Часть 8. ИЗ ПОДНЕБЕСНОЙ –
ПОД КРЫШУ ДОМА СВОЕГО
Тридцать седьмая годовщина Октября Казанова не обрадовала: во-первых, шестого ноября все тот же его Бабкин подставил, послав в полк начальником караула, а, во-вторых, седьмое ноября выпало на воскресенье. И о каком празднике можно вообще говорить после бессонной ночи? О поездке на мотоцикле к Любе в Дальний седьмого нечего и думать, если завтра с утра на службу. Даже если бы Казанов подобно своему предшественнику старлею Белкину пригрозил начальнику штаба батальона суицидом на его глазах, вряд ли бы он избавился от наряда. А стрелять себе в висок во имя сохранения офицерской чести пришлось бы!..
После развода, где с назидательной косноязычной речью о высокой и ответственной миссии охранять покой своих боевых товарищей в великий праздник всего трудового человечества, выступил пузатый начальник политотдела полка подполковник Топорин, Казанов принял караул по уставному ритуалу у лейтенанта Коли Кимичева. И через несколько минут начались его совсем непраздничные злоключения.
Во всем составе команды у Казанова оказался лишь один знакомый – ефрейтор Габдеев, узбек из Коканда. На всех занятиях Казанов ставил в пример этого веселого невысокого, отлично сложенного паренька с красивым, как у киношного Тахира, лицом с пушистыми юношескими усиками над вздернутой к тонкому носу губой. Но пока Антон больше двух месяцев мытарствовал в командировке в Уссурийске и в Порт-Артуре, Габдеева забрали интенданты на склады полка и из строевого ефрейтора Рауф превратился в неряшливого разгильдяя и внешне, и по поведению. В расположении полка Казанов иногда сталкивался с ним и поражался, как ефрейтор разучился правильно отдавать честь. Зато научился на замечания отвечать пренебрежительными репликами и жестами.
Старшина роты Неведров до своей демобилизации, на свой лад объяснил Казанову причину перерождения Габдеева: в его ведении были дефицитные продукты, предназначенные для командира полка, его заместителей, начальников отделов и служб штаба. Получали мясо, рыбу, овощи, фрукты, консервы жены штабников. Они заискивали перед угодливым ефрейтором и нахваливали его перед мужьями. И незаметно, как некогда австрийский ефрейтор-фюрер, Габдеев превратился в кумира, проложив путь через желудки к сердцам начальников и их домочадцев. Стал незаменимым и постоянно увиливал от боевой подготовки по разрешению своих покровителей.
– Вы знаете, товарищ лейтенант, – пожаловался Неведров, – этот Габдеев меня теперь в упор не узнает, когда я его о чем-то попрошу. А в роте был таким ласковым исполнительным голубком, в рот его того-сего! По личному делу раскопали: грамотный, десятилетку закончил. Вот его и прибрали от нас в полк на хлебное место…
В праздничный наряд Габдеев угодил наверняка из-за острой нехватки личного состава в полковых службах, тоже не получивших пополнения из новобранцев.
А тут еще в связи с праздником караул впервые вооружили автоматами Калашникова – АК-47 и СКС – скорострельными карабинами Симонова. Уже семь лет они оставались секретными, поскольку всю армию промышленность перевооружить не успевала. И отношение к АК и СКС сохранялось как к дорогим сувенирам. Они хранились под опломбированными замками в отдельных пирамидах, словно египетские фараоны. А полевые занятия и стрельбы проводились с фронтовыми ППШ и карабинами образца прошлого века.
Разводящий зашел в крошечный кабинет начальника караула и доложил Казанову о готовности первого наряда к выходу на посты. Лейтенант погасил папироску в пепельнице – латунном стакане, отрезанном от стреляной гильзы 76-миллиметрового снаряда, – и вышел в низкое, узкое, тускло освещенное единственной голой лампочкой караульное помещение. В нем, казалось, сами стены источали запах солдатского пота, портянок, ружейного масла и махорочного дыма.
Наряд, выстроенный из десятка солдат спиной к нарам с лежащими на них одетыми по полной боевой готовности бойцами двух последующих смен, при появлении Казанова вытянулся по команде «смирно». После рапорта разводящего, лейтенанта дернуло спросить ефрейтора Габдеева об обязанностях и правах часового. Узбек, вооруженный карабином, улыбнулся и растерянно заморгал глазами, пожал плечами и нагловато признался:
– Моя русский язык, товарищ лейтенант, не понимаем…
В том, что Габдеев намеренно разыгрывал чурбана, у Казанова сомнения не возникало. Звание ефрейтора – отличного солдата пулеметного взвода – кокандец получил за отличную боевую и политическую подготовку на русском языке.
Строй дрогнул от общего смешка. Казанов решил положить конец бесплатному спектаклю и кивнул разводящему:
– Продолжайте!
Сержант скомандовал:
– Наряд, заряжай!
Солдаты взметнули стволы карабинов и автоматов в потолок, извлекли обоймы и магазины с патронами из подсумков и одним щелчком присоединили их к оружию. Затем правой рукой отвели за рукоятки затворы в заднее крайнее положение, утопили большим пальцем левой руки верхний патрон вглубь обойм и рожков. И осторожно, чтобы не загнать патрон в ствол, перевели затворы в исходное положение. После чего, по команде разводящего, приставили оружие прикладами к плечу и произвели контрольный спуск.
Оглушительный всплеск выстрела поднял на воздух и бдящих, и спящих солдат. Строй часовых родины разметало по углам и стенам. Помещение заполнил голубоватый едкий пороховой дым. Остался на месте только ошарашенный своей проделкой Габдеев с задранным к потолку курящимся дулом карабина.
Казанов опомнился первым, встал напротив Габдеева и сказал как можно спокойнее:
– Уберите палец со спускового крючка и отдайте мне оружие.
Мгновение назад смуглое лицо ефрейтора сейчас напоминало белоснежный хлопковый пучок с плантации Ферганской долины, его родины. И руки у него дрожали, когда он осторожно протянул карабин лейтенанту, мысленно благодарному року за то, что оружие произвело одиночный выстрел. А не сразу все десять, как это случалось с этим чудаком в пехотном училище. Тогда бы рикошетом могло убить или ранить не одного человека. Да и одна пуля, пока неизвестно куда отраженная от бетонного потолка, слава Богу, никого не обидела накануне праздника.
Поставив СКС на предохранитель, Казанов отнес «озорника» в свой, на предстоящие сутки, кабинет и поставил за баловство в угол. Покрутил ручку телефона и вызвал дежурного по полку – им был на сегодня сам подполковник Бустани. Не дослушав объяснения начальника караула, он панически крикнул: «Сейчас буду!» – и бросил трубку.
Наряд с разводом по постам до окончания предварительного расследования Казанов задержал. Отстраненному от несения караула Габдееву приказал оставаться при нем как главному обвиняемому в чэпэ. Сплющенную ударами о камни потолка и стены пули кто-то из солдат нашел, и сержант принес ее Казанову. Он положил ее рядом со снарядной пепельницей как вещдок.
– Начальник караула, на выход!
Призывный крик часового с улицы заставил Казанова метнуться навстречу подполковнику Бустани. Не выслушав уставного рапорта, национальный герой ворвался в караульное помещение, как вихрь с кавказских гор, с требованием немедленного доклада единым духом: что, как, где, когда?..
Предвидя допрос, Антон протянул ему уже готовую объяснительную записку.
– А вы молодец, лейтенант Казанов, – умеете писать! – неожиданно сменил гнев на милость дежурный по полку. – Больше никому не докладывайте: лишний шум перед праздником может весь праздник испортить… Прикажите разводящему: пусть ведет людей на посты. Ефрейтора этого позовите сюда – я с ним хочу говорить.
Разговор Бустани с Габдеевым был кратким, но выразительным:
– Слушай ты, жирный обозник! Откуда ты такой, кто тебя родил, воспитал и послал за границу на нашу голову? Ах, Узбекистан тебя послал! А что ты свой народ позоришь?.. Пошлю тебя туда же на перевоспитание. Послезавтра я отправлю тебя сначала на конюшню – навоз будешь убирать, а не дефициты жрать и нашим бабам улыбаться… Марш в свою казарму с моих глаз долой! На фронте бы я тебя…
А когда ефрейтор, как ошпаренный, выскочил из кабинета, Бустани посмотрел ему в след отцовскими глазами:
– Разве он виноват? Сами его распустили: гладили по шерстке, как домашнего кота…
Казанов проводил Бустани до крыльца караулки. И какое-то время, отдыхая от табачной духоты, следил, как его силуэт растворялся за отвесно падающими с невидимого неба кисейными гардинами влажного снега. Странно, думалось ему, насколько лучше стал говорить кавказец на русском. И сколько загадочной смеси резкости и доброты в его характере.