Зато навстречу им, застилая небесную голубизну, подступала сизая туча, и дорога в кукурузе уже терялась в густом сумраке. Воздух, вобрав в себя влагу, словно уплотнился, минута – и засверкали молнии, загрохотали грома, срываясь с копья и колесницы Ильи-пророка, разверзлись хляби небесные, и путники вмиг превратились в мокрых букашек. Они плелись молча навстречу дождю и ветру, глядя под ноги и держась за руки, по липкой грязи, и при каждом всплеске молнии ждали, что она угодит в них.
Где-то на середине пути, когда небо относительно утихомирилось, и только дождь продолжал падать прямыми плотными струями, за их спинами послышалось чавканье, легкий звон и поскрипывание. Оглянулись – их нагонял мул, запряженный в пролетку с поднятым клеенчатым верхом. Они сошли с дороги и встали рядом, ощущая спиной тугие стебли кукурузы.
Пролетка поравнялась с ними – и, о громы небесные! – в ней сидел ни черт, ни леший, а сам майор Дворкин, одетый в китайскую прозрачную накидку с капюшоном, в среде военных называемой гандоном.
Лечащий врач сорвал очки и уставился выпуклыми, словно у страдающего щитовидкой, глазами на Казанова. Ясно, что и борец энтамоеб испытал не меньшее изумление при виде дезинтерийного лейтенанта и его спутницы. Возникла короткая, но незабываемая немая сцена на манер окончания гоголевского «Ревизора». А режиссуру трагического финала сегодняшней драмы моментально нарисовало воображение Казанова: разгон сначала от Дворкина, потом от замполита и начальника госпиталя, письменное отношение в полк. А там свои разборки, взыскание, запись в личное дело. Лишь комбата Кравченко это госпитальное рандеву не удивит, а подольет масла в их «теплые» взаимоотношения…
И самое противное – неизбежные вопросы смершевца: ради какой женщины он покинул пределы госпиталя?.. Фамилия, имя, отчество, адрес?.. В каких отношениях с ней находитесь?.. Ах, в половых! И только? – мы это проверим…
– Да скажи ты им, что я жена твоего друга-офицера, – угадала причину его беспокойства Люба. – Сам он из-за занятости на службе к тебе приехать не может – послал меня.
– Прекрасная идея! Но даже сержант на КПП разгадал в тебе эмигрантскую шпионку. В версию о сшитых мне бостоновых штанах он, конечно, не поверил... На какую разведку вы работаете, мадам Терехова?..
В месте преодоления кирпичной ограды для проникновения на территорию госпиталя их тоже ожидал сюрприз: разрыв в заграждении из колючей проволоки по гребню стены был восстановлен. А два деревянных ящика из ближайших кустов исчезли. Их самовольщики ставили друг на друга и без труда преодолевали искусственную преграду. Значит, майор Дворкин уже предпринял превентивные меры, вынудив Казанова капитулировать без предварительных условий. Дождь почти перестал, в посветлевшем воздухе мельтешила только его мокрая пыльца. Казанов снял рубашку, что есть силы, отжал, встряхнул пару раз и одел на себя. Мокрые брюки прилипли к ногам, и грязь по низу штанин лишила их недавней новизны. Сырые кофточка и юбка плотно облепили Любино тело, и он с тревогой подумал, что из-за него у нее возобновится хронический бронхит.
– Ладно, Любочка, возвращайся на остановку, а я иду сдаваться на милость победителя Дворкина.
– Ни за что! Я пойду с тобой до проходной. Хочу убедиться, что тебя пропустят.
Он не стал спорить – и хорошо сделал. Извозчик, доставивший Дворкина, еще не уехал и возился с вывихнутым колесом своего лимузина. Мул с прицепленным на узду мешочком корма, надвинутом на его морду, жевал, словно печально подмигивая Казанову выпуклым глазом.
– Тебе, Люба, повезло: можешь уехать с тунзой на его «самолете». Поговори с ним.
На звук ее шагов сидевший на корточках перед колесом пожилой китаец поднял голову, и на короткую фразу женщины что-то сказал.
– Просит пятнадцать тысяч, – сказала она. – Ты иди, я подожду, пока он отремонтируется.
Туча с грозовым дождем уплывала в сторону моря, открывая светлое, словно промытое водой и осушенное солнцем небо. От КПП на них без прежнего дружелюбия смотрел сутулый сержант. Целовать эмигрантку под его бдительным взглядом не стоило. Казанов встал к Любе вплотную и вложил ей в ладонь комок влажных купюр:
– Скоро увидимся. Прости, что втянул тебя в эту историю. Купи лекарств от простуды. Всего хорошего.
Он прошел во двор вслед за подкатившим крытым брезентом «студебеккером» и помахал Любе рукой прежде, чем за ним закрылись железные ворота. Ему показалось, что она плакала.
Грузовик остановился у подъезда энцефалитного отделения, загородив Казанову проход к подъезду своего отделения, – настолько узким экономные японцы сделали госпитальный двор. Правая дверка кабины автомашины распахнулась, из нее на подножку выскочил щупленький лейтенант с серебряными погонами медика и стал вытягивать наружу другого человека. Антон подскочил, чтобы подстраховать лейтенанта, опасаясь, что он может соскользнуть с подножки и упасть на бетонную площадку подъезда. Из кабины безжизненное крупное тело с солдатскими погонами выталкивал водитель.
– Откуда вы? Что с ним? – спросил Казанов, когда они усадили больного на подножку.
– Из Синьшатуня. Японский энцефалит: комары его искусали, – тяжело дыша, ответил маленький лейтенант. – Наверное, боится инъекций, вот и увильнул по дурости от профилактических уколов. А сейчас у него температура не меньше сорока, мозг поражен, летаргия. Слышишь, у него дыхания нет, и пульс я не могу прощупать. То ли живой, то ли дуба дал.
Укушенный солдат обмякшим телом и безвольно свисающей на грудь головой напоминал бескостную марионетку кукольного театра. Подбежал шофер в сдвинутой на затылок пилотке и с расстегнутым стоячим воротником гимнастерки.
– Ну, взяли! – скомандовал медик, забрасывая гибкую, как плеть правую руку больного себе на плечи. То же сделал шофер с левой рукой. Казанов открыл дверь подъезда, и троица исчезла в полумраке прохода к лестнице.
***
Мужеподобная медсестра встретила Казанова в коридоре у его палаты устрашающим рыком:
– Переоденьтесь, умойтесь – и к лечащему врачу в ректороманоскопию!
– Что-то слишком часто!
– Дошутились! Врач вам пропишет лекарство!
– Не сомневаюсь… А почему бы вам не воздействовать на начальника своими женскими чарами и спасти меня, больного и несчастного, от расправы?
– Семён Львович сказал о женщине, которая о вас сможет позаботиться.
– И куда же подевалась мужская солидарность?..
Дворкин в своем пахучем кабинете не стал читать Казанову нравоучительных наставлений. Он вручил ему засургученный пакет, сопроводив подарок сухим указанием:
– Отдадите это в строевой отдел полка. Через два дня проверю по телефону исполнение. У сестры не забудьте взять коробку с лекарствами на две недели. Последние анализы показали, что для окружающих вы на данный момент не опасны. Принимайте лекарства точно по предписанию, возможно, и без нашего прямого участия. По окончании амбулаторного лечения сдайте на анализ кровь, мочу и кал в медсанбате дивизии. С завтрашнего утра по приказу главного врача мы вас выписываем из госпиталя за грубое нарушение режима. Вам, надеюсь, сейчас не смешно?..
– Считайте, что вы, товарищ майор, смеетесь последним. Но если бы вы на прощание заглянули одним глазком в мое очко через телескоп…
Майор побледнел и, не скрывая злобы, выдавил из себя ответную шутку:
– Прикусите свой язык, лейтенант! Или засуньте его в свой зад вместо ректоскопа. И не показывайтесь мне больше на глаза.
В Антоне тоже взыграло ретивое. Он становился перед доктором – тот был на полголовы ниже его – и пытался за отсвечивающими толстыми стеклами отыскать те самые глаза Дворкина. Не нашел и произнес с апломбом, как в кадетке, когда предлагал разрешить проблему в кулачном поединке:
– А почему бы не вызвать меня на дуэль? Слабо?.. Был счастлив познакомиться! Желаю здравствовать!..
Он вернулся в палату, внутри у него все дрожало от этой короткой с неравным ему по рангу ректологом. Прочитанного о своей болезни хватало, чтобы понять, что Дворкин отправлял пациента или на скорую гибель, или на пожизненные страдания от террористических вылазок одноклеточных энтамоеб, чтобы напитаться его кровью и снова укрыться в цисты в ожидании благоприятного момента для теракта. Казанов был уверен в том, что узнай Дворкин о смерти молодого лейтенанта за пределами госпиталя, эта весть только бы повысила его профессиональный тонус и не вызвала покаяния по поводу нарушения пресловутой клятвы Гиппократа. Умер Максим – ну и хрен с ним!..
Автомобилист Иван безмятежно спал после бурно проведенной ночи с сексуальной пациенткой этого же отделения. На толчок в плечо он открыл водянистые глаза соблазнителя и сразу справился:
– Ну и как? Натянул свою эмиграшку?
Казанов присел на кровать, намереваясь собрать вещички к завтрашней эвакуации.
– Не обломилось! Говорит, недавно бортанулась от меня. Не готова к приему… Зато и меня Дворкин только что бортанул отсюда – засек нас на обратном пути с моря и выписывает не долеченным. На ишаке нас во время дождя нагнал, hui моржовый. И дал мне пинка под жопу – утром без боя сдаю позицию и передислоцируюсь к эмигрантке минимум на два дня. Потом – в часть, на излечение к Масловы, нашему батальонному коновалу… Чем я нарушил режим? Только тем, что прогулялся на море?.. Все лекарства принял, анализы прошел. Он сам, сволочь, нарушает приказ по армии – не использовать велорикш и извозчиков!..
– Успокойся, Антон! Будет хуже – вернешься сюда и долечишься.
– Будем живы – не помрем! – сказал Казанов, расстегивая браслет Ивановой «победы» на своей руке. – Я возвращаю вам часы, и о любви вас не молю… Бери, бери, а то не у кого время будет спрашивать! Только подскажи: где проще мне мотоцикл заправить? Бак почти сухой, а до батальона больше ста верст пылить. И аккумулятор дохлый – без подзарядки не заведу.
– Спасибо за возврат часов, только это против правил: картишки не знают братишек. Я бы и без этого благородного жеста дал записку в мою роту. Тебе там и аккумулятор зарядят, и на всю жизнь горючкой заправят…