Глава 57. Понедельник – день тяжелый  

Наутро - перед отъездом на работу - Седов на минуту зашел к Симонову, мывшему посуду на кухне, - он был дежурным по пищеблоку - и пожаловался на Леню:

- Слушай, командор, что с ним делать? Убить? Ему живую, свежую мучачу на нос повесили, а он девченку из своей комнаты вытолкал: «Не хочу, не буду! Подсунули мне какого-то юношу! Где у нее сиськи? Формула «дэ-два-эс» - доска два соска! Не нужны мне мальчики, я не марикон!..» А девочка плачет. Оскорблена кровно - от нее отказался старичок.

- А у тебя как?

- Нормально. - Физиономия большого друга светилась сытостью мартовского кота. - Только очень кричит - нарушает конспирацию и сбивает с темпа. Клал ей ладонь на лицо - вот так… Глушил.

Симонов посмотрел на ладонь большого друга и подумал, что его негритянка расковала жизнью. Память оживила кадры недавнего прошлого: ночная Гавана, Долорес - ее стоны в палисаднике и у мусорных контейнеров.

- А Леньке передай: пусть живет с попугаями - у них все есть, - сказал Симонов с раздражением. - Тут не до гурманства. Он что, не слышал, как Коля Смоляров по ночам кричит с балкона: «Я бабу хочу!..» А, в общем-то, каждый дрочит, як вин хочет…

На работе - после исполнения утреннего гимна «Пришел другой - и я не виновата, что я любить и ждать тебя устала» - в двери офисины показалась рыжая борода поручика Дуба:

- Товарищ Симонов, вас просит к себе начальник!

Дуче сидел в своем despacho – кабинете, - развалясь в узком кожаном кресле, доставшемся заводу в наследство от гринго. Пушок на обширной плеши озорно трепетал в прохладных струях воздуха от кондиционера. Сигаретный дым изо рта начальника сильно портил атмосферу этой комнатухи, заваленной чертежами и пухлыми томами проектной документации. Смочков был с крепкого поддатия, о чем ярко свидетельствовали его налитые кровью выпуклые очи, похожие на куски битого фаянса в морщинистой оправе.

- Ты чо это, Симонов, в полицию лезешь без разрешения? - отвесив бледную губу и задвигав шагреневой кожей на облезлом черепе, выкрикнул Дуче. - Ты что, не знаешь…

- Говори мне «вы» - ты, сеньор Смочков! Я тебе не лакей! - неожиданно для себя рявкнул Симонов. - Или адью! - я пошел.

Он уже взялся за набалдашник на дверном замке и повернул вправо, собираясь выйти. Дуче сразу взял на полтона ниже:

- Постойте, я погорячился. Мне тут позвонили кое-откуда, ошарашили с утра - ваши в полицию, как в свой туалет, валят. В чем дело?

- У Седова на Кайо-Моа кубинцы золотые часы увели. А он их на нашей таможне внес в декларацию. При возвращении в Союз у него наверняка спросят: где золото? Толкнул?

Относительно декларации Симонов приврал для усиления впечатления от пропажи.

- М-да. Какой дурак на Кубу золото везет? - ударился в пустую риторику Дуче. - Но существует общий порядок: в официальные органы здесь, в Моа, имею право обращаться только я.

И он снова скроил величественную мину - отвесил губу и подвигал кожей на голом черепе от бровей до мозжечка.

- Конечно, я слышал, есть умники, которые везут золото с Кубы, - сказал Симонов не без намека. Только Дуче и глазом не моргнул. - А по выходным вы страшно далеки от народа, - еще раз съязвил Симонов, без приглашения усаживаясь на стул с плетеным сидением. - Мне Слатков сказал, что вы на японском лимузине «Тойота» с супругой и свитой отбыли отдыхать на какой-то дикий пляж - далеко за пределы Моа. И что, надо было ждать вашего возвращения, чтобы вы лично задержали воров? Мы с Седовым прибежали в полицию, когда все кубинцы оставались на Кайо-Моа. Воров можно было задержать еще в порту.

А поручика Дуба он подставил классно! Смочков вставит рыжебородому лизоблюду пыжа за разглашение тайны воскресных маршрутов руководства.

- Да, в логике тебе не откажешь, - несколько искусственно хохотнул Дуче. - Но на будущее прошу учесть - всякое сношение с местными властями только через меня.

- А полицейские пригласили меня на сношение сегодня: сообщат результат.

- Ну ты и остряк! Кубинцы от тебя не зря в восторге… Ладно, сношайся! А я кого надо успокою: скажу, что действуешь с моего разрешения. Не верю, что они что-то найдут. За семь лет моей работы на Кубе чего только не наслышался и не насмотрелся. Кубинские воры бомбили квартиры советиков, грабили иностранцев на улицах в Гаване. И не слыхал, чтобы полиция поймала, хотя бы для смеха, одного «ладрона» - вора.

Дуче накаркал: Игорю Седову своих золотых подарочных часов не суждено было увидеть. После работы он вместе с Симоновым заглянули в участок. Лидия сидела на своем месте – за пишущей машинкой – и ее неприветливый начальник тоже никуда не девался. Он сказал, что воров задержать не удалось, но обнадежил обещанием, что им справедливого революционного возмездия не избежать. Как только это произойдет, пострадавшему вернут часы и восстановят в нем веру в торжество революционной законности и правопорядка.

 

***

 

Во второй половине дня в просторном и хорошо продуваемом сквозь жалюзи туалете офисины, служившим и курилкой, и местом неофициальных конференций, советики обсуждали новости. Они касались личностей Ивана Сапеги, Диссидента - Виктора Акишина - и Евгения Ивановича Соломина.

Нет, они не входили в «преступный сговор» - каждый из них отличился персонально.

Иван Сапега, поправ партийные и гэбэшные принципы, оказывается, грубо домогался расположения машинистки Кати, двадцатисемилетней холостячки. Она печатала всякую всячину для проектировщиков и лично Смочкова: пояснительные записки, официальные письма, кадровые, партийные и профсоюзные документы.

Она и сидела в одном кабинете с Дуче. Симонов вспомнил, что утром, когда Смочков вызывал его на ковер, Кати за тарахтящей, как древний грузовик, пишущей машинкой не было.

Внешность Кати никак не ассоциировалась с изящным, интеллигентно-аристократичным определением – «ленинградка». Полноватая, с пухлым простецким деревенским лицом, одетая и в праздники, и в будни в одно и то же серое ситцевое платьице в белых цветочках, она отдаленно напоминала Золушку из фильма «Веселые ребята». Но, значит, остроносый разведчик в этой простушке разглядел нечто, неотразимое и загадочное как пастух-музыкант Леонид Утесов – певицу в Любови Орловой.

Однако неблагодарная машинистка настучала заявление в партбюро: Сапега часто заходил к ней пьяный, приносил подарки, выпивку, предлагал сожительство. И когда вчера она не открыла ему дверь, он упорно стучался, и громко требовал впустить его. Из соседних квартир выскочили советики, превратившись в свидетелей.

Провал разведчика косвенно подтверждал таинственный нюанс: Сапега - без объяснения причин - утром отказался от завтрака, а потом и от обеда, озадачив этим Симонова и Петрушко.

Нечто аналогичное приключилось и с Диссидентом, сварным из Сум. Поверив в свою неотразимость, он через балкон пробрался в квартиру переводчика Вадима Воробьева, который обслуживал советиков, строящих завод в Пунта Горда. Вадим уехал с начальством в Сантьяго, оставив без присмотра свою красавицу-жену. И Диссидент решил скрасить ее одиночество на испанский манер. Симонов видел эту молодую женщину пару раз в магазине для иностранных спецов. В ней был «свой жанр» - и хорошо обозначенный «ум», и соблазнительное «образование», и смазливая «вывеска», делающая первых два достоинства еще ценней. Ради таких прелестей не только испанский грант способен решиться на преодоление и более неприступных вершин, чем соседский балкон. «Диссидент» теперь якобы доказывал начальству, что это была заранее спланированная провокация: жена переводчика сама заманила сварного в ловушку и почему-то подняла крик.

Номер не прошел. «Треугольник» дружно обвинил лазутчика в оговоре соблазнительницы и проголосовал за его высылку в Союз, в Сумы, по согласованию с советским посольством в Гаване.

Симонов недоумевал: не исключено, что у Диссидента с Любой Биденко не склеилось, и он зря ее оговорил перед Димитром Стояновым, похваставшись своей победой над ней еще в Гаване. Или Любка отвергла его здесь, в Моа, по соображениям конспирации? А в сварном постоянно бушевал непреодолимый инстинкт к размножению, и он занялся «балконолазанием».

В пользу этой версии говорило то, что Любку уже две недели видели на пляже и в других присутственных местах в сопровождении светлоусого коренастого эстонца Эйно, командированного из Ленинградского горного института преподавать в здешнем instituto politecnico - политехническом институте.

Седов присвоил Эйно кличку Белофинн, а его краснолицему и перманентно полупьяному коллеге по институту Мише Никитину – Конь - за его жеребячий хохот. Тем не менее Конь пристроился в ухажеры к рыжеватой переводчице Тане, жившей с Любой Биденко в одной квартире.

Третья новость Симонова огорчила. Из Гаваны вернулся Евгений Иванович Соломин и поведал Смочкову жуткую историю. Угодил он в нее среди бела дня. Собирался переходить улицу почти в центре столицы, пережидал, пока пройдет транспорт, - и дальше ничего не помнил. Обнаружил себя лежащим на тротуаре - на том же самом месте, но без портфеля с документами, набитом спецификациями, чертежами, официальной перепиской и его личными вещами. Лишился бедный Евгений Иванович также кубинских командировочных «псов». И так же, как некогда в Чили, ручных советских часов. Правда, не золотых.

Нашелся какой-то милосердный самаритянин, обосновавшийся на Кубе, который доставил его в отель. Однако из другого источника - от всезнающих «крыс» - распространилась иная версия случившегося. Евгений Иванович вырвался в столицу, напился до зюзиков, уснул где-то в укромном уголке Гаваны и проснулся, как это бывает не только на Кубе, без документов, денег и часов…

Да, с часами Евгению Ивановичу явно не везло. Одни он оставил в Чили хозяйке ночного клуба - и это был мужской подвиг. А здесь, на острове Свободы, он повел себя бездарно.

При встрече в туалете «офисины де проектистас» Евгений Иванович, родившийся на брегах Невы, горько посетовал Симонову, что ему еще в Гаване сказали, чтобы он сматывал удочки и собирался домой, в родной Ленинград. Ожидаемое продление командировки еще на год ГКЭС и посольство закрестили, не вняв искреннему рассказу Евгения Ивановича о покушении, совершенном на него кубинской мафией.

- Но на белый египетский спальный гарнитур вам ведь должно хватить, Евгений Иванович? - поддержал Симонов подорванный тяжелыми испытаниями дух бывалого механика.

Смех и хорошие зубы очень красили старика - гораздо больше, чем его красный носяра.

- Это очень утешает! - сказал он, утирая ладонью глаза, слезящиеся то ли от смеха, то ли от газа, выделяемого хлоркой, насыпанной в унитазы и писсуары. - Там кровать - как теннисный корт. На ней хоть вдоль, хоть поперек - одинаково приятно.

- А если еще и зеркала установить на потолке?

- О, тогда и моя старушка в них покажется Данаей!..

 

Предыдущая   Следующая
Хостинг от uCoz