Глава 50. Долгие проводы – лишние слезы  

Барбарина, как оказалось, не улетела в Сантьяго - отложила поездку до следующего выходного. Каким-то образом она ухитрилась уговорить рыбаков, отправлявшихся с причала старого Моа на промысел, и они доставили ее к любимому на островок Кайо-Моа на шхуне.

Вовик, по его сжатому рассказу, завидел издалека приближение Барбарины по пустынному пляжу и по-английски, без предупреждения, оставил своих коллег допивать и доедать остатки «отходного» пиршества, прихватив, конечно, с собой бутылку и кое-что из закуски. По мангровым зарослям, искусанные до красных пузырей москитами и хекенами - комарами и мошкой, - они вырвались на оперативный простор в дальнем конце острова. Он открылся, примерно, в километре от общей массы советиков и десятка молодых кубинских пар, приплывших на островок на своей моторной шлюпке. Барбарина уже договорилась, что они доставят ее в Моа вместе с novio - женихом.

- Ну, Шурик, и дали мы с ней там шороху! В чепыжах не то - не знаешь, то ли трахать, то ли с задницы комаров сгонять. А в море, почти по шейку в воде, - настоящий цимус. Бля буду, на руках ее вот так - ноги у меня под мышками - держал и, веришь, веса этой коровы не чувствовал. Только рот разевать нельзя - волной захлестывает и иногда песок на дне из-под ног уходит, когда тебя особенно заберет. Ты обязательно с Кариной попробуй - не пожалеешь. Зря вместе не поехали. Теперь по себе знаю, почему кубинцы со своими девочками уходят к коралловым рифам.

- Так кто знал, что Барбарина передумает и не улетит в Сантьяго!..

Зато ночное расставание с Вовиком было тягостным и походило на поминки по безвременно усопшему. Пусть уезжал он всего за восемьдесят километров от Моа, но при этом рушился весь их маленький мирок - оазис их внутренней независимости, сотворенный во враждебном окружении. Их Cayo Libertad - островок Свободы, покрытый цветами любви и взаимопонимания, игры в прятки с системой лицемерия и стукачества. «Лично мне, - говаривал Симонов, - безразлично - кто, когда и с кем…» Странно, что этот либерализм не воспринимался и агрессивно отрицался на острове, узурпировавшем святое имя.

Вечером вшестером - Карина и Симонов, Барбарина и Голосков, Мария и чилиец Максимо Мендоса - с часок посидели на их излюбленном месте - под козырьком над входом в альберге. Пили вино и ром, закусывая шоколадом, бананами, апельсинами, консервированным говяжьим языком. И говорили о печальном. Мария и Максимо так и не получили высочайшего соизволения на брак.

Однако директор никелевого комбината Паблито, член ЦК компартии Кубы, почитаемый кубинцами за доброту и бескорыстие, поверил в серьезность намерений двух влюбленных и выделил им двухкомнатные апартаменты в четырехэтажке рядом с домом советиков на опушке кокосовой рощи неподалеку от пруда.

Напротив этих двух домов, на высоком бугре, кубинцы недавно построили из бетонных панелей магазин для иностранных специалистов. От остальных домов советиков ходьбы сюда было минут пятнадцать. Благодатная на первый взгляд близость пруда и кокосовой рощи оборачивалась для жителей прилегающих к ним домов полчищами москитов, жаждущих человеческой крови.

Мария, как всегда, молчала, и за нее и себя говорил то на русском, то на испанском ее «вечный жених». Чувствовалось, что вся эта волокита с женитьбой, потеря ребенка и состояние неопределенности вносят грусть и безысходность в их праздник любви. И даже дарованная Паблитой квартира пару, казалось, мало радовала. Во всяком случае, новоселье они отмечать не собирались.

Максимо давно написал своим родным и знакомым в нескольких странах, и знакомым своих знакомых с просьбой документально подтвердить, что он никогда не был женат. Ответов пока не приходило.

На фоне их международных проблем отъезд Вовика в Никаро выглядел досадной мелочью. Но когда Мария и Максимо, держась за руки, ушли в сторону своего нового жилища, началась подлинная тризна по пока еще живому, но убитому горем Вовику. Барбарина с интервалом в десять - пятнадцать минут ударялась в слезы. Глядя на опухшее и подпорченное страданием и подтеками туши лицо подруги, остальные чувствовали желание последовать ее примеру. К тому же вдруг резко посвежело, и резкие порывы влажного ветра предвещали продолжительный ночной дождь, хотя это и было время сухого сезона. От завода через невидимый пруд плыл запах сероводорода.

- Ну что, собираем манатки - и справим мое новоселье, - сказал Симонов и перевел свое предложение для Карины.

Карина вдруг запротестовала: ей чем-то пришлись не по душе Луговской и Аржанов.

- Ладно, - прекратил прения Вовик. - Ивана нет - у него на сгустителе снова авария, его всю ночь не будет. А Толя ходил на корабль и приплыл от мореманов кривой, как сабля. Дай Бог, если до утра проспится. Приволок в своем сидоре с корабля картошки, лука, квашеной капусты, черного хлеба - выменял на ром.

Им удалось обмануть дождь: едва они, соблюдая конспирацию, нырнули в темный подъезд, как ночное небо сбросило на сонную землю тяжелый груз кипящей воды. На окне пришлось почти полностью прикрыть жалюзи, иначе струи дождя, разбившись об их деревянные жабры, долетали мелкими брызгами почти до середины комнаты. Прикрыли жалюзи, включили свет, и внешний мир с его сырыми запахами и шумом тропического ливня словно отлетел в темное неуютное пространство.

Карина и Барбарина преподнесли Вовику в дар пузатую бутылку светло-зеленого бананового ликера. Девы не успели опомниться, как Вовок, несмотря на протесты подруг, отвернул пробку, произвел глоток из горла и поморщился: «Это для вас, мучачи…» Симонов тоже попробовал - сорокоградусная густая жидкость была сладкой, как патока.

Вовик чертыхнулся и достал из своего походного портфеля бутылку «канея», начатую в альберге. Симонов принес из холодильника разных консервов, нарвал на ощупь из пудовой грозди, висевшей на ручке балконной двери, спелых бананов, и грустный прощальный пир продолжился до пяти утра - до момента, когда дождь, словно испугавшись восхода солнца, вдруг стих и стало слышно бормотание Комаровского попугая.

Симонову и Карине неудобно было чувствовать себя счастливыми - их пока никто и ничто не разлучало. Они, как могли, утешали Вовка и Барбарину, и обычно сдержанная Кари раза два вставала с колен Симонова, подходила к плачущему русо и гладила его светлые кудри.

Строили планы, как не дать распасться их содружеству. Договаривались при первой возможности ездить друг к другу и перезваниваться. Но все осознавали коварство расстояния и времени. А главное, знали, что прежней идиллии уже не будет.

Симонов часто принимался целовать руки Карины и мысленно благодарил судьбу за благосклонность к нему. А Вовик матерился и клял себя за неосмотрительность:

- На кой хрен мне было выпендриваться перед Смочковым и всеми его козлами, что я умею рассчитывать эти металлоконструкции? Пусть бы они сами с ними сношались. Мне и так еще почти два года волохать. Захотел бы продлиться - мог бы перед концом срока показать, на что я способен.

Ни Кари, ни Барбарина не понимали смысла его раскаяния и не переставали заверять, что приедут к нему уже в следующий выходной.

На утро Симонов сходил у Дуче на квартиру и попросил разрешения опоздать на работу: надо помочь Голоскову погрузить вещи, проводить по-человечески.

- Конечно, конечно, - милостиво позволил заспанный Смочков, расчесывая обеими руками худую волосатую грудь. Скажите ему, что я скоро приеду в Никаро. У меня к нему дело есть.

Ночного дождя словно и не было. Асфальт высох с появлением первых лучей солнца, а от мангры поднимался пар, и океан за посадочной полосой сиял вечной синевой.

Вещей у Вовика было всего два чемодана, и он донес их до «уазика» сам. Они выпили на кухне по чашке рома «на посошок», спустились к подъезду, и Симонов доехал с другом на заднем сидении до развилки дорог у аэропорта. Там они вышли из машины, обнялись, и Вовик вдруг признался:

- Барбарину мне не жалко - бабу я и в Никаро найду. С тобой тяжело расставаться - лучше тебя у меня друга не было. Спасибо, Шурик, за все! Поедешь ко мне - привези кокосового сока. В Никаро, говорят, его нет. А он похмелье снимает охерительно.

- Не приеду сам - пришлю с кем-нибудь… А-а, чуть не забыл! Дуче хочет тебя навестить - какое-то дело к тебе есть.

- Знаю, позавчера обговорили с ним кое-что. Встретимся - расскажу. Ну, Шурик, пока!

- До встречи! Не поминай лихом.

Они крепко обнялись. Так, словно прощались навсегда.

Симонов проводил глазами «уазик» - он стремительно удалялся в сторону старого Моа, пока он не скрылся из виду. И Симонов пешком направился на завод, думая, что годы и частые встречи и расставания с хорошими людьми не убили в нем сожаления и печали о неизбежности таких вот потерь.