1
Для городского человека непредвиденные встречи становятся привычкой. Караваев сошёл с троллейбуса и столкнулся в толпе с Наташей, в нём что-то дрогнуло. Сказалось старое, и встреча с ней, как и прежде, показалась ему полной скрытого смысла. И во всё время их разговора он не мог отделаться от этого чувства ожидания необыкновенного. И было немного досадно, что произносили они обычные при встрече старых знакомых фразы – вроде “Как поживаешь?” или “Как делишки?” - и порой приходилось придумывать вопросы, чтобы не молчать. Караваев давно заметил, что даже у старых друзей после долгой разлуки не клеится разговор, а стоит побыть вместе с полчаса, как речи польются потоком: тут и совместные, наперебой, воспоминания, и рассказы о себе, и о знакомых...
Они сошли с тротуара и встали сбоку газетного киоска.
- Ты что-то похудел, - сказала Наташа.
- Годы идут, и мы все понемногу бледнеем, - заметил в ответ Караваев.
Сказал он это не зря. Наташа стала, как будто, выше, лицо потеряло прежнюю свежесть, и Караваев не переставал думать, что у неё есть муж и растёт дочка, которую она называет Люска, и которую он, Караваев, ни разу не видел. Да и, кажется, не желал видеть.
- Да, Олег, страшно подумать: скоро мне двадцать шесть! – воскликнула Наташа, и что-то знакомое промелькнуло и разом исчезло в её усталых глазах.
“Ей, наверное, жарко в этом розовом костюме”, - сообразил Караваев и спросил о здоровье матери. Ему казалось, что она нервничает и куда-то спешит и что он её задерживает. Он сказал ей об этом.
- Да, я сейчас на работу еду. У нас в техникуме идут экзамены, а я член комиссии. С утра до вечера там – то сама принимаю, то присутствую у кого-нибудь. А вот со следующей недели я буду совсем свободна. Ты приходи к нам, Олег.
- Нет, - сказал Караваев. Он не поверил в искренность приглашения.
- Почему же?
Походило на то, что она обиделась. Караваев усмехнулся:
- Боюсь, муж ревнивый.
- Ну вот, ерунда какая! Он ничего не скажет.
- Значит, мало любит, - заключил он, поддаваясь игривому настроению.
- Отчего? – удивилась она.
- Вспомнилась песенка: “тот, кто любит, ревнует всегда…”
Помолчали, глядя в сторону – на прохожих, на людей, толпившихся у киоска. В огромном окне магазина медленно вращался манекен в ярком платье.
- Ты приходи, - повторила Наташа.
- Не обещаю. Мне, признаться, хотелось бы посмотреть, как ты живёшь. И в то же время…
Он не договорил. Он подумал, что она и без этого поймёт, почему трудно ему прийти в их дом. Наташа на мгновение опустила глаза.
- Ты ведь и Люску ещё не видел, - Только она на меня нисколько не похожа.
- А когда он приходит с работы? – неожиданно поинтересовался Караваев.
- Около семи.
- Я приду днём, когда не будет его.
- Хорошо, приходи в любое время.
- Скоро не обещаю. У нас сейчас работы на заводе много.
Он проводил её до троллейбусной остановки, а потом долго стоял, прислонившись к фонарному столбу. Июньское солнце пекло его неприкрытую голову. В воздухе стояла пыль, пахло перегорелым бензином. Прошла поливальная машина, серебристым веером разбрызгивая воду. Несколько капель попали Караваеву на лицо. “Однако, чего не делает с людьми время”, - подумал он, припоминая морщинки на лбу Наташи и её усталый взгляд.
2
Около месяца прошло, но Караваев не спешил с обещанным визитом. Он работал инженером-конструктором в ОКБ при крупном заводе, и это время совпало с окончанием освоения новой продукции. Работать приходилось сверхурочно, и Караваев возвращался домой поздно, часам к десяти. По пути заходил в магазин, брал масла, колбасы, дома кипятил чайник, ужинал – почти всегда один.
Его приятель Костя Шилов, тоже инженер, редко бывал на квартире. “Здесь душно что-то”, - говорил он и уходил к своим знакомым “провести вечерок” – поиграть в преферанс, “потоптаться” на танцах. Теперь он влюбился в девушку – технолога и, кажется, собрался жениться.
У Караваева были другие наклонности, чем у Кости Шилова: танцам он предпочитал кино и театр, а если веселиться в компании, то совсем не обязательны водка и карты. В этом месяце ему не хватало времени даже на кино.
Перед сном Караваев выходил на балкон. Мягкая прохлада летней ночи освежала, и хотелось глубже дышать. Железные перила балкона были мокрыми и холодными от росы, и караваев гладил их руками, чувствуя, как острый холодок проникает ему в тело. Может, и не совсем, но он был доволен своей жизнью. Пока он не представлял её себе иной.
Большой двор освещался одной лампочкой на телеграфном столбе и лампочками над подъездами. Стены четырёх пятиэтажных зданий огораживали двор. Караваев думал, что за каждым окном идёт своя, ему неведомая, жизнь. Мысли об этом всегда волновали его и хотелось знать, как живут эти люди.
Уже несколько вечеров подряд он замечал в одном и том же открытом окне тёмный силуэт. Наверно, это была девушка. Она сидела на подоконнике в одной и той же позе, поджав под себя ноги и тихо покачиваясь, - по-видимому, в такт неслышной песне. “О чём она грустит?” – спрашивал себя Караваев, и ему самому становилось грустно.
В просвете между зданиями мерцали огни города. И Караваев снова подумал, что почти каждый огонёк означал чью-то жизнь. В той стороне, совсем недалеко отсюда, жила Наташа. Но Караваеву казалось всегда, что многие и многие километры разделяют его и Наташу, и он привык думать о ней, как о человеке, уехавшем далеко и надолго. Когда же он, спохватившись, вспоминал, что она близко и её при желании можно увидеть, ему становилось не по себе. Было бы легче, если бы она просто уехала и существовала надежда, что она вернётся. В конце концов, он любил прежнюю Наташу – светлую, чистую, капризную. Теперь он убеждал себя именно в этом. Он попытался представить себе, что сейчас она делает и едва не застонал от подступившей к самому сердцу тоски… Была глубокая ночь. Упала звезда, оставив в памяти световой штрих. Тёмный силуэт незнакомой девушки по-прежнему вырисовывался в желтоватой раме окна. От клумбы посредине двора легкий ветерок доносил тонкий запах табака и гвоздик.
“Жениться, что ли?” – укладываясь спать на пустующую койку Кости Шилова, думал Караваев. Взгляд его задерживался на “Неизвестной” Серова, и он выключал свет.
Стоило закрыть глаза и сразу откуда-то выплывали чертежи, схемы, расчеты и от этого тяжело становилось голове. “Однако, я здорово устал”, - как о ком-то постороннем, думал Караваев, прикидывая, сколько времени оставалось до отпуска.
В деревне у него жила мать, он аккуратно высылал ей каждый месяц триста рублей и всем домам отдыха предпочитал дом своей матери. Как и все старые люди, привыкшие к деревне, старушка не любила город и на приглашения сына переехать к нему отмахивалась: “Живи уж один! Тебе, сынок, жениться надо, а я только помехой буду. А в колхозе я не лишняя!” Ей было за шестьдесят, но она всё равно работала на птицеферме.
Мысли Караваева пробегали по знакомым местам – речке, лесу, лугам – и возвращались к Наташе. Прошло больше двух лет, как Наташа вышла замуж, а Караваев не мог отделаться от этой привычки – думать о ней. “Это наваждение какое-то”, - часто ругал он себя и ничего не мог поделать.
“А может, действительно, сходить к ним. Ведь ничего от этого не теряю, а посмотреть, как она живёт - любопытно”, - подумал он сквозь сон.
Со звоном промчался последний трамвай, и в окне тоненько задребезжали стёкла.
3
- Послушайте, дедушка, как мне на Полевую пройти?
Дед, седобородый, в белом картузе, сидел на лавочке у ворот своего дома и, опершись на падог, думал свои стариковские думы. Он поднял голову, заслоняя глаза ладонью от солнца, и сказал:
- А?
Караваев повторил вопрос громче, и старик отрицательно мотнул бородой:
- Не знаю, внучек!
“Долго же ты дожидался меня на этой скамейке”, - подумал Караваев. Его удивило, что дед не знает нужную ему улицу.
Он не спеша пошел дальше. Это было приятно – идти и никуда не спешить, зная, что тебя никто не ждёт и никто не торопит. Окраина чем-то напоминала деревню. Деревянные серые дома прятали свои окна в листве палисадников. На лужайке играли дети и паслись белые стайки гусей. В одном палисаднике протяжно мычал телёнок.
У Караваева начался отпуск. Освоение новой продукции закончилось, завод перешёл на серийное производство – и это воспринималось им, Караваевым, как победа, в которой была и его доля. Он сравнивал сегодняшнее своё состояние лёгкости и свободы с тем, какое он испытывал прежде, будучи студентом, после удачной сдачи экзаменов. С утра он был на пляже: купался, загорал, – впервые в это лето, – и теперь тело приятно ныло и казалось, что оно наливалось силой и здоровьем.
Человек лет тридцати, в темно-синей фуражке лётчика гражданского флота и кирзовых сапогах, охотно рассказал Караваеву, как найти Полевую.
“Не мудрено, что дед не знает этой улицы”, - подумал Караваев, увидев, что Полевая имела не более сорока домов и вела действительно прямо в поле. Там переливался, струился тёплый воздух, и манила к себе тёмная полоска леса. Все дома были новые, с застеклёнными верандами. У заборов желтели груды щепок, стружек, опилок. У пяти-стенного сруба стучали топорами плотники. Здесь тоже важно прогуливались гуси. Большой серый кот не спеша переходил дорогу.
“Прямо-таки деревенская идиллия!” – усмехнулся Караваев. – Здесь и машина-то, наверное, редкость”.
На высоких глухих воротах одиннадцатого дома он прочитал эмалированную табличку: “Осторожно! Во дворе злая собака” .
Не любил Караваев дома с этими предупредительными надписями. Ему казалось, что обитатели их находятся в постоянном страхе за своё добро и пекутся об его охране. Едва он дотронулся до щеколды и приоткрыл тяжёлые ворота, как со двора донеслось хриплое редкое гавканье. “По-видимому, солидный пес, - подумал Караваев. – Чёрт знает, на цепи он или спущен? Разделается со мной, как кулацкий барбос с дедом Щукарём. Добро, тот в полушубке был.” Ему стало весело.
4
В конце затемненного коридора между стеной дома и забором показалась пожилая женщина в клеёнчатом переднике и с ложкой в руке.
- Вам кого? – спросила она. Крикливый голос её показался Караваеву неприветливым.
- Наташу можно видеть? – сказал он, не совсем уверенный, что попал по адресу.
- Наташа! – крикнула женщина и скрылась за углом.
Караваев стоял у ворот, не решаясь идти в глубь двора. Невидимый пёс не переставал гавкать. “И зачем было приходить? – с раздражением думал он. – Врываюсь в чужую жизнь, собственно, из праздного любопытства. Да ещё и Наташе могут быть неприятности”.
-Тише, Мальчик! – послышался голос Наташи.
- Пришёл наконец-то. Здравствуй, – улыбнулась она Караваеву, молитвенно складывая ладони на груди и наклоняя голову.
Мальчик был овчаркой ростом с телёнка. Он бегал по проводу, звеня цепью, и хриплый редкий лай его казался лишним в этот солнечный яркий день. Из цинкового корыта пили утки, разбрызгивая воду. Капли вспыхивали на солнце подобно наждачным искрам.
На молодых яблонях за невысокой оградой зрели яблоки. Кусты смородины поднялись выше забора. Где-то в глубине их пищал цыпленок.
- Пойдём на кухню! – сказала Наташа. – Мы варение варим. Хочешь?
- Нет, - проговорил Караваев, не переставая думать, что пришёл он напрасно.
На двух керогазах в одинаковых зелёных тазах пенилось варение, и на кухне стоял запах вишни и дыма. Женщина в клеёнчатом переднике кинула на Караваева быстрый взгляд, не переставая помешивать варение. Караваев уже догадался, что это желтолицая, с пробором в чёрных волосах, женщина была свекровью Наташи.
Караваев сидел на скамейке и молчал. Наташа тоже молчала и мешала в тазу. “Почему она не догадается познакомить меня со свекровью? – размышлял Караваев. – Наверно, плохо живут друг с другом.”
- Ну, как дела? – спросила, наконец, Наташа. Странно, она была совсем иной, чем в ту встречу, - румяная, свежая, почти как в девушках, и совсем не видно было морщинок у глаз и на лбу. И яркий халатик с засученными по локти рукавами шёл ей. Лишь руки с накрашенными ногтями были очень тонкими и бледными. У кисти левой руки ясно выступал след от ожога.
- В отпуск уезжаю, - сказал Караваев.
- Когда?
- Сегодня. Уже билет на руках. Работы сейчас поменьше стало, да и очередь моя подошла. Вот и отпустили.
Женщина привернула керогаз, сказала что-то Наташе и, прихватив таз полотенцем, вынесла его во двор.
- Свекровь? – осведомился Караваев.
Наташа кивнула головой.
- Отопление у вас паровое, судя по этой печке, - сказал Караваев.
- Паровое.
- Манометром пользоваться научилась?
- Нет, я сама не топлю.
Караваев чувствовал, что говорит пустое, - лишь бы говорить, но другой темы не мог найти.
Из боковой двери вышла молоденькая, лет восемнадцати, девушка в ситцевом платье, босая, со свернутой ковровой дорожкой в руках.
- Люся проснулась, - сказала она, ни на кого не глядя и проходя мимо – во двор.
- Ладно, хватит варить! – решила Наташа. – Пойдём в комнату. И так ты не знай что думаешь: вот, мол, пришел, и она держит меня на кухне.
Караваев засмеялся: ничего подобного ему не приходило в голову.
- Это наша половина, - сказала Наташа. – Родители живут совсем отдельно. Ты садись здесь.
Она прошла в другую комнату, а Караваев не садился. Он с любопытством осматривал каждый предмет и тихо удивлялся, что в воображении всё было иным. Всё здесь было новым, словно вчера из магазина, - зеркальный шифоньер, круглый низкий стул, мягкие стулья. И даже красноватых тонов обои, казалось, наклеили только вчера.
Караваеву вспомнилась своя квартира с двумя тощими холостяцкими койками, с оловянной пепельницей, всегда переполненной окурками, с неметеным полом и “Неизвестной” без рамки и ему стало грустно. “Живут же люди, - без зависти подумал он. – свой дом, мебель новёхонькая, сад, утки. В этом доме может быть несчастье в одном случае: когда взорвётся паровой котёл”.
Наташа о чём-то разговаривала с дочкой. Босая девушка принесла ведро с водой и стала мыть пол. “Родственница, что ли?” – подумал о ней Караваев.
Наташа вынесла, наконец, Люську. Девочка с любопытством уставилась на Караваева, а он сразу же увидел, что дочь ни единой чёрточкой не похожа на мать.
- Я тебе говорила, что она на меня нисколько не похожа, - угадывая его мысли, сказала Наташа. – Вон уши оттопыренные, как у отца. И волосы редкие и прямые.
- А он не лысый? – осведомился Караваев.
Он видел её мужа лет восемь назад, и ему запомнилась в нём именно это деталь: длинные редкие волосы с пробором посредине головы. Он был небрежен, к Караваеву отнёсся с покровительственным добродушием и пытался говорить одними остротами. А Наташа говорила, что он плохо учиться и, наверно, еле сдал на аттестат зрелости.
- Нет, не лысый, - как-то обиженно сказала Наташа, опуская на только что помытый пол Люсю. – А что?
Караваев не ответил. Люся, шлёпая ножками, шла к нему с вытянутыми руками. Он поднял её и поцеловал – почти неожиданно для себя. У него сжалось что-то в груди, заныло. Он тихо поставил девочку на пол и сел в глубокое мягкое кресло.
- Прочно обжились, - сказал он.
Наташа перегнулась к нему через стол, и почти шепотом, – в комнате расстилала дорожку босая девушка, – сказала:
- Я бы это все (она повела вокруг тонкой рукой) променяла за прежнюю жизнь у мамы.
- Почему? – удивился Караваев, уже догадываясь о причине и тоже переходя на шепот. – Вы плохо живёте?
Она кивнула – и странно изменилось её лицо: румянец сошёл и в глаза вернулась усталость.
- Дураки мы с тобой! – шепнул он, тоже нагибаясь к столу и испытывая щемящее чувство жалости к Наташе и себе.
Она опустила глаза. Люська снесла Караваеву все свои игрушки. “Дя-дя”, - внятно повторила она несколько раз.
- Она ко всем липнет, -сказала Наташа, словно извиняясь за дочь. – И по кому такая? Я дикой росла.
- Мать говорит, что я маленький всех нищих целовал, - сказал Караваев и смутился.
Девушка обтерла последний стул, бросила тряпку в ведро и вышла, прикрыв за собой дверь.
- И почему же вы плохо живёте? – спросил Караваев. – Ругаетесь?
- Ругаемся постоянно, из-за всякой мелочи. Ты не можешь себе представить, как он ругает меня! Самыми последними словами. Ну, какими пьяные бранятся!
Караваеву стало стыдно, словно оскорбления, которые выслушивала Наташа, приходились и на его долю. Он молчал, опустив глаза. “Вот скотина! – думал он. – Кажется, институт кончил – и вот культура…” В голосе Наташи слышалось удивление и слёзы.
- Никогда не думала, что меня так могут обругать. И что противно, Олег, - он через час забывает обо всём и начинает ласкаться, подлизываться. А мне противно! Противно слушать его, смотреть на него!
- Из-за чего же вы… ругаетесь? – спросил Караваев.
- Из-за мелочей начинается. Он меня заденет, я его. Мне известно всё его прошлое – и это плохо! Он ещё в десятом классе путался с девицей шестью годами его старше и очень… не чисто. А он меня к кому-то ревнует, придумывает истории. Словом, грязь, грязь невообразимая!
- А мой приход не явится причиной новой потасовки? – с тревогой осведомился Караваев.
- Нет, я его предупредила, - спокойно сказала Наташа.
Она разоткровенничалась с ним, и Караваев вспомнил, что и прежде она доверяла ему. “Я знаю, ты никому ничего не скажешь”, - сказала она однажды.
В комнате появлялась и исчезала босая девушка, – Наташа называла её Маша, - возилась со своими игрушками Люся. Маша оказалась домработницей, и Караваев недоумённо спросил:
- А что бабка с Люсей не водится?
- Ну да! – усмехнулась Наташа. – Мы живём совершенно независимо. Сначала питались вместе, а сейчас разделились совсем. Правда, так у нас денег уходит больше, но зато ешь чего захочешь. А Машу мы из деревни взяли. Совсем молоденькая ещё – семнадцать лет, но добросовестная, старательная.
“И почему, - подумал Караваев, - эта Маша должна прислуживать Наташе?” Маша напоминала ему девушек из его деревни и досадно ему стало отчего-то.
Всё это казалось странным Караваеву – вся эта жизнь. И почему-то пришло в голову, что последний фильм, который он смотрел вместе с Наташей, назывался “Чужая родня”. В тот же вечер они поссорились. Она уехала на каникулы в Москву, а его направили на преддипломную практику в Омск. Это было в конце января, а когда он вернулся с практики, ему сказали, что Наташа замужем.
- И знаешь, всё получилось так неожиданно, что я и сейчас не могу опомниться, вернее, понять! – нервно взглядывая на Караваева, говорила Наташа. – Он ни с того ни с чего сделал предложение. Я сначала не согласилась. “Ты что, с ума спятил?” – ещё спросила. Он сказал, что это серьёзно. И у меня всё в голове закружилось! Кончаю институт, куда-то ехать надо. А как мама? Потом, думаю, мне уже двадцать три года, уже старая и прежнего успеха не имею. Плакала, плакала, у мамы совета спрашивала… Мама говорит, делай как знаешь. И мы расписались!
Наташа вздохнула, замолчала. “Как всё просто глупо!” - подумал Караваев и хрустнул пальцами.
Люся толкнула дверь, упала через порог на кухню и захныкала.
- И чего тебе там надо? – срываясь с места и поднимая с пола дочь, прикрикнула Наташа. Она захлопнула дверь и накинула крючок.
- Мне кажется, он совсем и не любит меня, - оттаскивая Люсю к игрушкам, продолжала Наташа. – Он смотрит на меня как на свою собственность и обращается со мной как с вещью!
Караваев прервал её:
- Ты на крючок напрасно закрыла. Толкнуться – и не знай чего подумают!
Наташа испуганно взглянула на него.
- И правда! Я об этом совсем не подумала.
Она приоткрыла дверь, и обоим стало неловко. “Сказать ей: брось всё и пойдём со мной!” – подумал Караваев. Он сейчас забыл свои мысли о том, что любит “прежнюю” Наташу.
- А ты уйди! – сказал он.
Она только усмехнулась.
- А куда? К маме? Он всё равно придёт. И уже поздно! – Она повела глазами в сторону Люськи.
“Нет, не пойдёт она за мной”, - уверенно подумал Караваев и назвал себя дураком.
- у нас в техникуме народ взрослый учится, - сказала Наташа. – И один парень, красивый, умница, предлагал мне бросить всё и с ним уйти. А я подумала: ну что, пойду я и будет хуже, чем сейчас. Здесь хоть материально хорошо живём, а с ним натерпишься всего. Ты не смейся – это так!
- Не знаю, - сказал караваев. – Но я думаю иначе: я, наверно, никогда не буду желать иметь свой дом или “обзавестись хозяйством”, как это называют.
- Женишься – и будешь рассуждать иначе! – тоном бывалого человека возразила Наташа.
- Вряд ли!
Этот разговор Караваеву напомнил давнишнюю встречу с Аркадием Копытиным, который прежде жил в одном доме с Наташей.
- И как ей было не выйти? – сказал Аркадий по поводу Наташиного замужества. – Отец у него – полковник в отставке. Дом свой, телевизор. Собираются машину купить! Как тут было устоять?
Караваев не поверил Аркашке, во-первых, потому, что подозревал его в тайной любви к Наташе и, во-вторых, это было низко и подло – выходить замуж из-за дома и прочего барахла.
- Не говори больше так никому1 – оборвал тогда Аркашку Караваев. – Ты, видно, совсем не знаешь её. И вообще всё это похоже на грязную сплетню!
- Ты сам её не знаешь! – горько сказал Аркадий и показался Караваеву ещё меньше и некрасивей, чем обычно.
“Кажется, он был прав, - подумал караваев теперь. – Я всегда её идеализировал”.
- Да и он Люську любит, - словно оправдываясь, сказала Наташа. – придёт и начинает с ней возиться… Нет, уйти невозможно!
Люся перехватила взгляд Караваева, бросила игрушки и быстро затопала к нему с вытянутыми вперёд ручками. Он подхватил её и подбросил к потолку. Девочка засмеялась, и он подумал, что и ему бы пора иметь свою семью.
- Какие у неё чудесные глаза – большие, синие! – сказал он.
- Как у отца, - быстро проговорила Наташа. – Хочешь чаю?
- Нет, я пойду! Скоро он придёт, передавай привет, если помнит меня.
Она вышла проводить его за ворота с дочерью на руках.
- Заходи, как приедешь из отпуска, - пригласила она. На солнце снова видны были морщинки на её лбу.
- Может быть! – неопределённо ответил Караваев.
Он дошёл до конца улицы и оглянулся. Наташа шла к нему спиной и вела перед собой за поднятые руки Люську.
“Аудиенция окончена, - с облегчением подумал Караваев. – А привет ему я зря передал. Он, по её словам, порядочная скотина, … если скотина вообще может быть порядочной”.
5
Однажды вечером – это было в октябре – Караваев проводил с завода девушку и не торопливо шёл домой. Девушку звали Катей, и она с каждым днём нравилась Караваеву больше и больше. “какая непосредственность, ум, чистота”, - думал он, и где-то в душе у него шевелилось сожаление, что своё, самое первое и самое чистое, он растратил попусту.
Он жил теперь на частной квартире. Костя Шилов женился, и Караваев без лишних слов “очистил жилплощадь”, оставив молодожёнам приёмник, купленный на пару с Костей, и свою богатую коллекцию пластинок.
- Живите весело и пластинки бейте только на счастье! – сказал он на прощание. Себе он взял лишь “Неизвестную” и купил для неё рамку.
Караваев проходил недалеко от той улицы, где прежде жила Наташа, и мысли его сами собой обратились к ней.
“В конце концов, она слабая и безвольная женщина, - подумал он. – Боится уйти от этой “сытой” жизни, потому что иной жизни не представляет себе”.
Он свернул на плохо освещённую улицу. По асфальту с тихим шуршанием скользили сухие листья. Чернели липы за железной оградой старого сада. Воздух был мягким и влажным. Чувствовалось приближение дождя. К подъезду больницы подъехал “зим” скорой помощи и из него вывели под руки больного.
Навстречу шла женщина в пальто широкого покроя и круглой, без полей, шляпе. Знакомой показалась Караваеву походка женщины – немного небрежная, с пришаркиванием ногами. Он напряг зрение, узнал её и преградил ей путь. Женщина удивлённо отпрянула от него и остановилась.
- Наташа! – сказал Караваев, не совсем уверенный, что это была она. – Здравствуй!
- Здравствуй! А я тебя совсем не узнала. Как это ты здесь очутился?
- С работы иду. Я только что думал о тебе – и вдруг встреча. Как-то странно даже!
- Что же ты думал обо мне?
- Вспомнил, что дом твой рядом, ну, и как в последний раз виделись, - уклончиво и почему-то с трудом подбирая слова, ответил Караваев. Он был немного мнителен, и эта встреча в осеннюю ночь взволновала его воображение.
- А я иду к маме, - сказала Наташа. – Бабушка с дедушкой приехали из Москвы, надо с ними побыть.
- Чего же ты одна?
- Он на работе. Придет поздней.
Они стояли близко друг к другу, и Караваев не знал – проститься ему и идти дальше или проводить Наташу до дома. В четных липах прошелестел ветер, и несколько листьев закружились в красноватом свете фонаря.
- А ты работаешь? – спросил Караваев.
- Работаю, но, наверно, брошу! К тому же со следующего года в техникуме истории не будет.
- Почему?
- Сейчас набирают с десятилеткой. Ты проводи меня, если не спешишь.
“И вот иду, как в юности”, - подумал Караваев, когда они пошли рядом.
- И, вообще, работа ужасно неинтересная! – говорила Наташа и в голосе её звучало раздражение. – Вчера парторг ни с того ни с сего говорит: сделайте доклад. Я отказалась. Она настаивает – пристала и ничего с ней не сделаешь. Снова пришлось ругаться! Не можем с ней ужиться никак. Понимаешь, грубая… Ну, самая что ни на есть баба! Никакого такта, подхода.
- Она, по-видимому, просто хочет, чтобы ты работала! – заметил Караваев. Он не любил, когда о людях говорили плохо из личной антипатии.
- Ну, ты подумай, Олег, какой может быть интерес к работе, если они получают по тысяче, тысяче двести рублей, а я пятьсот восемьдесят. И приходится ездить в такую даль!
“Вот в чём дело, - с недобрым чувством подумал Караваев. – Всё же Аркашка был прав”.
- Дело ведь не только в деньгах, - возразил он вслух.
- Конечно, - охотно согласилась она. – Но работать очень неинтересно, и я уйду. А ты всё там же?
- Там, но из ОКБ ушёл. Теперь в цехе работаю.
- А прежняя работа не по вкусу?
- Почему же? И та нравилась, но мне захотелось быть поближе к производству. С людьми интересней.
Наташа ничего не сказала на это, и некоторое время они шагали молча, думая каждый о своем.
- Не женился? – спросила Наташа. Они свернули на её улицу.
- Нет, - коротко сказал Караваев и вспомнил Катю. – А ты как с мужем живёшь?
- По-прежнему. Плохое чередуется со средним, среднее с плохим. Хорошего не бывает.
В словах Наташи слышалась жалоба и усталость. И Караваев подумал, что она, кажется, со всем примирилась и ничего не желает. Никогда он не мог предположить, что ему придётся жалеть её.
- Помнишь, - сказал он, - как-то ранней весной мы шли здесь, и мальчишки кидали в нас снежками?
- Нет, не помню! Они в меня всегда кидали.
Остановились у двухэтажного деревянного дома с высоким крыльцом. Караваев бросил взгляд на два верхних крайних окна – в них горел свет, и за тюлевыми занавесками промелькнула чья-то тень. Вспомнилась такая же осенняя ночь. Он стоял вот под тем тополем напротив, шёл дождь, и он, прислонив голову к сырой и шершавой коре дерева, смотрел на эти окна в надежде, что откроется шторка и покажется лицо Наташи… Тогда ему было семнадцать лет.
- Приходи на праздники, - сказала Наташа. В полумраке глаза её казались больше и глубже. Свет из окна пронизывал и как будто дрожал в её пышных кудрях.
- Спасибо, не смогу! – поблагодарил Караваев и снова вспомнил Катю.
Он не стал дожидаться, пока Наташа откроет дверь, простился и пошёл. А когда посмотрел назад, её уже не было на крыльце.
Казань, 1 ноября 1958г.