После ужина на пару с Петрушко – «майор госбезопасности», предавшись искреннему раскаянию, укрощал грешную плоть голодом - Симонов покинул свое apartamento.
Шел седьмой час, но было совсем темно. В небе над океаном, припудренном легкой дымкой мерцали звезды, и Млечный Путь, посыпанный блестками, выглядел дамским шарфиком на шее мадам Вселенной.
Симонов почти бегом спустился по лестнице с террасы - на ней тускло светились окнами и открытыми балконными дверями касы советиков. Потом прошел до перекрестка дорог вблизи аэропорта и дождался автобуса. Ему стоило героических усилий протиснуться внутрь, прижаться к потным спинам кубинских братьев и доехать до старого Моа на ступеньках «гуагуа». При каждом открывании дверей на остановках их складные створки больно били по спине.
Цель его поездки Димитр Стоянов определил еще в пятницу: попросил съездить на почту - узнать, можно ли послать посылку в Болгарию и что для этого нужно сделать. Оказалось, что можно. На почте Симонов после нескольких утонченных комплиментов, он дал листок бумаги и авторучку миниатюрной, как куколка барби, мулатике с волосами, накрученными на картонную бобину из-под туалетной бумаги, и она быстро написала местные требования к почтовым отправлениям. Отправка посылки стоила не дешево.
На обратном пути в автобусе было еще тесней - люди буквально склеились потными телами. Симонов попросил соседа, стоявшего к нему спиной, сказать, когда будет его остановка. И тот, не оборачиваясь, смачно и радостно откликнулся: «Привет, е.т.м., е.т.м.! Ты русский?» Потом этот верзила, не обращая внимания на протесты более мелких пассажиров, развернулся лицом, поросшим короткой кудрявой бородой, к Симонову. И еще пару раз поливнул поверх голов отборным матом на чистейшем русском. В устах мулата, по своим параметрам - мощной фигуре и темному лицу - унаследовавшему гораздо больше черт от негроидной расы, чем от европейской, - русский мат звучал особенно убедительно и жизнеутверждающе.
- Я Сальвадор, а ты? - потребовал мулат, заставив вздрогнуть весь автобус. - Не смущайся, они все равно ни хрена не разумеют. Ты кто? Советский?
- Александр. Работаю здесь - на никелевом заводе.
- А я - Сальвадор, - повторил кубинец. - Моряк. Из Гаваны пригнали танкер с соляркой, стоим под разгрузкой.
- Ты что, в Союзе учился?
- В Одессе. Три года назад. Закончил мореходку.
- Материшься, как боцман.
- Я штурман. Живу в Гаване. Занимаюсь каботажем - доставляем ваши нефтепродукты по всей Кубе из Гаваны и Сантьяго - там оптовые базы, а в Сантьяго – нефтеперегонный завод.
Матерился Сальвадор без акцента, а в разговоре акцент был сильный. И паузы между некоторыми словами и фразами затягивались - чувствовалось, что он давно не пользовался русским.
Петрушко за ужином сказал, что Барбарина и Карина сегодня из Сантьяго не вернутся. Симонов немного удивился такой глубокой информированности тяжеловеса, но вида не показал. Значит, моряка можно пригласить к себе – выпить, пообщаться, обогатиться еще одним нюансом кубинского бытья. Поэтому когда они пробились сквозь потные тела и вывалились из автобуса, Симонов спросил Сальвадора, к кому он направляется. Моряк, одетый совсем не по-морскому - в трикотажную рубашку с короткими рукавами и потертые джинсы, - пожал плечами:
- Просто решил посмотреть город. Сейчас пойду в порт - на свой танкер.
- А ко мне не хочешь? Выпьем, поболтаем.
- Какой моряк, е.т.м., не хочет выпить? Пойдем!..
Для начала они приняли грамм по сто за знакомство; закусив бананом, и Симонов пошел на кухню - разогрел щи и котлеты с картошкой, достал из холодильника остатки овощного салата и накормил гостя. Сальвадор был в восторге - уже три года не пробовал русской кухни. Перешел на испанский и с юмором рассказал, как с каким-то однокурсником ездил из Одессы в Новосибирскую область - в глухую деревню.
На станции студентов ждала подвода, тулупы. Пока лошаденка тянула их сани по дороге с двухметровыми сугробами по обеим сторонам, выпили две бутылки водки. В дом его приятеля сбежалась вся деревня: диво-то какое - живой негр в Сибирь явился!.. А потом баня - полок, веник, квас, самогон. Такое, е.т.м., всю жизнь не забудешь!
Симонов постелил Сальвадору на полу, но они легли только под утро. Сидели на кушетке за столом, сооруженном из двух стульев, пили «матусален», закусывая шоколадом и апельсинами. И Симонов впервые слышал от кубинца диссидентское неприятие режима братьев Кастро.
- Это разве жизнь? - говорил он на испанском, заметно захмелев и отпивая временами из стакана ром, разбавленный кокосовым соком. - Уже больше пятнадцати лет нация питается и одевается по карточкам. И причем здесь американцы, если коммунисты не могут наладить свою экономику? Экономику все время трясет как в лихорадке. Люди живут впроголодь, дети чахнут. Нервные болезни, самоубийства… Если дать свободный выезд из страны, на острове через год останутся только Фидель и Рауль… Я был в четырех латиноамериканских странах. Там тоже хотят перемен. Но не таких - с карточками на продукты и одежду. И прижатыми языками. Слово против режима - и ты уже «гусанос» - червь, враг. Тебя посадят в тюрьму или расстреляют. Работаем много, а заработки низкие. И мы беспрерывно воюем. Воевали сначала на Кубе. А потом в Конго, Боливии, Алжире, Кении, Вьетнаме, Анголе, Никарагуа. Люди говорят: за помощь из других стран мы расплачиваемся кровью наших парней. Но понимают это не многие, все одурачены пропагандой. Безграмотных стало меньше, но уровень образования очень низкий, подготовка преподавателей плохая. А культура в деревнях – как до Колумба.
Сальвадор встал и подошел к окну с открытыми жалюзи. Подозвал Симонова к себе взмахом руки. Густая тропическая темень навалилась на городок. Светилось только зданье аэропорта, и за ним - за посадочной полосой, равнинной мангрой - слабо угадывалось в гуще деревьев редкими огнями старое Моа.
- Видишь этот город? - спросил Сальвадор, просунув указательный палец между ребрами жалюзи. – В нем живут ограниченные люди. У них голова разделена на две части. В одной ее половине - секс, а во второй - ром. И они верят всему, что видят по телевизору или слышат по радио и на митинге. И думают, что скоро будет коммунизм. А его никогда не будет - ни у вас, ни у нас…
Эти слова звучали в унисон с тем, что говорилось и на родине Симонова. Народ почти в открытую потешался над «торжественным» обещанием КПСС - закончить строительство коммунизма в 1980 году. Во всех наших неудачах были виновны внешние враги - прежде всего, как и на Кубе, - американцы. И еще погода и зоны с раскованным земледелием. А программу партии никто не решался изменить. Это допекало и злило людей, особенно интеллигенцию и рядовых идеологов. На еженедельных политинформациях лекторов забивали ехидными вопросами относительно виртуального наступления коммунизма на фоне всеобщего дефицита и очередей за вареной колбасой. А народ призывали не углубляться в «вещизм» - ведь счастье в труде, в уверенности в завтрашнем дне, а не в колбасе или импортных шмотках.
Сальвадор на этом не успокоился и удивил Симонова еще большей искренностью:
- Я живу не так уж плохо - по сравнению с другими. В Гаване у нас большой дом. У меня зарплата выше средней в два раза, на еду хватает. Но я не хочу так жить, где я не могу сказать то, что хочу. Или поехать туда, куда хочу. У меня брат инвалид - оторвало ногу в Анголе, и он никому не нужен. Это страна несчастных людей. У меня есть родственники в Америке. И я сбегу отсюда. Меня уже обещают перевести на судно, которое ходит в Южную Америку. И я не вернусь из первого же плавания.
У Симонова уши отвалились от этих откровений. Он опасался одного: не прослушивались ли квартиры советиков? И вообще Сальвадор крепко рисковал: не исключено, что Симонов был далеко не первым, с кем он делился своими планами. Погорит как швед.
Но предупреждать его бесполезно. В этом сильном мулате-маринеро с бородкой, некогда гулявшем по Дерибасовской, сейчас бушевал ураган протестующей страсти. И что ему мог противопоставить бледнолицый «сибериано»? Только банальную риторику: победа коммунизма неизбежна, и она не за горами?..
Ближе к истине то, что слышала от кого-то и сказала ему Карина, когда он спросил ее, как оценивают кубинцы кастровский режим: «Говорят, у нас - красный фашизм».
От нескольких кубинцев он уже слышал и такое: не станет Кастро - и страна пойдет страна станет другой. Снимут эмбарго, будет процветать туризм, потекут инвестиции в экономику из США, латиноамериканских стран, из Испании. Можно будет встречаться с родственниками в других странах. Или навсегда покинуть Кубу.
- Давай, Сальвадор, спать, - предложил Симонов и первым стал раздеваться.
Сальвадор тоже стянул с себя джинсы, и Симонов увидел - красные плавки на черной заднице мулата зияли двумя дырами, словно он носил на ягодицах солнечные очки. Симонов не стал комментировать этот крик моды - полез в свой чемодан, достал новые трусы и майку, купленные в гаванской автолавке, и протянул их кубинцу. Сальвадор сдержанно поблагодарил его кивком головы.
Утром он ушел рано - до того, как поднялись Иван и Толик. Он выглядел замкнутым и хмурым. Симонову показалось, что моряк сожалел или был смущен своей ночной откровенностью. Они чокнулись стаканами с недопитым ночью ромом под обычный кубинский тост вроде нашего – «пить будем или глазки строить?»:
- ?Vamos o no vamos? - это сказал Симонов. - До встречи!
- Через восемь дней, - сказал Сальвадор. - Из Сантьяго мы снова сюда зайдем на день.
Жизнь распорядилась иначе: это была их первая и последняя встреча. И Симонов иногда спрашивал себя: а вдруг их разговор действительно подслушивался? И кубинский моряк, подобно легендарному русскому мореплавателю Садко, навсегда исчез в пучине. Но не океана, а местного гэбэ – «сегуридада»... О застенках кубинской охранки ходили самые мрачные слухи.
Может, и его ночные контакты с Кариной запечатлены на аудеомагнитофонную пленку, хранящуюся в стальных сейфах где-нибудь в бетонном подземелье. Но это все же лучше, чем на видео...