Но ведь должна быть за что-то зацепка, какой-то интерес в жизни, кроме женщин и выпивки, думал Казанов в автобусе по пути в Дальний. Взгляд его и душа утопали в голубизне неба и в синеве распахнутого к прозрачному горизонту моря.
Вот он только что оставил плачущую Ли и без особого желания едет к Любе. Нет никакого желания возвращаться в свою роту. Будущее неопределенно – нет ни ритмичности, ни периодичности, ни устроенности в его бессмысленном существовании. Ничего не создается, все ломается. А как найти опору, веру во что-то доброе, настоящее – не в его силах. Да и просто не знает – как?..
Он столько прочитал хороших умных книг – главные творения Толстого, Гоголя, Пушкина, Лермонтова. От корки до корки одолел двадцать четыре тома Горького, шестнадцать – Чехова и всего избранного Короленко. «Былое и думы» Герцена. Лескова, Вересаева, Андреева, Салтыкова-Щедрина. Большую часть «Человеческой комедии» Бальзака. Умершего в больнице для душевнобольных Ги де Мопассана и тяжеловесного романтика Виктора Гюго… Флобера, Диккенса, Твена... А что толку?..
В санатории Казанов взялся за философию как бы поневоле. Соседка его Любы, Ольга Иннокентьевна, вдруг предложила Антону почитать книгу самого знаменитого, по ее словам, русского философа Николая Бердяева «Самопознание». В дождливые дни, когда из палаты было идти некуда, он с интересом углубился в автобиографию невольного эмигранта.
Бердяев придумал новый жанр для собственного жизнеописания. В нем редко встречаются даты, и почти отсутствует событийная сторона жизни. Он обозревал свое пребывание на земле с точки зрения вечности. На примере собственной духовной жизни, анализа своего внутреннего мира, ничего не выдумывая, он задался целью проанализировать и познать свою жизнь и самого себя философски. Из потребности осмысления своего типа и своей судьбы.
Это очень подходило Казанову: в кадетке одной из его кличек, с подачи офицера-воспитателя Рябенкова, была Философ. Хотя никакой своей философской системы он, конечно, не создал. Может быть, начитанность и наблюдательность выработали в нем склонность к обобщениям фактов, характеристике поведения окружающих его людей за ним признавала и его первая любовь Таня Осипова.
При чтении «Былого и дум» экзаменовал добрейшую и любившую его за изложения и грамотные диктанты вольнонаемную старенькую «русалку»: просил разъяснить значение англицизмов и французских терминов, написанных кириллицей. А она только смущенно пожимала остренькими плечиками, поджимала морщинистые губы и виновато говорила: «Извините, не знаю…»
Толковых словарей иностранных слов и выражений в Союзе долго не издавалось. Так что даже в дозволенной гуманитарной литературе рядовому читателю приходилось разбираться самому и признавать, что дореволюционное образование было качественней.
В стране шла беспощадная кампания борьбы с космополитизмом и, соответственно, за очищение русского языка от загрязнения неологизмами. Космополитов после того, как наши воины освободили от фашизма Европу и сравнили жизнь людей других стран с нечеловеческой советской, развелось великое множество. «Правда», «Известия», «Комсомолка» и местная пресса клеймили низкопоклонство перед Западом. А бериевская охранка усердно пополняла контингент Гулага зэками за счет недавних фронтовиков, неосмотрительно похваливших за рюмкой или за бычком в курилке немецкую технику или богатую жизнь бюргеров, и представителей интеллигентской прослойки, отправленными на перевоспитание и самопознание на лесоповал и стройки коммунизма. Возможно, такая же участь постигла и звонаря Герцена за злоупотребление иностранной лексики в его либеральных книгах и статьях в «Колоколе».
Кличка Философ Казанову понравилась и, чтобы как-то ее оправдать, он после суворовского, уже в пехотке, брался за чтение избранных трудов Гегеля и Фейербаха. В богатой библиотеке училища, почему-то не сильно искалеченной большевистской цензурой, их книги, наряду с другими философскими трактатами, были, поскольку Карл Маркса, по его признанию, свой исторический материализм создал на основе учений этих немецких философов. Преподаватель отредактированного, как говорили, лично товарищем Сталиным Краткого курса истории ВКП (б) майор Ляхов, худой, морщинистый, порывистый и добрый человек, страстно любивший свой предмет, смотрел на Казанова, когда он отвечал или задавал вопросы, влюбленными глазами. Для большинства курсантов этот курс был проклятием, а Казанову он давался легко. На семинарах по сталинской, упрощенной до примитивизма, статье «О диалектическом и историческом материализме», включенной в большевистский катехизис отдельной главой, Казанов особенно отличился. Его конспект и выступления экзальтированный майор Ляхов превозносил до небес, назвав его прирожденным философом, чем сильно укрепил авторитет Казанова во мнении его товарищей по оружию. В то же время шло изучение организации армий стран – потенциальных противников СССР, и Дима Орловский, воронежский кадет-поэт и закадычный друг Антона, сказал с доброй усмешкой: «В американской армии ты бы мог стать капелланом, а в царской – полковым попом».
Предельно ясная формулировка, навязшая в зубах со школьной скамьи – «смысл жизни – в труде» – Казанову напоминала статью из дисциплинарного устава и вызывала в нем внутренний протест, низводя его, человека, до уровня лошади или ишака. Поэтому в бердяевском «Самопознании» он ухватился за главу «Искание смысла жизни», пытаясь найти ответ на этот мучивший его вопрос. Оказалось, что и Коля Бердяев, киевский кадет из старинного дворянского рода, в конце девятнадцатого века, с четырнадцати лет, искал смысл жизни. А потом пошел дальше и захотел постичь суть вечности и назначения человека. Наряду с уяснением вопроса: что такое свобода и с чем ее едят, он размышлял о страдании, добре и зле. Жизнь обрела для него некий высший смысл, и он поверил в силу духа. Но и ему, Казанову, и его сверстникам постоянно внушалась эта же вера в себя через укрепление силы духа и тела для военного дела. А вот до понимания, что такое универсальная мистика и универсальная духовность, его разум не дорос.
В предисловии к книге «Самопознание», изданной во Франции, Антон с удивлением прочел, что Бердяев вместе с лучшими русскими умами, не признавшими Октябрьский переворот, – писателями, учеными, мыслителями – был выслан в 1922 году Лениным из советской России. Бывший марксист Николай Бердяев задолго до революции порвал с «единственно правильным учением» и ударился в философию личности и свободы в духе религиозного экзистенциализма и персонализма. А главное он открыто не хотел признавать законность новой власти и быть ее апологетом. После его беседы лично с Феликсом Дзержинским Николай Александрович под белы ручки был отправлен на изучение своих модусов – заботы, страхов, решимости, совести, постижения самого себя и обретения свободы – в страну чужую. Там же он мог считать себя первичным творческим элементом, чтобы в совокупности с себе подобными индивидами подчиняться воле только верховного творца – самому Богу. А вскоре и Железный Феликс, оплакиваемый народом, загремел на интимное свидание к дьяволу, как это выяснилось десятилетия спустя, по хитроумной задумке великого террориста и вождя Сталина с кликухой Сосо.
Но почему же Ленин с большевиками под Парижем, в Ланжюмо
???, организовал политическую школу, занимался подготовкой революции в
России и никто его не высылал и не арестовывал? За
семнадцать лет переездов из одной страны Европы в другую его арестовали только
раз в Швейцарии ??? см. биографию Ленина.
Бердяев часто повторяет, что ему близки герои Толстого и Достоевского без уточнения, какие именно персонажи. Через этих двух писателей Бердяев, по его признанию, воспринял христианство. А кем же он был до этого? Мусульманином, иудеем или буддистом?.. Казанов с пеленок научен был верующей матерью относить себя к православным христианам. Но атеизм вытеснил из сознания всякие религиозные размышления, и только в книгах классиков он с недоумением читал, как люди страдали в поисках пути к Богу или отречения от Него.
Книг Достоевского в доступных для Казанова библиотеках суворовского и пехотного не было. Учебник литературы и соответственно преподаватель литературы в суворовском майор Федоровский называл Достоевского реакционным, религиозным писателем за его роман «Бесы» – в нем, мол, писатель несправедливо представил революционеров безбожниками, бандитами и убийцами. Поэтому в советском учебнике Достоевскому была отведена одна страница с его биографией и перечислением нескольких его произведений с крохотными аннотациями к ним. Он не издавался, его книги были только в спецхранах библиотек для ознакомления с ними по спецпропускам специалистами.
Зато Толстого, отлученного от православной церкви и названного Лениным «зеркалом русской революции», майор Федоровский разбирал по косточкам со всеми его достоинствами и религиозными и философскими ошибками. Особенно критиковались теории самоусовершенствования и непротивления злу насилием. А последние главы «Войны и мира» оговаривались как сложные и вредные для мировоззрения советского человека и поэтому не удостаивались рассмотрения.
Казанов ничего не принимал на веру. В прочитанных им с насилием над собой толстовских частях эпилога он тщетно пытался вникнуть, в чем их вредоносность. Окунуться в глубину одухотворенных рассуждений без знания элементарной философской азбуки, чтобы хотя бы от части понять размышления писателя, оказалось ему не под силу. Но фраза «ибо как только нет свободы, нет человека» открыла для Антона жуткую истину: он – не человек!.. Тогда вокруг него – такие же нелюди, уничтожающие в себе и вне себя даже сам намек на свободу. Однако и представить пребывание в этом мире совершенно свободных людей, существующих вне пространства, вне времени и вне зависимости от причин, подвластных только закону необходимости, он, кадет, с одиннадцати лет вынужденный жить по уставу, приказу и команде, даже не пытался. Импонировало ему в Бердяеве скорее всего чисто внешнее: это то, что он был кадетом и что любил и считал близким себе по духу Лермонтова.
Антона задело показавшееся ему странным совпадение в биографиях Бердяева и Любы Тереховой. В том же, двадцать втором году, когда свободолюбивого миросозерцателя насильно выслали с родной земли, крестьянин Андрей Терехов, Любин отец, вывез на подводе, без ведома Дзержинского и Ленина, всю семью – пусть не во Францию, а в Манчжурию. И поселился не в Париже, а в обжитом русскими Харбине. Новый вариант известной песни – сбежал бедняга из Союза ночною, тайною тропой.