– Ничего, если я оставлю мотоцикл в вашем дворе? – спросил Антон утром в понедельник, уже одетый в форму и готовый к сдаче на милость военврачей. – Бензина в баке осталось не больше, чем на километр езды. Только аккумулятор сниму и оставлю у тебя в шкафу.
– А кому помешает твой мотоцикл? – пожала покатыми оголенными плечами Люба. – Пусть стоит. С бензином помочь не могу – его нам китайцы, если нет своей машины, не продают. Как только тебя положат, позвони в мастерскую Галине Васильевне, чтобы я знала, ждать тебя к ужину или нет.
– Вряд ли, Люба, там найдется городской телефон.
– На нет и суда нет. Если все-таки есть, скажешь мне, что тебе можно есть и пить, – я привезу… А лучше поступи таким образом: не ищи телефон, а напиши мне письмо сегодня же. Мой адрес я сейчас иероглифами нарисую на чистом конверте. Вложишь в него записку и отдашь кому-то – пусть в Дальнем в ящик опустит, письмо быстро дойдет…
Рыжий врач из медсанбата был прав: без подсказки терапевта, как добраться до армейского инфекционного госпиталя, Казанову в его состоянии пришлось бы туго. Люба об этом госпитале ни разу не слышала. Настояла на том, чтобы проводить Антона до автобусной станции и пообещала навестить, как только получит письмо. До посадки в автобус прижалась к нему, положив ладонь на погон, поцеловала и всплакнула, словно уезжающего на фронт. Потом подошла к приоткрытой дверце кабины и что-то сказала одетому в форменную фуражку шоферу. Китаец засмеялся железными зубами и по-военному приложил ладонь к лакированному козырьку.
Минут через сорок езды по улицам автобус запылил по извилистому проселку вдоль солнечного морского побережья с видами на синеющие вдали горы, белые паруса шхун и остроносых юли-юли, и наконец резко затормозил на краю кукурузного поля. Шофер указал взмахом руки в сторону темного длинного здания на склоне холма по другую сторону поля, куда сулену следовало продолжить путь пешим порядком. И Казанов, как десантник выпрыгнув из автобуса, опрометью углубился под сень листьев и початков молочно-восковой спелости с полевой сумкой в руке. После облегчения выбрался на покрытую поблеклой лужайкой дорогу с укатанными колеями и километра через полтора хода по кукурузному коридору достиг конечной цели.
***
В семиместной палате, Казанову, к его удовольствию, досталась койка в углу, с окном в головах. Соседом слева, оделенным прикроватной тумбочкой, оказался светловолосый парень с бледным узким лицом и острым подбородком парень. Он показался Антону нелюдимой букой: на приветствие едва кивнул головой и продолжал читать в потрепанном переплете. На нем Казанов прочел: «И.А. Ильин. Путь духовного обновления», и почему-то обрадовался: лежать рядом предстоит не один день и в любом случае найдется, о чем поговорить с человеком. Подарок Августины Семеновны – книгу Николая Булгакова «О самосознании» – Антон прихватил с собой, так что ему есть, чем заинтересовать соседа.
На обед Казанов не пошел – не хотел есть. К тому же подумал, что здесь, как и в санатории «Хэкоу», его в день поступления еще не поставили на довольствие. А главное, рассчитывал на то, что реже будет заседать в далеком от комфорта туалете. К тому же он соседствовал с женским. Для него стало полным сюрпризом, что в госпитале существовали и женские палаты с больными дизентерией, гепатитом и энцефалитом русскими красавицами – женами офицеров и вольнонаемными холостячками. Видеть их в мятых халатах, не причесанных, без макияжа, вялых и хмурых, дизентерийных, было мучительно больно – ни божества, ни вдохновения.
Неожиданно сосед, озабоченный духовным обновлением, проявил внимание к новичку и принес Антону на подносе тарелку рисовой каши и чай. Однако обед не состоялся: высокая строгая женщина, повязанная накрахмаленной косынкой, в белом халате пригласила Казанова пройтись в комнатушку с покрытой ржавым налетом ванной, уложила на клеенчатый топчан и угостила двойной клизмой. По окончании процедуры, когда Антон натягивал на себя полосатые больничные штаны, медсестра металлическим голосом вероятной фронтовички отдала ему очередной приказ:
– Лейтенант Казанов, в пятнадцать тридцать зайдите к вашему лечащему врачу, майору Дворкину. Он будет в кабинете ректороманоскопии – это через две двери по коридору от вашей палаты. До этого времени постарайтесь еще очистить ваш кишечник.
– Шомполом с ёршиком, как ствол? – провел Казанов тест на юмор.
От презрительного взгляда клистирной богини у Казанова пропало всякое желание на продолжение диалога.
***
Ровно в назначенное время лейтенант Казанов доложил майору Дворкину о прибытии на медицинский осмотр. Запашок в этом кабинете мог бы успешно конкурировать с ароматами солдатского нужника.
– Посидите, пока я закончу! – приказал доктор в очках в роговой оправе, опуская длинную, сверкающую никелем трубу на электрошнуре в бадейку. – Смотрите, завтра эту же процедуру будете проходить вы.
В это время другой пациент, сбросив с себя на кушетку трусы, взбирался на высокий узкий стол, покрытый простыней с черным отпечатком инвентарного номера на свисающей с края стола, полосе. Пациент был пожилой седой человек со следами осколочных ранений на плече и икре.
– Становитесь на стол, – сипловато скомандовал Дворкин, поправляя белый колпак на голове, – и встаньте на четвереньки!.. Вот так, только пошире расставьте колени.
Он хлопнул пациента по пояснице ладонью в резиновой хирургической перчатке и добавил:
– А теперь прогнитесь… Больше, сильнее – вот так!
Солнце из широкого, с приоткрытой фрамугой окна щедро освещало эту картину. Хохот подступил к горлу Казанова, и он наклонил голову, чтобы звук не вырвался наружу.
Дворкин снова поспешно окунул блестящую трубу с горящим в ее торце глазком в бадейку, поспешно встал с кормовой стороны изящно прогнутого пациента, пальцами левой руки раздвинул тощие ягодицы, замер и стал вращательно-поступательными движениями вводить отливающую маслом трубу во чрево своей жертвы. А затем, не снимая очков, приник к окуляру телескопа и принялся, как подумалось Казанову, выискивать в кромешной темноте созвездия Рака, Ориона, Большой и Малой Медведицы – все, какие Антону запомнились из уроков астрономии подполковника Сайкина.
Справится с приступом смеха при виде этой процедуры Казанову оказалось не под силу. Он с брызгами слюны выплеснулся наружу, как раскаленная лава, сотрясая все тело волнами горячих судорог.
Дворкин оторвался от окуляра и заорал бешено, как некогда в суворовском Псих – его офицер-воспитатель капитан Фишер:
– Выйдите вон! Сестра вам скажет, когда прийти на прием!
– А что вы кричите, товарищ майор? Смеяться, право, не смешно над тем, что кажется смешно.
– Я сказал вам: вон!
– Позвольте мне выйти вон? – огрызнулся Казанов, припомнив фразу из чеховской «Свадьбы».
Покинул негостеприимный кабинет, сознавая, что его глупый смех неизбежно вызовет осложнения во взаимоотношениях с лечащим врачом. И уже в коридоре задал себе риторический вопрос: для чего же для разговора с Дворкиным ему поставили клизму?..
Однако и на следующий день, после повторной клизмы и «сулико» – пальпации доктором его простаты, – Антон, становясь на стол в некрасивую позу, не мог удержаться от смеха. Он продолжал смеяться даже тогда, когда Дворкин садистски, словно врач-вредитель, ворочал подзорной трубой в его прямой кишке с явным желанием порвать ее и заставить лейтенанта, как паяца, поплакать над разбитой судьбой.
– Зря смеетесь, больной, – протирая очки вафельным полотенцем и оглядывая бесштанного лейтенанта подслеповатыми выпуклыми темными глазами, озабоченно говорил Дворкин. – У вас в прямой кишке вся слизистая оболочка в эрозии.
– И что же это означает?
– А то, что по всем признакам у вас амебная дизентерия, – самая тяжелая форма дизентерии. Амебы поедают эритроциты – красные кровяные тельца. Кровь утром сдали?.. Анализ покажет, прав я или нет.