Из артскладов в Лядзедань Казанов намеревался солдат отправить на поезде. А самому туда уехать на мотоцикле и позаботиться, чтобы к поезду был подан транспорт для доставки бойцов по подразделениям полка. Однако «иж» снова проявил свой норов – не заводился, пока окончательно не сел аккумулятор, и сам стал пассажиром в одном кузове с солдатами. Они же на разъезде помогли лейтенанту, где пассажирский состав из Дальнего останавливался на пару минут, поднять негодника с перрона и затолкнуть в тамбур. Против бесцеремонных действий русского воинства китайский проводник возражать не посмел. К тому же и вагон его следовал почти пустым.
Когда Казанов во главе шумной солдатской ватаги ввалился из тамбура в салон, первым, кого он увидел, был сидящий одиноко у окна на второй скамейке от входа противный его душе старшина Салман из Дафаньшеня. И не иначе, мгновенно сообразил Антон, что в этот утренний час его предшественник на посту Любиного любовника возвращался из Артура или Дальнего. До Дафаньшеня, прикинул Антон, оставалось порядка трех перегонов.
Неприязненное, если не злобное, выражение лица Салмана при виде Казанова с неуловимой скоростью преобразилось в радушное. Он хлопнул ладонью по сидению рядом с собой. И даже, как диктовал дисциплинарный устав, привстал перед старшим по званию:
– О, здравия желаю, товарищ лейтенант! Давно не встречались. Садитесь, поговорим.
Этого Казанову хотелось меньше всего. Но и причины особой избежать беседы с незадачливым педофилом не было. К тому же приглашение состоялось на глазах двадцати подчиненных Казанову бойцов. Он козырнул старшине и, не подавая руки, сел на скамейку напротив него. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу с застывшими усмешками на губах. Казанов впервые так близко видел лицо ревнивца со щербинами и мелкими рубцами от оспы, перенесенной, скорее всего, в детстве в башкирской деревне. Без них он бы выглядел, наверное, красивым мужчиной. Но и шрамы украшают героя.
– Откуда вы здесь, товарищ лейтенант? – спросил Салман, первым отводя взгляд.
Дожидаясь Любу в ее комнате, Антон как-то целый день, пока она работала в мастерской мадам Демент, изучал дореволюционную книжку, как стать гипнотизером. И, ободренный тем, что гипнотизеру не обязательно иметь черные глаза, запомнил несколько упражнений перед зеркалом, которые могут переключить сознание оппонента по вашему бессловесному приказу. И потом, оставаясь наедине, проводил тренажи. А впоследствии уверовал, что эти уроки сделали его пусть не гипнотизером, но не поддающимся зрительному воздействию тех, кто хотел бы прикончить его взглядом.
«От верблюда», – напрашивался ответ. Только с кем-кем, а шутить с данным типом было бы унижением офицерского достоинства.
– С боевого задания, – высказал Казанов первое, что пришло на ум.
– Что-то не верится, товарищ лейтенант. Оружия не вижу… Может, выйдем в тамбур, покурим.
Похоже на то, как в суворовском и пехотном его вызывали на кулачный поединок в кадетке и пехотке. Он даже почувствовал ту же дрожь и легкую тошноту, как и в те баснословные года. Там дуэли проходили с секундантами и болельщиками, а здесь… Черт знает, что на уме у этого басурмана, как его называет Люба.
– Иди, мне кое-какие распоряжения надо отдать. Что-то солдатики расшумелись.
Салман встал и одернул подпоясанный офицерским ремнем новый армейский бушлат. И по проходу между деревянными диванами заскрипел хромовыми сапогами в конец вагона – к тамбуру, свободному от «ижа». Казанов выждал, пока за ним закроется дверь. Повернулся туловищем к окну, незаметно достал пистолет из кобуры, без щелчка передернул затвор, загнав патрон в патронник, и, поставив на предохранитель, сунул «тэтэшник» в карман шинели. Может, подумалось ему, то же самое сейчас проделывает и Салман. Поманил взмахом руки помкомвзвода Тутина, мужиковатого, сильного телом и твердого характером кемеровчанина:
– Старшина, приструните солдат: разболтались и расшумелись, как на базаре! – Ему вспомнилось, какая мертвая тишина царила в вагоне, когда он сидел в окружении китайских бойцов, выведенных из Кореи. – А потом постойте у двери вон того тамбура. У меня с этим танкистом разговор серьезный намечается. Потребуется помощь – позову. Пока же никого туда не пускайте.
Салман курил у открытой наружу, левой по ходу поезда, двери тамбура. С конца его папироски слетали искры от встречного ветра, гулявшего в узком грохочущем тамбурном пространстве, пахнущем паровозным дымом. Казанов прижался спиной к закрытой правой двери и, откинув полу шинели, левой рукой полез в карман брюк за пачкой «беломора». Правая на всякий пожарный случай покоилась в правом кармане на рукоятке пистолета.
– О чем, Сергей, ты намерен со мной побеседовать?
Салман резко выбросил окурок за дверь и стремительно кинулся на офицера с ощеренными, как у вурдалака, металлическими зубами:
– Мне, шайтан, с тобой не о чем болтать! Я тебя, сволочь, выброшу, как собаку…
И отпрянул назад, увидев в руке лейтенанта пистолет, направленный ему в лоб.
– Старшину Медведева из вашего полка помнишь, Салман? Так я тебе не в брюхо, а ниже, между ног, – в твой обрезанный кутак – всажу пару пуль! Прыгай с поезда, пока я добрый. Раз…
Нападавший попятился. Для убедительности Казанов выстрелил в открытую дверь – правее левого оттопыренного под околышем фуражки уха Салмана. В чугунном лязге поездных колес и сцепов «ТТ» кашлянул совсем нестрашно. Но в ту же секунду из вагона ворвался старшина Тутин и, по-бандитски ударив Салмана колганом по рябому фейсу, всем корпусом и руками торпедировал его в грудь. В одно мгновение агрессор, как гость нежеланный, здесь, под небом чужим, запачканном клочьями паровозного дыма, навсегда исчез из жизни Казанова.
Тутин выпрыгнул на подножку, повис на поручнях и прокричал:
– Жив! На ноги поднялся, гад, канает по насыпи! Фуражку, по-моему, ищет.
Антон, засовывая пистолет в кобуру, приблизился к освещенному солнцем и дышащему холодом проему, снял фуражку, чтобы ее не сдуло, глянул в хвост поезда – врага не увидел. И предупредил сообщника:
– Тутин, запомни: ничего здесь не было!
– Могила, товарищ лейтенант! – заскакивая с подножки в тамбур, заверил сибиряк. – Я до армии на угольной шахте в Прокопьевске работал. За драку на танцах год на нарах парился. Какой мне интерес лишний раз со следователями бодаться?..
А Казанова терзал вопрос: смог бы он выстрелить в Салмана? И лишить самого дорогого – кутака и кукэйлара?.. Весь прошлый опыт борьбы за существование в кадетах и курсантах, где внушалось, что уничтожить врага – не грех, а защита человеческого достоинства больше всего зависит от силы твоего духа, говорил ему: смог бы!..
Ведь там, в суворовском и в пехотке, его пытались сломать и воспитатели, и их пособники из кадет и курсантов. И признанные, как правило, туповатые силачи. Угрожали, но никогда не били, изредка «официально» вызывая на кулачный бой до первой крови, в присутствии свидетелей. И он никогда не увиливал от вызова – отчаянно шел на явное поражение, чтобы не потерять уважение к себе и в глазах однокашников.