Морские, солнечные и воздушные ванны, дополненные любовными забавами на глазах рыб и медуз, а также на горячем песке, Казанову на пользу не пошли. Энтамоебы вышли из цист и набросились на эритроцитов с удвоенной яростью. Сначала после столкновения с птичьей корзиной боль подсказала, что на прутьях он оставил важные вещдоки – дерму и кровь со своих фаланг. А вслед за этим знакомая резь в животе вынудила его к экстренному торможению. Оставив работающий на холостом ходу «иж», расстегивая портупею на бегу, он скрыться в придорожных зарослях неведомых растений. А жгучую колючесть травы под ними он получил возможность ощутить через мгновение нежными щеками ягодиц.
Из-за обострения болезни особенно мучительно тянулся проезд по пыльным улицам деревень с устремленными на него глазницами окон и опасением налететь на свинью, барана, козу или ишака. Они пренебрегали правилами дорожного движения гораздо сильнее мотоциклиста. Иногда к ним присоединялись ватаги китайчат, бегущих следом и по обеим сторонам дороги с криками: «Сулен! Сулен!..»
Для Казанова сразу после получения от Дворкин пакета с компроматом показалось безумием заявляться с ним в полк и сдавать в строевой отдел, чтобы тут же подвергнуться допросу подполковника Бустани. Поэтому он проскочил мимо Ляцзеданя по объездной дороге, по проселку доехал о Синьшатуня и оттуда совершенно обессиленным приехал в свой батальон. Не доезжая поселка, он положил мотоцикл плашмя в густом бурьяне отдохнуть в лощинке и задами по утренней росе стал пробраться к медпункту Коли Маслова.
Ему просто не верилось, что сто с небольшим гаком километров он пилил больше трех часов. Правда, было только полвосьмого, солнце уже прогрело воздух. В прозрачном небе над деревней планировали в поисках неосмотрительных куриц и уток два сыча.
– А ты что, уже выздоровел? – обрадовался Казанову доктор.
Он был уже одет по форме – в тонкошерстную бостоновую гимнастерку с новыми погонами и портупеей. А главное, до неприличия трезвым и куда-то очень спешил. В медпункте было чисто, пахло лекарствами. Кушетка, на которой спал старлей, прибрана и сияла наглаженной накрахмаленной простыней.
– Плохи мои дела, Коля, – выписали за нарушение режима. С соседом по палате сбегали искупаться на море – а врач, майор Дворкин, засек и обоим дал пинка. – Казанов полез в полевую сумку за пакетом: – Подожди: дам, прочтешь…
– Только не сейчас, Антон, – опаздываю на кухню: надо пробу снять, расписаться. Через час вернусь – разберемся…
– Пока не говори никому, что я вернулся. С тобой сперва посоветуемся.
– Не волнуйся! Все оформим – комар носа не подточит. Закройся на крючок и жди здесь. Я без медбрата остался – он демобилизовался, а другого не дают из-за вывода нашей армии с Квантуна.
До прихода Маслова побрился перед зеркалом над умывальником и сам обработал йодом рану на правой кисти от удара по корзине китайского велосипедиста. Но забинтовать путем не смог – сделал это уже Коля, не интересуясь происхождением травмы. Потом без колебаний вскрыл опечатанный сургучом пакет и долго вчитывался в бумаги, иногда шевеля губами. А в заключение произнес неожиданное:
– Всей этой макулатурой только жопу подтереть. А лучше порвать и сжечь. Только где ты был целых три дня после госпиталя?
– У Ивана, с которым нас вместе шуганули. Он командир автороты в Дальнем.
– Пили, конечно! От этого тебя и прорвало.
– Не угадал, Коля, – ни капли спиртного!
– Да мне и наплевать, пили или нет. Здоровье, Антон, твое: хочешь – живи, а не хочешь – подыхай. Но обратно тебя я сразу отправить не могу. Тебе повезло: Кравченко куда-то вызвали, за него Бабкин. Скажу ему, что тебе в госпитале дали неделю на амбулаторное долечивание их лекарствами. Так что лежи и не высовывайся, чтобы инфекция на других не распространилась. Жратвой тебя я сам обеспечу через солдатскую столовую – кашкой, сухариками. Потом напрямую отправлю в госпиталь. Никуда они не денутся – примут и долечат. А если загнешься – только из-за них. Я так и в направлении своем напишу, что их действия не совместимы с врачебной этикой, и вся ответственность за исход лечения лежит на них. Думаю, расследования военной прокуратуры они боятся не меньше других…
***
В укреплении физического и морального состояния Казанова в это трудное для него время неожиданно предприняла Настя. На очередных ночных бдениях заядлых преферансистов в квартире Клюшиных, в которых участвовали Бабкин и Маслов, она уловила из их полупьяной болтовни новость об энтамоебных злоключениях своего мимолетного любовника. И без долгих колебаний приняла эту важную информацию как руководство к действию.
Для больного Казанова появление Насти в ночное время в фанзе отдыхающего в Союзе Миши Лейбовича с дарами домашней кухни было не меньшей неожиданностью, чем чудесные явления небесных посланников к пророкам и апостолам в библейских легендах. Он еще не ложился, – сидя на кровати читал стихи Лермонтова из библиотечки. И вдруг осторожный стук в дверь. «Открыто!» – громко сказал он. На пороге возникла Настя, опустила авоську с кастрюлей на пол, сделала шаг к нему, и они долго стояли, стиснув друг друга в объятиях в полном молчании. Он вдруг подумал, что сейчас обнимает женщин всего мира, – как награду за его любовь к ним.
– Поешь, пока горячее, – тихо сказала она, отстранилась, не убирая ладоней с его плеч и не отводя глаз от его лица. – Как ты похудел, милый, – жутко смотреть!
– Если хочешь, чтобы я быстро поправился, давай ляжем, – предложил он. – Поесть я всегда успею.
Настя засмеялась и сразу сбросила с себя легкое ситцевое платье в белый горошек. А перед уходом сказала:
– И не подумаешь, что болен. С таким потенциалом ты обречен на бессмертье…