25.
Черт услышал Антона: принес к ним незваных гостей – трех старших офицеров во главе с полковником. Они не удосужились даже постучать. Антон, спавший всегда чутко, открыл глаза и увидел их, озирающих комнату недружелюбными очами. Он поблагодарил судьбу, что лег поверх одеяла одетым, положив ноги на приставленную к койке табуретку. А Боб даже не пошевельнулся – дрыхнул по привычке с суворовского, укрывшись простыней с головой.
«Комиссия!» – первое, что промелькнуло в голове, и Казанов, отодвинув сапогом табуретку, неторопливо, без трусливого подобострастия, встал с постели, затягивая ремень на гимнастерке. За десять лет армейского быта он усвоил неписанное правило: перед начальством, как перед злой собакой, нельзя испытывать страха, иначе искусает.
– Вы кто? – резко спросил полковник, буравя его стальными глазами танкиста, привыкшего видеть мир сквозь смотровую щель и пушечный прицел. Китель с множеством орденских колодок облипал его тело, как собственная кожа.
– Лейтенант Казанов, командир пулеметного взвода третьей роты, третьего батальона, пятнадцатого гвардейского полка…
– Хватит! Почему вы здесь?
– Он в гости ко мне заехал, товарищ полковник, – раздался сонный голос Боба за спиной Антона. – Вернулся из командировки в Союз и навестил старого друга. Мы с ним семь лет в Казанском суворовском оттрубили.
– Так и что у вас тут за бардак? Кастрюли, грязная посуда…
– Поделился с другом последним куском, товарищ полковник. Если вы приедете ко мне в Краснодар…
Твердый рот полковника дрогнул в улыбке:
– Не паясничай, Динков! Подготовьтесь к празднику, помойте пол, посуду доставьте на кухню.
– Вам уже доложили, что посуды не хватает? – возмутился Боб, продолжая валяться на постели. – Мне завтра в наряд, а эти начпродовцы… Недаром мой великий предок, Александр Васильевич Суворов, наказывал потомкам, что интендантов надо немного вешать.
Полковник оттаял, рассмеялся: «Вот трепло!», безнадежно махнул рукой, и все трое, топая сапогами, вышли, прихлопнув за собой дверь.
– Кто это были?
– Степан Егорыч, командир полка, с зампотехом и начпродом. Я их в преферанс частенько по ночам чищу прямо в кабинете комполка. Под водочку с закусочкой, конечно. Фотографирую с их бабами и детьми. У меня и здесь фотолаборатория есть, снимаю солдат у знамени – мамам на радость отправляем, учения, стрельбы, всякую хрень для ленкомнат. Все фотоматериалы дают со склада. Очень жалеют, что меня переводят, – не как Борю Динкова, человека большой души и сердца, а как запечатлителя фотоморд всех видов и калибров… Мне, Антон, здесь все обрыдло, уезжаю отсюда без сожаления, без утраты…
– Пора, Боб, и в Цзиньчжоу отправляться. Только на чем?
– Не бзди! Доставят в лучшем виде. Прокатимся с тобой на тройке с бубенцами!..
Боб не трепался: вскоре они шли неспешным шагом по дороге за пределами полка. Их нагнал легковой «газик», подал им короткий сигнал, тормознул на обочине, и они удобно уселись на заднем сидении. Шофером оказался лейтенант, назвавшийся Виктором Лапиным, кадетом Калининского суворовского, окончившим Рязанское автомобильное училище. А теперь он служил командиром взвода в автомобильной роте.
Девять километров до Чзиньчжоу по грунтовой дороге вдоль насыпи железнодорожного пути они проскочили минут за пятнадцать, так что и лицо благодетеля Антон увидел лишь мельком. Оказалось, что с ним они всего год назад участвовали в совместных учениях в Селецких лагерях – автомобилисты транспортировали пехотинцев в разные пункты хитроумно задуманного плана наступления и обороны.
Тогда, рассказал Антон, он едва не погиб под гусеницами танка при отражении контратаки условного противника на окраине деревеньки Криуши, упомянутой Есениным в поэме «Анна Снегина»:
Я шел по дороге в
Криушу
И тростью сбивал
зеленя,
Ничто не пробилось
мне в душу,
Ничто не смутило меня.
После бессонной ночи под проливным дождем Казанов заснул на исходной позиции роты в сырой траве метрах в ста от опушки леса. И если бы его не привел в чувство чей-то истошный, спасительный крик, быть бы ему намотанным на траки легендарной Т-34-ки. Он успел отползти в сторону, и зеленая машина в три десятка тонн прогрохотала в двух метрах от его распростертого тела с карабином, обернутого в сырую, как кольчуга тяжелую, шинель.
Динков, выслушав рассказ Антона об этом эпизоде, напомнил ему о другой его недавней романтической выходке.
– Помнишь, Антон? – Боб указал рукой в открытое стекло дверцы в сторону стальных опор линии высоковольтной передачи со свисающими гирляндами стеклянных изоляторов.
– Вот дурак! И не лень было мне лезть на эту ферму!
В свой приезд пять дней назад, накануне памятной Пасхи, они вдвоем пошли погулять за пределами части за железной дорогой. Антон увидел на ферме опоры приваренные скобы и, движимый пьяной отвагой, презрев уговоры Боба не делать этого, полез к проводам на тридцатиметровую высоту. Садилось солнце, и вид с высоты был ошеломляющий – на зеленеющие поля, пирамидальный Самсон – самую высокую гору на Ляодуне, – на наливающийся пурпуром горизонт. Боб, ставший мельтешащей по земле букашкой, умолял его: «Остановись, слезай!..»
– А я ведь не зря орал! – сказал сейчас Боб. – Еще до этого я услышал, что года два назад один такой же болван, как ты, погиб. Солдат с солдатом поспорили на бутылку, и один из них залез повыше, чем ты. Погода была сырая, на изоляторах образовалась корона – электрический разряд, – и он оттуда полетел за выигранной пол-литрой. Так что я тебе жизнь спас.
– Считай, что ты выиграл, через час получишь бутылку «синьхуа». Только бы Димку дома застать.
Диму Колобова, воронежского кадета, Казанов встретил в управлении кадрами армии в Артуре, когда получал назначение в свою 25-ую гвардейскую дивизию укрепрайона. Дима пошел в кабинет кадровика вслед за ним и распределился более удачно – в дивизию, дислоцированную в Цзиньчжоу. В Рязанском пехотном они были в разных ротах, общались мало, но встрече были рады. Потом обменялись своими адресами через Диминых родителей и установили, как друг друга разыскать на Квантуне.
***
К серой одноподъездной двухэтажке, где должен был обитать Димка Колобов, Виктор Лапин, взглянув на планчик, аккуратно начертанный и присланный в письме Антону Димой, подкатил безошибочно, сказав, что и у него в этом доме живет какой-то приятель и было бы неплохо повидаться с ним. Но «газик» надо было до восьми вечера поставить в гараж, чтобы не нажить неприятностей, поэтому Лапин, высадив пассажиров, развернулся и уехал обратно в Дафаньшень.
Из подъезда выскочил, застегивая на ходу полевую сумку, круглолицый старший лейтенант в пилотке и помятой хабэшной форме.
– Здравья желаю! – козырнул ему Боб. – Не скажете, в какой квартире Колобов живет?
– Уже не живет, – хмуро бросил старлей.
– Как не живет?
– Некогда
рассказывать. Зайдите во вторую на первом этаже – там вам все доложат.
В типовом офицерском
жилище с двумя солдатскими кроватями и тумбочками, с кипящим алюминиевым
чайником на электроплитке пахло прачечной. «Доклад» хозяина в голубой майке и
трусах, занятого стиркой носок в цинковом банном тазу, поставленном на
табуретку посреди комнаты, Казанова ошеломил.
– Ну его на hui, Колобова вашего! – непочтительно выкрикнул кудлатый мускулистый любитель чистых носков, продолжая шуровать в мыльной пене. – Он сдох, а нас уже месяц на допросы таскают.
– А в чем дело?
– Нажрался ханжи и блевотиной захлебнулся.
– Успеешь ты достирать! – прикрикнул Боб, усилив фразу заливистой нецензурной сентенцией. – Человек умер, а ты со своими носками дрочишься! Мы с Колобовым в суворовском и пехотном вместе учились.
Антон невольно улыбнулся. Словечко «дрочить» в кадетке они употребляли в переносном, только им понятном смысле, гораздо чаще, чем в прямом. Обычно, когда разговор шел о каком-то нудном вынужденном процессе: о строевой подготовке, физзарядке, плохой игре на пианино, выслушивании нотаций воспитателей и преподавателей.
– Тебя бы так подрочили на допросах, как меня! – огрызнулся
любитель чистых носок. – Сто раз заставляли повторять одно и то же. А теперь
еще и вам пересказывать?
Распаренный
горбоносый хозяин выпрямился и, отряхивая пену с кистей в таз, зло уставился на
Боба. Но вдруг отмяк и
погрустнел:
– Вообще-то Димка и пил вроде не больше других. А тут схватился с одним казахом, Султаном, тоже лейтенантом: кто кого перепьет? Все вот здесь происходило, в этой комнате.
– Ну и что?
– А ничего! Я и еще один собутыльник, Юрка Лазарев, сyдьями были: наливали им поровну, давали закуску согласно условиям – по кружку колбасы после каждых сто грамм. Димка вот на эту койку замертво свалился. Султан с нами еще посидел, выпил на ход ноги и в свою комнату этажом выше поднялся и на службу вышел, как огурчик… Наутро я хотел Димку растолкать, смотрю – он лежит на спине с открытыми глазами, весь облеванный и не дышит. Если бы спал на боку, может, и живым остался. А на спине, как медики определили, захлебнулся рвотной массой, гад… При вскрытии, представляете, у него четыреста граммов чистой водки из желудка откачали – той, что в кровь не попала. Похоронили, как собаку, за пределами кладбища. И могилу заровняли – так нам медики сказали. А где схоронили – знают только особисты. Но спрашивать у них, как и где, все равно, что у мертвых, бесполезно… Мне и Лазареву грозят припаять соучастие и под трибунал отправить – вот мы и психуем. Джамбула – так мы этого казаха прозвали за его песни на казахском – уже в Союз отправили. Не знаю, на кой хрен! Может, в тюрягу или в лагерь.
– Глупая смерть, – прокомментировал услышанное Боб, когда они с Артемом вышли на темную улицу под нудный дождичек.
– А где найти ее, умную? – испытывая непреодолимую тоску и беспомощность, отозвался Антон. – Жаль Диму. Хороший был кадет. Трудно поверить, что в такую нелепицу ввязался.
– Долго нас на привязи держали с одиннадцати лет до двадцати, – откашливаясь, сказал Боб. – Чуть свободней вздохнули – вот и сорвались, как барбосы, с цепи… Здесь же, в Цзиньчжоу, случай пострашней этого зимой был. Капитан-артиллерист жил с женой и ребенком в фанзе. Неизвестно, что там было, но жена и ребенок уехали в Союз. Капитан купил бочку ханжи, закрылся, окна и дверь забаррикадировал и пил целую неделю. На службу не выходил. А когда в дверь или в окно стучались – стрелял на звук. Взяли его, когда у него патроны кончились… Так что делать будем? До поезда еще три часа.
– Остается одно – дернуть в кабак. Там, слышал, бильярд есть. Я с суворовского не играл. Помнишь тот, в ленинской комнате, с железными шарами?..
– Я только Раифа Муратова не мог обыграть, – похвастался Боб. – А других гавриков щелкал, как пустые орехи. Слышал что-нибудь о старом Мулле?
Это прозвище в свое время Боб приклеил Раифу после того, как проиграл ему несколько партий в шахматы на интерес и на неделю лишился самых вкусных блюд в столовой суворовского.
– Его, как и нас с тобой, направили из нашей пехотки на Дальний Восток. Я его матери, тете Магире, написал, узнать, где он. Может, и пришел ответ, так я из полка уже два месяца – все письма там. Пора мне возвращаться к своему взводу. А то схватят за микитки и сочтут за дезертира…