Но именно Толик разбудил
Симонова полшестого, когда в щелях жалюзи синел рассвет, а в воздухе витала
примесь заводского сероводорода. Иван Сапега встал немного позднее, и они за коротким
завтраком чокнулись стаканами с водкой.
А в шесть подъехал на своем
« уазике» Роландо. Когда Симонов, Сапега и Петрушко спустились с багажом вниз,
наш прославленный «джип» заглох и не захотел заводиться. Откуда-то, к счастью,
появились двое монтажников и - в предвидении неминуемой опохмелки - охотно
донесли чемодан с книгами, мешок с письмами от моавцев в Союз и картонную коробку
с море-дохлятиной до аэропорта. Благо жара только набирала ускорение, и бриз с
моря нес легкую солнечную прохладу.
В порту их уже ждали Игорь
Седов, Володя Синицын и Володя Коновалов. Последний – и как парторг, и как
приятель. Монтажники, выпив по полстакана рома, простились и ушли.
Игорь Седов сделал пару
снимков перед зданием аэровокзала – и с выпивкой, и без нее. Коновалов вдруг
сказал, что кубинцы считают Симонова очень ценным спецом и хотят его скорейшего
возвращения. Игорь Седов напомнил зайти к его жене и сыну и передать им его
«регалы» – маленький пакет, который уже лежал в чемодане. Советики проводили
Симонова до трапа и помогли занести багаж в самолет.
А минут через двадцать ИЛ-14
уже приземлился в Никаро. И сразу же, на летном поле, Симонова окружили Володя
Голосков, Аксентьев, Мокросов, Климухин и Якушев. Ром и стаканы были наготове –
оставалось только выпить, принять от красноярцев посылки и письма их семьям в
Союзе.
- Зайди и ко мне, - сказал
Якушев, мужественно скрывая боль покинутого любимой женой страдальца. – Вдруг
Лидка передумает и захочет со мной жить. Спроси ее, а я готов все простить.
Потому что и сам не ангел. И напиши мне, лады?..
***
Когда самолет садился в
Сантьяго, Симонов почти не надеялся увидеть Карину. Вслед за другими пассажирами
он вошел в прохладный зал аэровокзала. И здесь его ожидал неприятный сюрприз: в
очереди у стойки регистрации билетов стоял Муртазин в гуайавере и с портфелем.
Его осетинская внешность вполне совпадала с обличием кубинских аборигенов.
Симонову тоже нужно было
регистрироваться: из Сантьяго на Гавану летел уже другой самолет – четырехмоторный
ИЛ-18. Симонов взял, было, курс на Муртазина, издали кивнув ему головой, но в
этот момент увидел Кари. Она сидела в кресле во всем белом и показалась ему
настолько красивой, что он на мгновение остолбенел и не знал, как ему поступить
– встать ли в очередь или сесть с ней рядом.
Он выбрал второе – подошел к
Кари, поздоровался и на минуту подсел рядом.
- We are in a hurry. – Мы очень спешим. Нас ждет такси – меня и Барбарину. У нас в девять
утра начинается экзамен на курсах.
Она взглянула на часы, и ему
было приятно – это был его подарок. И авторучка с золотым пером, привезенная им
из Москвы, тоже была при ней – в нагрудном кармашке белой кофточки. Ее длинные
атласно-черные руки от самых плеч были голыми - ему нестерпимо хотелось их
погладить. Он взял ее кисть, но она отдернула руку:
- На нас смотрят. В очереди
есть советико, ты с ним здоровался. Возьми эту книгу.
Она достала из-за спины
завернутую в бумагу книгу, и он положил ее в свой портфель.
Подошла Барбарина в короткой
юбочке и с чудовищными красными клипсами на покрасневших мочках.
- Здравствуй, Саша! –
закричала она по-русски на весь вокзал. – Как дела?
Симонов не видел реакции
Муртазина на это приветствие, но все кубинцы с любопытством смотрели на них. Конспиратор
из Барбарины был никакой.
- Нам надо ехать, Саша, -
сказала Кари, умоляюще глядя на него. – Прости.
Она поднялась и вместе с
Барбариной направилась к выходу. Он провожал их взглядом. И сзади Карина была
прекрасна в обтягивающих ее фигуру белой кофточке и брюках, подчеркивающих
длинные ноги, крупные ягодицы и широкие бедра.
Он слазил в свой портфель и
быстро пошел следом за ними. На выходе - в тамбуре между стеклянными дверями -
Симонов сунул в руку Барбарины коробку с флаконом духов, сказав ей в ухо
по-русски:
- Второго августа у Карины
день рожденья – подаришь ей от моего имени.
Такси – желтый «Додж-1600» –
ожидало напротив дверей. Девушки с улыбками подали Симонову руки – сначала
Барбарина, потом Кари. О поцелуях не могло быть и речи – вокруг было много
кубинцев, и все смотрели в их сторону.
- Я буду ждать тебя всю
жизнь, - сказала Карина на английском. – Как Пенелопа.
«Додж» рванул с места,
шеркнув шинами по горячему асфальту, и почти сразу исчез из виду. До экзамена
оставалось двадцать минут, а аэропорт находился в нескольких километрах от города.
***
Муртазин, к его чести, не
задал ни единого вопроса в отношении кубинок. Симонов тем более не стал давать
никаких пояснений. В аэропорту он спросил главного поставщика специалистов-советиков
на Кубу, почему ему отказали в продлении.
- Вы зря отказались, -
поморщился Муртазин. – Прежний посол почти никогда не менял своих решений. А
новому было не до вас: он принял хозяйство у старого и входил в курс дела.
Самолет шел полупустым, и
они, выбрав места, где меньше шумели двигатели, сели рядом – Симонов у окна, а
Муртазин через сидение от него, в проходе. Стюардесса - сразу после взлета -
разнесла стаканы с рефреской.
- Вы ведь знаете, я тоже
уезжаю, - сказал Муртазин не без грусти. – Вот съездил проститься с консулом, с
Егорычевым. Он по-прежнему в госпитале, выпишется месяца через полтора, не
раньше. Слышали, как мы в автокатастрофу попали? Во всем винят меня – вел «Волгу»
я.
Симонов уже слышал эту
историю от Смочкова, и душа требовала тишины. Ему казалось, что все его
существо разматывается в тонкую нить, которая тянется из его сердца к Карине, и
скоро его совсем не станет – только эта живая паутинка, впитавшая в себя его
боль и отчаяние. «Никогда, никогда… Неужели никогда больше я тебя не увижу?» –
бился в нем вопрос с аналогичным холодным ответом: «Никогда!..»
А Муртазину надо было
высказаться и оправдаться – не перед Симоновым, конечно, - перед самим собой и
его затерянными в бюрократических дебрях оппонентами. Они с затаенной радостью
свалили на него всю вину за увечья старого консула и поспособствовали высылке
его из страны.
На Кубе он имел все – и
власть, и влияние, и большие деньги. Теперь предстояло возвращаться в свой
захудалый, в общем-то, город на прежнюю должность главспеца в проектном
институте и существовать на 220 рэ в месяц. Пусть и накоплено не мало, но на
долго ли этого хватит?.. И главное, широко распахнувшееся перед ним окно в
будущее – в Москву, в министерство - вдруг свернулось в некий кокон. И в нем он
должен превратиться из гордого орла в куколку.
- Не такой уж и большой была
скорость, - говорил Муртазин, взглядывая на Симонова сбоку карими
проницательными глазами. – Не больше семидесяти. Мы ехали из Моа утром, а ночью
прошел дождь. Из-за поворота совсем близко я увидел на дороге грязь. Ее намыло
с горы или с обочин. Я, естественно, притормозил. Ну и нас занесло. Машина едва
не ушла в «канью» – в сахарный тростник. И это было бы самым лучшим исходом –
место ровное. Но навстречу шел трактор, наша «Беларусь» с негром за рулем.
Крепким таким парнем. Мы с ним потом познакомились. И я снова затормозил. Машину
развернуло на сто восемьдесят градусов и правым бортом понесло по грязи
навстречу «Беларуси». Удар о трактор пришелся как раз на дверцу со стороны
Егорычева. Удивительно, что у тракториста оказался ломик, и мы смогли им открыть
дверцу. Иначе мы бы Егорычева не смогли живым добыть из машины. До Сантьяго
оставалось около ста километров. Поэтому его доставили не туда, а в военный
госпиталь – до него было не больше четырех. Там ему оказали первую помощь.
Позвонили в Сантьяго, чтобы подготовили операционный стол. И на «амбулансии» -
машине «красного креста» - привезли туда. Он был почти мертвый. И его
располосовали от горла и до самого низа. Вырезали полметра кишок, перебрали все
внутренности, промыли, зашили. Теперь лежит на вытяжке – для этого ногу ниже
колена проткнули, подвесили. Косой перелом бедра. А старику уже за шестьдесят.
Ест через силу, боли в животе не проходят. А он хочет встать на ноги и еще года
два-три здесь поработать. Чтобы на пенсии безбедно пожить. Не думает о том, что
это может стать его лебединой песней.
Симонов предложил выпить, и
Муртазин согласно мотнул головой. Симонов разлил коньяк в картонные стаканчики
из-под рефрески, и они чокнулись за встречу в Союзе.
- Знаете, - горько заключил Муртазин, - у нас ведь так: сегодня ты кум королю и сват министру. А назавтра из тебя сделают кусок сухого, никому не нужного кизяка.