мне скажешь, что выходишь замуж, - сказал он Карине за поздним ужином или ранним завтраком: стрелка на его часах ползла к четырем. - У тебя ведь тоже есть женихи.

- Если ты мне изменишь, как Вовик, я убью тебя и себя.

Он посмотрел ей в лицо - такое темное и милое - и подумал, что она не шутит.

- Убивай! - сказал он. - Я ведь уже сплю с Барбариной.

Она обвила его шею своими невесомыми руками.

- Я тебя задушу немедленно, сейчас!..

И День Любви превратился в ночь любви - такую, что, казалось, лучше никогда не было и не будет. Словно сам святой Валентин ниспослал это неземное блаженство. Словно в Карине что-то прервалось. Исчезла ее скованность. Она вся превратилась в неиссякаемый родник нежности и ласки. Она омывала его тело и душу прикосновениями своих легких ладоней и напряженных прохладных грудей. А в уши, как дивная музыка, проникал шелест чистых - идущих от сердца - слов, произнесенных на ее родном языке. Они поражали его своей, словно кадры проявленной сознаньем незримой пленки, первозданностью и неповторимостью: «Eres mi cielo, mi sol y luna»... А он отвечал ей на русском, переводя ее слова: «И ты мое небо, мое солнце и луна...»

И как бы в отместку некто свыше прислал ему страшное напоминание о долге перед оставленной в Сибири семьей. Он получает телеграмму: «Умерла мама». Он читает и говорит: «Это не мне. Моя мама умерла двенадцать лет назад». И вдруг его осеняет, что телеграмму послала дочь и, значит, умерла его жена...

Он в ужасе открывает глаза и с мгновение, не может поверить, что это был сон. Карина лежит рядом, ее дыхания не слышно, но он уже не сможет уснуть и усыпить вдруг явившуюся из ниоткуда госпожу Совесть.

***

Ее приход подкрепило воспоминание о старом друге - Диасе Валееве. У него Симонов побывал накануне отъезда на Кубу - в общежитии Литературного института имени Горького в Москве.

Диаса, друга Симонова со студенческих лет в Казани, геолога по образованию, пару лет назад приняли в Союз советских писателей. А теперь на Высших литературных курсах учили покорению новых творческих вершин на семинарах поэтов, прозаиков, драматургов, критиков, переводчиков.

Диас жаловался, что лекции по так называемым общественным наукам ничего не дают. Тем более что прежде в университете их вдалбливали ему в голову с не меньшим усердием. А та философия, которую преподают здесь, - не больше, чем профанация науки и оболванивание пишущей братии. Он сам начитался Платона, Аристотеля, Гегеля, Канта, Фейербаха, Шопенгауэра, Руссо и других доступных читателю философов в подлинниках и удивлялся, как преподаватели умели делать даже из древних мыслителей убежденных марксистов с отдельными изъянами.

«Все это пустая трата времени. Литературные семинары - другое дело, в них есть кое-какой толк. А вообще-то, я новую пьесу пишу. И эссе или роман-эссе - еще сам не знаю. Назвал его условно «Я». Есть и второе название «Третий человек, или Небожитель»... Думаю, что в любом случае эту вещь никогда не напечатают. Пятнадцать лет меня вообще не публиковали, пока в голову не пришла сама собой идея - написать пьесу по моим рассказам и повестям. Одна пьеса, другая, третья… Их стали ставить в разных театрах, меня приняли в Союз.

Своим замыслом о человеке-небожителе я поделился кое с кем из, казалось бы, порядочных людей. А настучал один поэт – Коля Белялов. И не только на меня. Его - в благодарность за стукачество - стали печатать в толстых журналах, издавать большими тиражами сборники его виршей. Количество - при содействии чекистов - превратилось в качество: он стал довольно известным поэтом.

А меня начали таскать на Черное озеро - в республиканское чека. Там допрашивали: кто этот третий человек, который с неба свалился? Покажите ваши рукописи... Я упаковал все свои рукописи - пятнадцать лет труда - в два мешка и спрятал в сарае матери. Сарай подожгли - и все сгорело. А я снова пишу об этом мегачеловеке - посреднике между людьми и космосом или Богом»...

Все это было не очень понятно Симонову. Не верилось в мечту лобастого друга, казалось, рожденного в своих очках в толстой оправе и с этими черными мягкими усами. В его наивную веру о заселение земли чистопородными мегалюдьми, наделенными идеальными чувствами бескорыстия, служения ближним и желанием превратить наш шарик в цветущий сад, наполненный ароматами цветов и любви... Мечта о всеобщем счастье - маниловщина, самообман. Диас пишет об этом идеальном человеке - и он уже сам в какой-то степени стал им: его книги - его сад. А он в них - садовник, едва зарабатывающий на хлеб насущный.

И я нашел свой блоковский Соловьиный сад - с Кариной. Крошечный мирок, обреченный на неминуемую погибель. Но это лучше, чем ничего...

Наверное, Диас сделал бы из истории любви русского и кубинки романтическую пьесу или роман с трагическим концом в духе символизма, когда герои побеждают смерть. Или одновременная смерть обоих соединяет их в каком-то другом - внеземном - измерении.

Или в разлуке она ходит на берег океана, а он - на обрыв над морозным Енисеем, и они шлют в пространство друг другу импульсы своей абсолютной, не поддающейся земным тлетворным влияниям, любви. И, возможно, назвал бы свое творение не иначе как «El Paraiso Rojo – Красный Рай». И вышла бы из-под пера сладкая помадка об идеальной любви о раскаявшемся развратнике с ангельскими крылышками, а Карина бы предстала кем-то вроде Марии Магдалены.

Да и существует ли что-то в мире - идеальное и абсолютное? Не даром Бог даровал людям свободу выбора между добром и злом, между идеальным и реальным.

Симонов испытал разницу между этими понятиями на себе еще в институте. На экзамене по гидравлике после ответа на вопросы по билету декан вечернего факультета Черкасов предложил ему написать уравнение Бернулли для реальной жидкости, а он изобразил его для идеальной – несжимаемой - жидкости. Из-за одного поправочного коэффициента пришлось пересдавать предмет в последний день весенней сессии - на дому у декана, только что вернувшегося с рыбалки на Енисее. Хороший мужик был этот Черкасов. Жив ли он?..

***

Симонов усмехнулся своим мыслям и достал из-под подушки часы: на светящемся циферблате было шесть десять. Карина тихо дышала ему в голое левое плечо. Он хотел встать, но она крепко уцепилась за него, как утопающая за топляк:

- ?No, no! ?Adonde vas? - Нет, куда ты?

- Ya es tarde, querida. - Уже поздно, надо вставать, любимая.

Он повернулся на левый бок, и их тела слились в одну горячую связку. Нет, уже не успеем!.. Над головой в квартире Лихачевых слышался топот по каменному полу, Карине надо уходить. Они застыли, не отрываясь друг от друга, в долгом поцелуе, и ему показалось, что вселенная стала вращаться вокруг них.

Он надел плавки и сбегал на кухню, поджег газ и поставил на конфорку алюминиевую турку с кофе. Через пару минут вода закипела, и живой запах кофе наполнил всю квартиру. Он предложил Карине допить остаток шампанского - она отказалась, и он выпил целый стакан утратившего живительную прелесть вина.

Пока Карина спешно допивала свой кофе, Симонов порылся в чемодане и достал из него маленькую коробку.

- Это мой подарок тебе, Кари, - на День Любви.

Она замахала руками: «?No, no!»... Но женское любопытство победило, и она открыла коробку.

- ?Reloj de oro! ?No, no! - Золотые часы! Нет, нет! Я не возьму.

- Не золотые - анодированные, - Симонов предвидел такую реакцию и специально лазил в технический словарь - узнать, как по-испански «анодированые» - anodico. - Я купил их тебе к восьмому марта, но День любви мне нравится гораздо больше. В Союзе этот день не отмечают, и я вообще не знал, что он существует.

Прямоугольные часы «Слава» продавались с ремешком, и Симонов одел их на тонкое черное запястье Карины. Нужной дырки на ремешке не оказалось, и часы свободно болтались повыше кисти. Кари сдвинула их выше к локтю и смотрела на белый циферблат с красной секундной стрелкой с детской завороженностью. Мужские часы были для кубинок «писком моды», как для кубинцев - зимние полусапожки с молнией, привезенные из командировки в Союз. Щеголи носили их с одной штаниной, как бы невзначай заправленной в голяшку, - только так можно было продемонстрировать высший шик.

Карина обняла Симонова за шею, поцеловала в губы и сказала по-русски с милым акцентом:

- Я тебя люблю, Шурик!..

Если бы пожить с ней еще года два, они бы, наверное, начали говорить по-русски.