- ?Adonde vamos, Dolores? - Куда пойдем, Долорес? —
спрашивал снова и снова Симонов на ставшем ему родным испанском.
Только она, казалось, не
слышала — тащила его под ручку, неистово целовала, повиснув на шее, и опять
тащила и целовала вдоль этой бесконечной и светлой, как днем, улицы. Потом они
переходили на другие улицы, но и там было такое же расточительное освещение.
И Симонов думал, что в его
родном городе с самой мощной в мире ГЭС даже центральные улицы освещались
издевательски скудно в угоду ночным ворам. Грабежи начинались очень рано —
сразу по окончании рабочего дня советских тружеников. Многие из них
возвращались домой с разбитыми головами и без меховых шапок.
Он уже напрочь хотел
отказаться от бесполезного поиска укромного места, как Долорес резко
остановилась перед желтым одноэтажным домом с палисадником, огороженным низкой
оградой из стальных покрашенных пик.
— ?Aqui! — Здесь! – решительно
сказала она, не отпуская его руку и заходя с левой, короткой, стороны забора,
где между сплошными постриженными зарослями и стеной дома был узкий просвет.
Металлическая ограда, живая изгородь и густая тень за ней дарили надежду
укрыться от любопытных глаз.
Пояснений не требовалось.
Симонов первым, с опаской не проколоть промежность пикой, оказался в
палисаднике и помог Долорес не повредить аналогичное место. И снова гнусное
препятствие: их головы оказались выше кустов и, конечно же, были притягательной
мишенью для прохожих. Хорошо еще, что окна, прикрытые жалюзи, были темными, и
дом казался крепко спящим.
Сесть, а тем более лечь было
не на что. Под подошвами перекатывался мелкий, чуть крупнее песка, гравий.
После продолжительного поцелуя Долорес, повизгивая от нетерпения, безо всякого
на то намека со стороны Симонова, стала стягивать свои лимонные брючки. Симонов
стоял, пригнувшись, чтобы спрятать голову от взглядов прохожих. До этого
момента их как будто и не было, а сейчас стук чужих каблуков отдавался в
сознании мрачной угрозой полицейского произвола или допроса в комитете защиты
революции. Со своими брюками ему было справиться легче — они собрались
складками на ботинках. Вместе с трусами. Так же трогательно и беспомощно
выглядела и кубинская сторона — тугой животик, пупочек, черный мысочек.
Симонов не ожидал столь
сказочных последствий от своего поцелуя. Едва он прижал Долорес к себе, как она
опрокинулась на спину и повлекла его за собой. Благо он успел подогнуть колени,
ободрать их о гравий и спасти женщину от тяжких последствий — как минимум от
ушибов и царапин. Как себя чувствовали ее голые ягодицы на строительном гравии,
он как-то не подумал. Его колени страдали не меньше. Да и не до того было!
Долорес, едва они наконец-то
слились, начала стонать. Сначала тихо, как слепой щенок, потом громче, как
щенок, оторванный от матери и отданный в чужой дом, а через каких-нибудь минуту-две
она взвыла, как сирена воздушной тревоги.
Симонов, торопливо стремясь
к завершению контакта и едва сдерживая неуместный смех, видел сквозь просветы у
голых оснований стволов кустарника, как озадаченно приостанавливались босоножки
и туфли прохожих. Он уже был бы и рад прекратить этот праздник жизни, но
Долорес намертво прижала его к себе. Его попытки прикрыть ей рот ладонью
успехом не увенчались.
При взгляде со стороны это
действо больше походило на изнасилование с особой жестокостью. Резким движением
головы она выскальзывала из-под ладони и продолжала исполнение симфонии
запретной любви.
Для него не явилось большой
неожиданностью, что из того места, где они перелезли через заборчик в эту
ловушку, раздался радостный крик на испанском, явно обличавший порок. Чаще
всего в этом старушечьем — а он повернул голову и увидел подпорченное старостью
женское лицо под полями шляпки — причитании повторялось слово sinverguensos. Он запомнил его и назавтра
нашел перевод: «бессовестные». Но то же слово в адрес старухи произносила и
Долорес.
Симонов молчал, опасаясь,
что новоявленная Агата Кристи может изобличить в нем extranjero – иностранца - и поднять крик, который услышат в советском посольстве.
Он судорожно дергался, пытаясь встать. Но Долорес увлеклась полемикой и вовсе
не думала его отпускать. Похоже, она надеялась, что бабуся, удовлетворившись
этим зрелищем, обличениями и воспоминаниями о безвозвратно ушедшей молодости,
испарится.
Напрасно! Дело принимало
нешуточный оборот. Старая завистница выскочила на тротуар и восторженно
завопила слово, понятное без перевода: «?Policia! ?Polici-i-ia!..»
Долорес разомкнула объятия,
и Симонов, путаясь в спущенных трусах и брюках, вскочил на ноги, как
ошпаренный. Повернувшись голым задом к старухе, он натянул на себя сначала
трусы, потом брюки и, застегнув их только на крючок, перешагнул стальную
ограду. И с тревогой отметил в уме треск рвущейся на пике штанины.
Не взглянув на старую завистницу,
он быстро, на ходу приводя себя в порядок, устремился подальше от лежбища, где
так до конца и не испытал простого человеческого счастья. Брюки от
единственного белого костюма было жаль. Но это лучше, чем конфликт с полицией,
а потом с партийно-профсоюзными и административными органами. Ох уж эти органы
и члены! — От них вся печаль. И главное, причину преждевременного возвращения
на любимую до слез землю не скроешь от жены!..
Через какое-то время он
услышал за спиной русалочий смех Долорес. Ей все хоть бы хны! Только помада
размазана под носом и по подбородку. Она намертво повисла у него на шее и
присосалась к губам, просовывая между его зубов язык.
И они снова пустились в
поиск. Бесконечно долгий и, как казалось, бесперспективный. Вдруг Долорес
встала, как вкопанная, и, обхватив руками лицо, завыла, словно над гробом покойника: «?О-о-о! ?Llave, llave, llave!» И Симонов почти панически
усек, что Долорка еще ухитрилась и ключ от квартиры посеять. Жестами она стала
показывать, что ключ хранился в самом надежном месте — у нее в бюстгальтере. Но
в том злосчастном палисаднике им было не до «льяве», и он наверняка зарылся там
в песок.
Бег в обратном направлении
был не простым. Долорес, а Симонов тем более, никак не могли отыскать улицу с
песенным гаванским «резным палисадом». Все походило на кошмарное блуждание в
хмельном лабиринте спящих городских джунглей. Наконец один из них по какому-то
интуитивному признаку определил улицу, и они таки нашли дом с сексуальным
палисадником. На этот раз Долорес полезла в сумрак за зарослями кустов одна.
Там - с причитаниями и клохтанием, как голодная курица, - она шарила по земле
ладонями, пока победный взвизг не возвестил об успехе поиска.
Симонов, как ему казалось,
от свалившихся на голову с тропических высот доселе неведомых потрясений совсем
протрезвел. Но потерял координаты пространства и времени. Шагал по инерции, как
потный робот, утратив все желания и разлюбив свои мечты.
Он очнулся, когда Долорес
завела его с освещенной ртутными лампами улицы на затененную площадку между
глухими стенами двух погруженных в сон трехэтажек. И здесь, в полутора метрах
от двух мусорных контейнеров, захлопнутых крышками, с надписью белой краской на
борту «Deposito de basura», в антисанитарных условиях, его случайная подруга -
синхронно с ним - поспешно стянула брюки и приняла положение, знакомое из
кинобоевиков как «руки к стене, ноги шире!». И с неподражаемыми страстными
стонами и подвываниями предоставила себе и подтанцовывающему партнеру
возможность довести начатую в палисаде мелодию любви до естественного финала.
Чем навсегда закрепила в памяти советика себя и его первое активное участие в
ночной жизни Гаваны.
Эстетического удовольствия
реализация поставленной цели не принесла. Зато исходный материал для отчета
перед соотечественниками был собран. Отрицательный результат – тоже результат.