Анхель перед выходом из касы
приложил палец к губам и попросил, чтобы компания на улице вела себя tranquilamente — спокойно. Опасался, что его засекут пьяным коллеги из полицейского
управления. Но даже после того, как Анхель, подрыгав ногой на рычаге
кик-стартера, завел двигатель и мотоцикл М-72 советского производства своим
треском потряс предутреннюю тишину первого дня нового года, ни полицейские из
своей конторы, ни испанские гости из «касы де визита» не подали признаков
жизни. Подсвеченное невидимой за кронами деревьев луной синее, почти лазурное,
небо было усыпано яркими звездами, а воздух привычно попахивал сероводородом с
никелевого завода. С океана тянуло влажной прохладой, и Симонов приобнял
Карину, почувствовав, что ее бьет мелкий озноб.
Когда началась посадка на
мотоцикл, Симонов попытался отговорить толпу от этой затеи. Но Барбарина уже
протиснула свой тяжеловесный зад в коляску. Вовик сел позади ее - на запасное
колесо, укрепленное на кузове коляски. Карина с большой неохотой заняла место
на бензобаке перед водителем - Анхелем. А Симонову досталось комфортабельное заднее
сиденье за спиной полицейского. Ему было противно, что Анхель хотя и держался
за руль, но как бы обнимал Карину и грудью терся о спину мучачи. А ему самому
пришлось обхватить сильное туловище мулата за бока, чтобы не опрокинуться назад
при езде. Едва мотоцикл, бешено взревев, резко дернулся с места, все разом,
забыв о предупреждении Анхеля, восторженно заорали. И уже не затихали на всем
протяжении пятиминутного пробега по главной улице спящего под пальмовыми
опахалами, парящего в лунной дымке городка. Вот и больница. До общежития
кубинок у подножия водонапорной башни с красным сигнальным фонарем наверху оставалось
сотни две шагов. Симонов крикнул на ухо Анхелю: «?Para!» - Остановись! Но полицейский
никак не отреагировал и круто повернул в узкий проезд направо так, что колеса
мотоцикла оторвались от асфальта. Утлый экипаж какое-то мгновение касался земли
одним колесом прицепа, несущего на себе Барбарину и Голоскова.
— Ты чо, сука, охренел!? —
заорал Вовик. — Этот херов Ангел, бля буду, нас точно угробит!
Вовик как в воду смотрел.
Метров через сто на площадке перед одноэтажной, похожей маленькими окнами на
склад, поликлиникой, освещенной прожектором, закрепленным на электроопоре,
Симонов снова крикнул «parar». Но Анхель вместо остановки стал делать левый
разворот. И когда мотоцикл оказался у начала грунтовой дороги, круто уходящей
под гору, он вдруг судорожно вздрогнул, заглох и стал заваливаться вправо — в
сторону коляски. Симонов с пьяным безразличием подумал, что это конец: дальше
мотоцикл со всем своим содержимым должен был улететь в бешеном вращении по
склону горы - в глубокий овраг, промытый
в латерите тропическими дождями. Слава Богу, до этого не дошло. Первой
выпорхнула с бензобака Карина, упав боком на землю и дав Анхелю возможность
выпрыгнуть с сидения и плечом и руками удержать мотоцикл на правом боку коляски
на самом краю крутого склона. Симонов правым боком завалился на Вовика - он
лежал на земле, прижатый коляской с барахтающейся в ней Барбариной. Карина,
вскочив на ноги и слабо попискивая, тащила подругу за руку из коляски. Голосков
тяжело стонал, матерился и умолял Симонова поскорее убрать с его бока локоть:
«Ты мне, е.т. мать, локтем ребра сломал!» Симонов, как ни пытался, не мог
высвободить свою зажатую между мотоциклом и коляской правую ногу. Он был
уверен, что сломал голень. И только когда Барбарина наконец выползла из коляски,
встала на ноги и налетела на Анхеля, истерически осыпая его самыми изысканными
комплиментами на испанском и молотя кулаками по спине, Анхель и Карина сумели
поставить мотоцикл на три колеса. Симонов отделился от Вовика и встал на ноги.
А Голосков стонал и продолжал лежать на земле. Симонов, еще не веря, что нога
уцелела, с помощью необычайно спокойной и кроткой Карины и Анхелея осторожно
посадил продолжавшего громко стонать Вовика на землю.
Через минуту Голосков встал
сам и, печально подвывая, прошел к откосу, сел на его край, содрал с себя порванную
белую рубашку и левой рукой стал ощупывать ребра. Симонов, Карина и Барбарина
стояли над ним, смотрели сверху на его худощавое крепкое туловище и подавленно
молчали, не зная, чем помочь пострадавшему другу. Симонов заметил, что у Карины
было сильно ободрано правое предплечье. Из царапин сочилась кровь, но она ни
разу не пожаловалась на боль.
Все вздрогнули, когда, взорвав
дремотную предутреннюю тишину, затрещал
мотоцикл. И даже не возмутились, увидев, что Анхель, обдав своих жертв
выхлопными газами, укатил, не попрощавшись, с места происшествия.
Симонов с тревогой
посматривал с вершины холма от угла поликлиники на окна четырехэтажки напротив,
расположенной метрах в двадцати пяти ниже — на широком искусственном уступе,
созданном землеройной техникой. К дому вел крутой и гладкий спуск, обкатанный
ногами и задами людей. Многим было лень пройти двадцать метров и спокойно
спуститься до бетонной лестницы, построенной с вершины до подножья холма. В
этом доме на третьем этаже обитал Смочков с женой Галей, сплетницей номер один,
и два других члена элитного «треугольника» — предпрофкома поручик Дуб и парторг
Коновалов со своими женами и чадами. Жалюзийные двери на кухонные балкончики и
окна спален сейчас со слепой угрозой смотрели в сторону жертв полицейской и
собственной безголовости.
Гарантией относительной
безопасности было лишь то, что даже сверхбдительные начальники и их обладающие
сверхобонянием, слухом и зрением жены после непрерывных суток встречи Нового
года по всем временным поясам планеты спали без задних ног и видели сны о нашей
прекрасной заснеженной стране.
Небо над океаном, у линии
горизонта, заметно светлело, наливаясь зеленовато-розовым светом. Луна куда-то исчезла,
звезды гасли и ясно обозначились контуры двух кораблей с сигнальными огнями на
рейде на мерцающей холодным, словно идущим со дна, свете морской поверхности.
Они застыли на якорях напротив входа в портовую бухту, охваченную по берегам сосновой
рощей.
Симонов еще раз посмотрел
под гору. Туда, в темноту на дне оврага, круто уходила узкая дорога до
пересечения с шоссе от завода в морской порт. Он мысленно оценил траекторию не
состоявшегося полета в бездну протяженностью не меньше двухсот метров навстречу
цинковым гробам. В них бы двух советиков доставили рыдающим женам. Сейчас та
мелкая авария уже не казалось страшным событием, а скорее забавным эпизодом.
Главное, у всех целы головы, конечности, позвоночники. А ребра ему самому
ломали дважды. И если с Вовиком произошла такая беда, то главная задача
наступившего года — умело скрыть новогоднее ДТП от «треугольника». Или
придумать правдоподобную версию некого бытового несчастного случая.
Потом Симонову пришлось
потратить минут пять на уговоры Карины и Барбарины, чтобы отправить их в свое
общежитие спать. Они, как истинные боевые подруги, непременно хотели проводить
раненого Вовика до постели и самолично зализать его царапины и синяки. Симонову
удалось убедить их, что они ставят советиков под удар: не дай Бог, если кто-то
случайно засечет их вместе с кубинками. Тогда наверняка свяжут эту травму с
ними, припишут аморалку и отправят обоих — и Вовика, и примкнувшего к нему
Шурика — с позорными характеристиками в Союз. Девушки жили в аналогичной
общественной системе, и все поняли с полуслова. Они нежно расцеловали
возлюбленных и нехотя побрели в свое albergue de solteras, приют для
холостячек, часто оглядываясь назад. А Симонов помог стонущему и матерящемуся
голому по пояс другу осторожно подняться с земли и партизанскими тропами, по
высокому колючему бурьяну и отмостке тыльной стороны домов, заселенных
соотечественниками, провел его в их квартиру.
***
Запорожец спал – из его
комнаты доносился пьяный храп. Осмотр тела пострадавшего при электрическом
освещении в друзьях вызвал чувство тревоги и глубокой озабоченности своей
дальнейшей судьбой. Закрытые переломы, по крайней мере, двух ребер был
очевидны. А глубоких ссадин было не счесть не только на боку и всей правой
руке, но и на «вывеске» — на лбу и правой щеке. Словно некто неведомый шоркнул
по ним металлической щеткой. Вдобавок под глазом багровел внушительный
«фонарь». Визит к маленькой Лидии явно не стоил таких жертв.
О сокрытии данного факта не могло быть и речи. Теперь все зависело от их фантазии: как наиболее правдоподобно и трогательно преподнести свою покарябанную физиономию и искалеченное тело на суд недоверчивого кровожадного начальства и более снисходительной широкой общественности. Симонов, упрашивая Вовика не стонать, обработал ромом «Caney» его саднящие раны, плотно обвязал грудную клетку махровым китайским полотенцем. Остаток «канея» они выпили пополам из горла. Симонов помог другу лечь в постель под маскетеро и с печальными мыслями о Карине ушел в свою спальню. На то чтобы раздеться и принять душ, уже не было сил. Откинув марлевую полу маскетеро, он рухнул на кушетку в том, в чем был. Уже лежа сбросил туфли на каменный пол.