Первого выезда на Кубу
Симонов после заполнения гэбэшных анкет в томлении ожидал месяцев восемь. И все
это время за рюмкой получал от друзей в различных вариациях один и тот же
инструктаж: «Мы знаем, Саша, что задание партии и правительства ты, безусловно,
выполнишь и перевыполнишь. Но для нас, простых советских людей, не это главное.
Едва ты при возвращении с острова Свободы ступишь на родную землю, мы тебя
спросим - честно и открыто: товарищ Симонов, а не посрамил ли ты земли русской
и русского оружия, чести закаленного морозами сибиряка? Оставил ли светлую
память о себе в сердце и в другом важном органе хотя бы у одной кубинки? Только
без хвастовства и желательно с предоставлением прямых доказательств»...
Пришлось давать обязательство
- выполнить этот коллективный наказ, шедший вразрез с назиданиями даже ЦК
родной партии. Там тонко намекнули, что сношение с гражданами Кубы — приглашение
к себе в гости или хождение в гости — должно происходить только с разрешения
администрации и секретаря партбюро группы советских специалистов. За ослушание
— досрочный возврат на Родину со всеми вытекающими последствиями.
В первый же день пребывания
в Гаване Симонов напрочь забыл о мудрых отеческих назиданиях, услышанных им на
Старой площади от благообразного цекушного кадровика.
Кубинки буквально ослепили
его невиданным дотоле многоцветием: мулатки, негритянки, белые, китаянки,
индианки и художественное сочетание этой палитры рас и наций. А как они несли
себя сквозь толпу, подчеркивая непритязательными средствами свои самые
соблазнительные места!
Вот негритянка ростом под
два метра плывет по тротуару. На ней сиреневая мужская майка советского
производства и черная юбочка настолько короткая, что при каждом шаге, словно
солнечный лучик, под ней вспыхивает между великолепными бедрами — точнее,
упругими ягодицами — белоснежная полоска плавок...
А на этой миниатюрной
мулатке вместо платья — коротенькая дамская рубашка. И больше ничего! Зато всю
ее спину до самого пояса заливает такой черный водопад шелковистых волос, что
испытываешь непреодолимую тягу нырнуть в него головой. И так на каждом шагу...
Не мудрено, что под вечер
второго дня Симонов вышел из отеля «Sent Johns» прогуляться без
свидетелей с самыми серьезными намерениями.
За полгода до командировки
он в своем дворе разговорился с Левой Полуниным, бывшим милиционером, уволенным
из органов за чрезмерное увлечение любимым национальным напитком. На Леву эта
суровая мера не подействовала. Он и сейчас был навеселе и, сидя в тенечке под
раскидистым тополем с развернутой газетой «Правда», явно расположенным к
широким обобщениям.
Но для начала Лева проверил
«ерундицию» Симонова, справившись, знает ли он, как называются проводы милиционера
на пенсию. Симонов поднапрегся в тяжелом раздумии и беспомощно пожал плечами.
— Мусоропроводами, Саня,
мусоропроводами! - торжествующе провозгласил Лева. – А теперь послушай, Сань.
Тут пишут, что в американском городке мафия всю полицию купила за миллион
долларов. Ну, молодцы же, однако, полицейские. Не продешевили! А в нашем
городе, я те точно скажу, мафии бы это обошлось не больше, чем по бутылке на рыло
каждому менту. Ты, слышал, на Кубу едешь? Там ведь на испанском говорят?
Хочешь, я тебе полный курс книжек подарю для изучения испанского? По пьянке
купил за копейки у букиниста. Тут рядом, на Свободном. А протрезвел и думаю: а
на кой хрен мне испанский? С русским не знаю, что делать. Женька мне говорит:
лучше бы ты, алкаш, был глухонемым. Права она. Ты думаешь, меня из мусоров за
пьянку поперли? За язык. Там дураков и жуликов, Саня, не меряно, честное партийное
слово! В партии-то меня, кстати, как стал снова слесарить, восстановили. Был
мент, а ноне ни хухры-мухры — гегемон!
И Лева тут же не поленился
подняться на пятый этаж и доставил в сетке кучу книг и три словаря. Симонов
предложил слетать за пол-литрой, но Лева остановил его благородным жестом:
— Не надо. Я ведь не ханыга
и не бич. Если выучишь, вернешься с Кубы — посидим. Ты мужик простой и умный —
Женька с тобой в одном институте работала и всякий раз говорит: Симонов
порядочный и голова. Дай пять!.. Но хоть парочку кубинок оприходуй. А вдруг у
них поперек?..
И этот о том же!.. О вековой
мечте самцовой части человечества.
***
К тому времени Симонов
довольно свободно говорил по-английски. Сначала около года самостоятельно
готовился к кандидатскому экзамену и как-то незаметно для себя не на шутку
увлекся. А после сдачи экзамена довольно регулярно посещал клуб любителей
английского языка при краевой библиотеке и помогал в изучении языка дочке.
Господин Случай подкинул ему
подходящего напарника, Яшу Каца, для поддержания и совершенствования своего
хобби. Кац был сутулым евреем с выдвинутой вперед, как у птицы, узкой головой.
У него были вкрадчиво-льстивые манеры и походка в раскачку. Своим худым носатым
ликом, синими печальными глазами и свисающими до плеч сосульками волнистых,
обещающих раннее полысение волос он походил на молодого старика или
великомученика.
Симонов сразу отметил в Каце
стремление опережать других в новом тогда деле – математической постановке производственных
задач и программировании. И чем было мотивировано это стремление – инстинктом
самосохранения или действительной любознательностью – для Симонова было не
важно. С ним было интересно поговорить на русском и английском языках о многом,
особенно о сексе – в нем Кац знал толк и умел смаковать подробности. Каждый
начальник находит среди своих подчиненных отдушину для забавы, как в старину
вельможи содержали при себе шутов. Симонову на эту роль охотно вызвался Яша.
Разговор о бабах на английском сочетал в себе приятное с полезным. Но, похоже,
деньги возбуждали Каца больше, чем любовь: их ему, жаловался он, постоянно не
хватало, а жена была постоянно под боком и напоминала ему об этом. Правы
японцы: кончаются деньги – кончается и любовь.
До недавнего времени Кац
преподавал английский язык в школе и подрабатывал в мединституте латынью. Но -
по материальным соображениям - решил покончить с неблагодарной профессией
учителя и стать, как Карл Маркс, экономистом. А чтобы шагать в ногу с
прогрессом человеческой цивилизации и самоутвердиться в этом неласковом мире, -
и программистом. Для этого пришлось поступить в другой институт и поменять
школу на научно-производственное объединение.
Здесь - после очередной
реорганизации технических подразделений НПО - Кац угодил в отдел
автоматизированных систем управления, которым заведовал Симонов. Симонов,
всегда прилежно изучавший досье своих подчиненных, обрадовался, что наконец-то
обрел полезного ментора по закреплению и совершенствованию своего хобби. Кац
тоже хотел сохранить язык. После того, как Симонов пару раз шутливо обратился к
коллеге на английском, тот сам предложил бескорыстное содействие в углублении
его познаний. И они условились впредь по паре часов в неделю заниматься языком
в рабочее время в кабинете начальника – читать дома по главам «Луну и грош» Моэма
и пересказывать содержание наизусть или своими словами. А в перерывах между
уроками - по делу и не по делу - разговаривали только на «аглицкий манер».
Отдельные – завистливые,
нетерпимые и ослепленные тупым невежеством - подчиненные воспринимали это
весьма неодобрительно, даже болезненно и враждебно. И как публичное проявление
такого недовольства в новогоднем номере стенной газеты «Импульс» появилась
карикатура на «англичан», подкрепленная ехидным четверостишием. С намеком на
то, что они мечтают, как кое-кто из их родственников, слинять за бугор. Под
«кое-кто» явно угадывались родители и родственники Каца, выехавшие в Израиль
вскоре после Шестидневной войны между евреями и египтянами. Яша к тому времени
был женат на русской студентке, и у них родилась дочь. Оставить ребенка и жену
- она покидать родину и одинокую мать наотрез отказалась - и последовать за
родителями Кац не решился.
А теперь гэбэшный Первый
отдел из-за связи Яши с родственниками за границей отказывал ему в оформлении
допуска к секретным работам. Поскольку под грифом «секретно» или «совершенно
секретно» находилось почти все, чем занимался отдел Симонова, то он часто ломал
голову, какой тематикой загрузить Яшкину группу.
После долгих домогательств и
дружеского выпивона начальник Первого отдела - запасной майор госбезопасности –
подсказал Симонову выход: дать личное письменное поручительство, что Кац не
предаст и не продаст иностранным разведкам и своим израильским родичам засекреченных
данных о промышленном потенциале наших шахт и заводов, или отсутствии такового,
до конца своего существования. Через три месяца Каца вызвали в Первый отдел,
где он расписался в уведомлении о предоставлении ему третьей формы допуска к
закрытой информации.
С этого судьбоносного
момента для него, без вины виноватого, открылась возможность приступить к
работе над кандидатской диссертацией. Без такого допуска собрать исходные
материалы для общественно бесполезного труда, дающего престижную научную
степень и пятидесятирублевую добавку к личной получке Каца, было невозможно.
Карикатуру и дрянной стишок
Яша воспринял с неумеренным восторгом и деревянным хохотом до слез. Симонову
его радость показалась маскировкой двойного дна Кацинской натуры: узнать, где
он был настоящим, а где фальшивым, он бы не смог определить сам.
Когда газету через месяц
сняли со стены, он попросил разрешения у парторга отдела вырезать рисунок с
текстом на память. Потом Симонов несколько лет видел этот скверный пасквиль
пришпандоренным кнопками к внутренней стороне дверцы тумбы Яшиного письменного
стола. «Во, как нас обессмертили!» — с лицемерным восхищением тыкал он
костлявым бледным пальцем в безобразные рожи, изображенные тушью на пожелтевшем
ватмане…
***
Самоучитель испанского был
просто великолепным, кастильское чтение и произношение в сравнении с английским
— вообще семечки. Кроме того, изворотливы ум легко находил связь и похожесть в
грамматике и лексике между двумя языками. И Симонов - после четырех месяцев
самостоятельного обучения - удивил в Москве переводчицу Любу Блейх приличным
запасом испанских слов, выражений и знанием грамматики.
Но в Гаване он был неприятно
обескуражен тем, что кубинцы его понимают, а он не может выловить из их невнятной
быстрой речи самые элементарные слова. Скорость их «аблы» и произношение совсем
не совпадали с его представлением о языке. И он только умолял собеседников: «Hable mas despasio, por favor». - Говорите медленней. Тем не менее, чувствовал
себя вполне уверенно и жаждал окунуться в языковую среду.
За дверями занюханого отеля
«Сент Джонс» это оказалось проще простого. Рядом с входной дверью в гостиницу
находилась застекленная дверь в «кафетерию», и Симонов, поглядев внутрь,
столкнулся взглядом с искомым предметом: на него с призывной улыбкой на устах
смотрела влажными призывными очами матово-смуглая черноволосая женщина
бальзаковского возраста с крошечной кофейной чашечкой в смуглой изящного
рисунка руке. Она наклоном милой головки и улыбкой попросила его подождать.
Симонов услышал в глубине
своего существа нетерпеливый перебор копыт и горячее страстное ржание и
похрапывание. В памяти возникли завистливые лица друзей, опостылевших ему
своими наказами в отношении вступления в интимную связь с иностранками.
Кубинка вышла из кафе как-то
очень быстро и неожиданно, испуганно взглянула на Симонова снизу вверх и
мелкими шажками засеменила, постукивая каблучками, не оглядываясь, совсем не в
ту сторону, куда ожидал Симонов, — подальше от главной улицы, от Рампы. На
ближайшем углу она повернула направо и скрылась из виду.
А вид сзади у нее был весьма
и весьма: тонкая гибкая талия, а на то, что плотно обтянуто белыми брюками,
вообще лучше не смотреть во избежание парализации двигательного аппарата.
Симонов нагнал ее только через квартал, когда она перешла на скорость ниже звуковой.
При ближайшем рассмотрении
кубинка с покрытым густыми белилами лицом оказалась совсем не девушкой его мечты
- чем-то похожей на назойливых обитательниц колхозных базаров и привокзальных
площадей Союза, предлагающих погадать на ручке. Лучше бы она оставалась экспонатом
за стеклом. Или бы, как мгновение назад, проецировалась к нему спиной.
Наверное, и она не увидела в
нем святого Хуана или Че Гевару. Глаза у нее все еще бегали по сторонам, но
узенькая сумрачная улица со старыми домами колониальной застройки была, слава
Богу, безлюдной, и женщина, высоко вздернув голову, лукаво посмотрев советику в
глаза. И сразу приблизилась к его идеалу: ничего, можно для отчетности. Не жениться
же...
Приступили к трудному этапу
предварительных переговоров. Для начала Симонов продемонстрировал свои познания
в испанском. Изысканно, как того требовал русско-испанский разговорник,
отрекомендовался и спросил ее имя.
— Долорес.
— Ибаррури? Если да, что
тогда мне с тобой делать? Открыть партийную дискуссию?
— No,no, no soy comunista! - Нет, нет, я не коммунистка! — отреклась она с наигранным испугом от
самого святого и громко захохотала.
Значит, с юмором у бабенки
все в порядке – и, значит, от пустого трепа до любви остается только один шаг.
А дальше гаванка, вероятно,
всерьез поверив в глубокие познания Симонова в испанском, заговорила со
скоростью известной Трандычихи. Свою эмоциональную речь она сопровождала
картинной жестикуляцией и забавной мимикой. Она до предела закатывала
продолговатые карие глазки, причмокивала накрашенными губками и хлопала себя то
по покатым бедрам, то по выпуклому бюсту под цветастой сатиновой кофточкой, заправленной
в брюки.
Из фонтана слов в сознание
Симонова влетали редкие брызги чего-то знакомого, но смысла всего
словоизвержения он, конечно же, не улавливал, беспомощно повторяя: «Mas
despacio, mas despacio, querida»... - Помедленней, дорогая...
Наконец он поймал ее легкую
ладонь и погладил ее. Она сразу присмирела и вопросительно уставилась ему в
глаза — точно, как болонка на руках у хозяина. И они как-то легко обо всем
договорились. Для этого было достаточно произнести на испанском два
местоимения: donde и cuando - где и когда?
Оказалось, что ситуация по
данной проблеме вполне российская. Домой к ней нельзя, потому что там ее ждут
«ниньос», по-русски значит — дети, так что дело надо отложить на «маньяна»,
т.е. до завтра. Поэтому «manana encontraremos aqui a la misma hora». - Встретимся завтра здесь в
это же время. А куда пойдем? К подруге! Con mi amigo ruso. - С моим русским
другом. Perfecto! - Отлично!
И снова типичная российская
ситуация. Как будто они не в Гаване, а на 4-ой поперечной или 3-ей продольной в
Покровке, что в родном Красноярске. А что с собой иметь? Глупей вопроса не
придумать! Щелчок по горлу, хлопок по брюху: выпить, закусить!.. Единственное
отличие от нашего стандарта: вместо вина или водки — ром. И еще «unos regalos para los ninos y mujeres». - И кое-какие подарки детям и женщинам. Для нас сие
не типично, но случается.
Теперь все путем!.. Симонов
чмокнул Долорес в маслянистую щечку, она в ответ клюнула его, оставив красную
метку у левого уса. И они расстались в сладком ожидании завтрашнего свидания.
Так Симонов впервые воочию
убедился в пользе изучения иностранных языков. До этого завистники убеждали
его, что зря он дурью мается и напрасно растрачивает интеллект и сексуальную
энергию на пустое занятие. Он отшучивался: а чем, мол, он хуже какого-то
дворянина, владевшего его крепостными предками и несколькими языками?
И не в шутку горел желанием устранить классовое различие с воображаемыми аристократами. А к ним он, благодаря пристрастию к классической литературе, питал глубокое почтение.