Где-то к часам трем
пожаловали Игорь Седов и Леня Лескин, уже изрядно, как он говорил,
«замолодившийся». Гости сели за стол. Симонов выставил на стол начатую бутылку
рома, нарвал на кухне бананов, на газовой плите нажарил глазунью с ветчиной,
нарезал ломтики хлеба от белого сухого батона.
— А ты знаешь, командор, —
гудел Игорь, — вчера-то я все же ухитрился заблудиться. Волок этого хмыря в
неизвестном направлении до самого рассвета. Тащу, тащу, брошу его на землю - и
ухожу в разведку. Кажется, мы на верном пути — все дороги ведут к коммунизму.
Опять его хлопаю по щекам, тру уши — он труп. Поднимаю, несу на себе. И так сто
раз. Под утро идет «уазик». Поднимаю руку — полицейские. Двое — один за рулем,
другой с автоматом. Сразу все поняли, погрузили Леню на заднее сидение и
помогли в квартиру завести. Я им, конечно, плеснул грамм по сто, дал по плитке
шоколада. Смеются, хлопают по плечу, довольны. И чо-то все бормочут: «Фидель,
Фидель»... А что, он и правда приезжает?
— Говорят, на днях должен
прилететь, — пожал плечами Симонов. А сам подумал, что вот-вот сюда подрулят Карина
с Барбариной.
— А ты что, один? — спросил
Леня, подняв от стола поникшую голову с растрепанной бороденкой и устремив на
Симонова ничего не выражавший прозрачный, как льдинка, взгляд. — А где твой
друг Вова? Эренбург писал, что после первой мировой в Берлине гомики издавали газету
«Друг». Где твой друг?
— Командор, этому старому
алкашу больше ни грамма! Я его таскать по всей Кубе не намерен. Только до
океана — пусть добирается до Союза вплавь. А за грязный намек отвесь ему по
морде.
Симонов на Седове и Лескине
проверил свою выдумку происхождения фонаря, ссадин и поломанных ребер
Голоскова. Мужики легко заглотили наживку и пожелали высказать Вовику лично свое глубокое соболезнование. Симонов
заглянул в его спальню — бедняга лежал на спине с закрытыми глазами. Спал или
притворялся. Симонов с подчеркнутой осторожностью прикрыл дверь и попросил
земляков разговаривать потише.
Потом наступил час
мучительных переживаний. Едва Игорь увел под руку невнятно мургаущего
патентоведа, в дверь осторожно постучались. Симонов ожидал увидеть кого угодно
— только не Роберто Эреру. Сразу подумалось, что seguridad — тайная полиция — уже
знает о новогоднем подарке полицая Анхеля. Донес сам Анхель или девчонки
проболтались какой-нибудь стукачке. Или Лидия выполнила революционный долг и доложила,
куда следует, после того как Анхель вернулся к ней в дом за своим коллегой и
сгоряча рассказал о смертельном трюке. Однако Роберто находился в самом
благодушном настроении и только поинтересовался, есть ли еще кто-нибудь в apartamento. Симонов сказал, что Володя esta durmiendo porque esta un poco borrachito — спит, потому как
пьяненький. Эрера одобрительно покачал своей тяжелой и круглой, как тыква,
головой. Потом устало опустился на стул, обеими локтями упершись в стол, усыпанный
крошками от батона. И, словно забыв обо всем, уставился в распахнутую балконную
дверь — туда, где под солнцем, затянутым белесой прозрачной дымкой, переливался
синими и желтыми бликами океан с одинокой парусной шхуной, скользящей вдоль
зеленого берега.
На Эрере была вчерашняя, уже
изрядно помятая, бежевая гуайавера с оттопыренными нагрудными карманами с
несколькими авторучками в каждом. Лицо выглядело тоже помятым и желтоватым, как
у больного гепатитом.
— А что вы не поехали на
пляж на Кайо-Моа? — спросил Эрера. — Все советики там. Сегодня порт предоставил
катер «Феликс». Его комбинату подарил Фидель.
В отличие от других
кубинцев, Эрера, привыкший к общению с советиками, говорил медленно и внятно.
Его Симонов понимал без особых затруднений, но на всякий случай выложил на стол
из задних карманов джинсов маленькие русско-испанский и испанско-русский
словарики, подаренные ему некогда изгнанным из компетентных органов ментом
Левой.
- Мы проспали, — сказал
Симонов. — А Иван приглашен на активидад.
- Я оттуда. Это в КАТе,
у Матео. Компаньерос Смочков, Коновалов и Барба Роха остались там.
Поручика Дуба после того,
как он сдал в полицию подпившего с советиками шофера автобуса Градоса,
возившего их на пляж, кубинцы иначе не называли.
-
Барба Роха сильно рискует. Он ухаживает за Иолантой, а у нее очень ревнивый
муж. Он может сразу...
И Эрера весьма мастерски
изобразил ладонью, как поручику Дубу ревнивец полоснет навахой по кадыку.
- По-моему, Барба довольно
глупый и ленивый человек, — с неожиданной откровенностью заклеймил Эрера
поручика Дуба.
Симонов подумал, что кубинцы
знают о советиках больше, чем они сами о себе. Но поддерживать разговор не
стал: пусть Слатков и дуб, но это наше древо.
Вместо ответа он прошел в
свою комнату и достал из «апарадора» — подобия буфета или большой тумбочки для
книг — бутылку коньячного напитка «Арарат». Вообще-то, он хранил это армянское
изделие для кубинок. Налил в стаканы — себе чуть-чуть, Эрере побольше. От еды
кубинец отказался, похлопав себя по выпуклому брюшку: «Estoy harto de todo». - Сыт по горло.
«Арарат» ему понравился: «Perfecto.
Muy sabroso». Он пил мелкими глотками и, как принято на Кубе, не закусывал.
Симонов намеренно не спрашивал Эреру о причине его визита — первого и как будто
ничем не мотивированного. Номер их квартиры ему, конечно, подсказала Иоланта.
Поговорили о его тайном словаре русских матерных слов. И Симонов, проверив
усвояемость Эрерой предыдущего материала, обещал ему дать очередную порцию
непечатной русской лексики с надеждой на кубинского материала по аналогичной
тематике.
Насыпал в алюминиевую турку
из бумажного пакета кубинский кофе, залил из-под крана холодной водой и
поставил варить на газ. Комната наполнилась одуряющим ароматом. Потом разлил
густую черную жидкость в крохотные чашки и подал на стол. И как бы между прочим
подбросил матерому контрразведчику актуальный для себя вопрос:
— А у кубинцев строго
принято, чтобы невеста обязательно была virgen — девственница? У нас на
это уже смотрят проще.
Эрера улыбнулся тонкими
бледными губами, изучающе взглянув в лицо собеседника умными непроницаемыми
глазами, спрятанными в сетке ранних морщин.
— Если она выходит замуж в
первый раз — обязательно. Или до свадьбы сказать жениху правду, и он сам решит,
как ему быть — жениться или нет. Говорят, что хирурги могут восстановить
девственность. Но это стоит больших денег, и хирург может угодить вот сюда.
(Эрера изобразил пальцами подобие решетки). Правда, найти такого врача и войти
в доверие трудней, чем поймать шпиона.
— А до свадьбы они обходятся
без секса?
— Почему? Я делал так, как
все. Вот так!
И Эрера опять очень ловко
прибегнул к языку жестов. Он сомкнул кончики указательных и больших пальцев
обеих ладоней, образовав ромб. Прицелился высунутым языком в центр ромба и стал
быстро лизать нечто, возникшее в его испорченном воображении.
- Или вот так!
Он сделал короткую паузу,
сунул указательный палец в собранный в гузку рот и, слегка привстав, переместил
этот же палец себе под зад. Резко сел и вопросительно, с детской
непосредственностью, уставился на Симонова. Как фокусник после очередного трюка
в ожидании заслуженных аплодисментов: «?Entiende?» - Поняли?
Симонов от души рассмеялся.
Цена девственности оказалась непомерно высокой. Но любые запреты можно обойти.
Правда, заменив настоящее продукты на суррогаты.
И все же для чего он завалил
сюда? Неужели заскучал без Симонова? А мучачи могут появиться в любую минуту, и
тогда для контрразведчика откроется истинная подоплека Симоновского вопроса.
Эрера словно читал мысли
советика. Он взглянул на часы «Смена» на потертом ремешке и сказал, что спешит
на автобус в Ольгин. Там живет его семья — жена с двумя детьми, а вместе с ними
— его больная мать. При упоминании о матери по мучнистому, в оспенных лунках
лицу «сегуридашника» мелькнула болезненная тень сыновнего сострадания.
Симонов
пошел в свою комнату и насыпал в бумажный пакет шоколадных конфет для детей. Эрера
сдержанно поблагодарил, сходил в туалет, потом пожал Симонову руку, взглянул на
дверь комнаты Голоскова и, взяв пакет с конфетами со стола, ушел, подчеркнуто
медленно и осторожно прикрыв дверь. И прежде чем захлопнуть ее окончательно, в
узкую щель просунул палец и подвигал им туда-сюда возвратно-поступательным
образом.
Фантазия кубинцев во всем,
что касается секса, неистощима. Им нравилось дразнить советиков рассказами и
изображением того, как они мажут своим мучачам самые соблазнительные места «con
miel» — медом, а потом слизывают и обсасывают их. Или как во время
карнавалов тонкой струйкой льют из бутылки «сервесу», пиво, на пупок любимой.
Струя стекает по нежному животу вниз — к самому заветному месту, и они пьют
влагу, как из раскрытой их шаловливыми пальчиками раковины или священного сосуда.
А мучачи забавляются тем, что смазывают мужской инструмент, pinga,
медом и лакомятся им, как бананом, - platano con miel.
При этом кубинцы ссылались
на высказывание некого национального философа: все, что делается в постели, —
прекрасно. И напрасно русские привередничают и строят из себя целомудренников.
Природа подарила людям прекрасные инструменты для самодеятельного творчества —
мужчине смычек, а женщине скрипку. Но чтобы извлекать из них звуки, полные упоительной
гармонии, нужна богатая творческая фантазия. На скрипке попиликать может и
дурак, а по-настоящему сыграть - только такой маэстро, как Паганини.
Скрипка с медом и пивом — оригинально! Смычек с медом — тоже замечательно! Но это лишь малые фрагменты из симфонии «Постель». Человечество непрерывно пишет ее с неустановленного начала веков и растянет это сочинение в бесконечность.