Седовласый майор Савран результатом поездки Казанова в Харбин остался очень довольным: ни тебе аварий, ни чэпэ с сержантами и солдатами. Вместо таинственного груза, доставленного его другу на главный материальный склад на берегу Сунгари, он получил ответный подарок – полный кузов «студебеккера» овощей для столовой артскладов. А под ними – опломбированные снарядные ящики с неизвестным содержимым. Об их существовании Казанову стало известно только при разгрузке. В сопроводительных документах они тоже не числились. Подумалось: дело ясное, что дело темное. И в Харбин, и обратно он вез нечто, известное только двум фронтовым корешам…
Выслушав краткий отчет, Савран спросил: что бы лейтенант хотел получить в награду за скромный подвиг?
– Очень устал в дороге. – И ограничился скромной просьбой: – Отпуск бы дня на три, товарищ майор.
– Забирайте свою команду, везите в свой полк – и вы свободны. Мне пришлют других.
– А нельзя это отложить на два-три дня? Мне у себя отдохнуть не позволят… Скажу честно, для чего мне нужны эти дни: друг – вместе семь лет в суворовском отучились – в отпуске женился, привез в Дальний жену. Хочу у них в гостях побывать.
Савран поморщился:
– Ох уж эти мне кадеты!.. Впрочем, если бы ко мне из Киева мой одноклассник приехал… Хорошо, забито! – поезжай. Потом вернешься сюда и заберешь своих архаровцев.
***
Два дня с Бобом и его Руфой пролетели в пьяном угаре. Они сказали, что свадьбы у них не было, так что приезд Казанова заполнит этот ритуальный пробел.
Руфина в потреблении табака и алкоголя не уступала обоим друзьям. Выпивка явно шла ей на пользу: она становилась румяной, молодела, сокращая шестилетнее преимущество в возрасте над своим юным влюбленным супругом. Да еще становилась и остроумной, слушала и рассказывала сальные анекдоты, не пренебрегая умеренным включением в свою литературную речь офицерского мата. (Она, уместно будет заметить, закончила филфак Дальневосточного университета, поработала школьной учительницей и журналисткой в армейской многотиражке).
Однако внешность Руфины далеко не соответствовала описанию, преподнесенному Казанову Бобом в их предыдущую встречу – в тот день, когда тоскующий муж кипятил свою слюну на раскаленной до бела нихромовой пружине. А теперь его жена с пышными от химической завивки и покрашенными под золото волосами жарила на этой же плитке картошку с салом на закусь пирующей троице. Стройная фигура сложившейся женщины. Узкий нос башмачком, средней полноты подкрашенные розовой помадой губы, выщипанные брови. И ниже их – широкие амбразуры умных серых глаз много испытавшей бездетной матроны. Под их проницательным взглядом Казанову порой становилось не по себе: он чувствовал себя нашкодившим мальчиком и начинал подбирать слова, словно на уроке.
По-видимому, то же испытывал и Боб, казавшийся прежде Антону символом пренебрегающего чужим мнением ухаря, а сейчас походил на кота, трущегося о ноги хозяйки в ожидании подачки. Точно так же, вспомнилось Казанову, он ластился к своей красивой маме, когда она каждый год приезжала к нему в Казань из Краснодара в конце июля. Жила у сестры, жены летчика-испытателя авиационного завода, и после ежегодных экзаменов увозила Боба из суворовского домой на летние каникулы.
Приятно удивили Казанова перемены в жилище друга. Стены Руфа побелила сама и украсила вышивками и фотошедеврами собственного и мужниного производства в деревянных рамках под стеклом. Как корреспондент многотиражки Рубина совмещала написание статей и заметок с работой фотокора. Боб добился от АХЧ – административно-хозяйственной части, – чтобы солдаты покрыли бетонный пол досками и покрасили бежевой краской. Откуда-то появилась двуспальная кровать с деревянными спинками, пышно застеленная и покрытая желтым верблюжьим одеялом, с взбитыми подушками под тюлевой накидкой. Боб позаимствовал раскладушку у лояльных к парочке соседей. И Руфа мигом устроила из нее комфортную койку для Казанова .
Динков уходил после завтрака на службу и вскоре возвращался с новым боезапасом ханжи и закуски.
– Что, Боб, у вас занятия с солдатами не проводятся? – изумился в первое утро Антон такой оперативности.
– Как же, Антон, без них бы наша Красная армия оставалась всех сильней? У меня ротный – кадет из первого выпуска Сталинградского СВУ. Он строг, но справедлив. И для него моя встреча с однокашником-кадетом – святое дело. И почему бы не пренебречь уставом и прочей дребеденью и не дать нам гульнуть пару деньков?.. Да и настроение у всех сейчас, как у декадентов, упадочническое: нас выводят в Союз в конце этого или в начале следующего года. Не успеем мы с Руфой толком прибарахлиться.
И все же покидал Казанов веселую парочку с тяжелым сердцем: ничего хорошего их спонтанный союз не предвещал. Даже при нем молодожены несколько раз сцепились по мелочам, как это было между Лидой и Володей Федотовыми. А сентиментальность друг к другу проявляли только после изрядно выпитого. Тогда были и поцелуи, и ласковые слова, и даже стихи – их Руфа как филолог знало несчетно. И умела читать – особенно Цветаеву. Одно из них Казанова особенно задело, и он попросил Руфу написать его в память о первом знакомстве:
– Чем окончился этот случай –
Не узнать ни любви, ни дружбе.
С каждым днём отвечаешь глуше,
С каждым днём пропадаешь глубже…
Стихотворение называлось «Расщелина». Казанову оно показалось подходящим к тому, что он увидел за последние два дня в Концессии.