15. Люська – русская Кармен

В Дальнем Казанов первым делом решил избавиться от чемодана. С автобусной станции прямиком направился на железнодорожный вокзал через площадь, переполненную велорикшами и тарантасами на высоких рессорах с кожаными сидениями, запряженными мулами. Рикши и извозчики накинулись на него, вырывая чемодан и умоляя взглядами и жестами прокатить его хоть на край света. Он еле отбился от трудящихся востока и без хлопот сдал громоздкую ношу в камеру хранения. Возрадовался, что избежал знакомства с нашими патрулям, – они прохаживались в другой стороне огромного зала. Сквозь ряды велорикш и извозчиков пересек площадь и успел в темно-зеленый, под цвет танка или бронетранспортера, трамвай с маленькой кондукторшей в синей «маодзедуновке» в марлевой повязке до глаз, похожей на пионерку, пронзительно объявлявшей остановки.

Стоимость билета равнялась цене двух коробок спичек – 400 фыней, – но и это для многодетных китайцев, получавших не больше шестисот тысяч юаней в месяц, было дорого. К тому же в стране была, как и у нас после Октябрьского переворота, была огромная безработица. Улицы кишели нищими и маленькими грязными попрошайками. Его лейтенантская получка в миллион четыреста сорок тысяч юаней китайцам не снилась. Зато и престиж советских военных был на высоте. Голубицкий, изучивший конъектуру в Артуре и Дальнем, говорил, что эмигрантки считали выгодным связываться с «советскими» - так они обобщенно называли жителей СССР. С ними не разбогатеешь, но попьянствовать и развлечься в недоступных при их заработках местах – пожалуйста. Даже дочери повешенного, после оккупации Дальнего, знаменитого в Гражданскую войну атамана Семенова, по слухам, кинулись во все тяжкие с красными офицерами.

Позавчерашняя ночная и вчерашняя утренняя прогулки по чужому городу обернулись удачей: проехав кинотеатр с рекламой советского фильма «Хождение за три моря» – она изображала артиста Столярова в роли Афанасия Никитина – Казанов точно угадал нужную остановку. Зашел в магазин, накупил сетку продуктов, бутылку водки «синьхуа» и какого-то красного вина – Люба водку не пила. Через пару кварталов вышел на важный ориентир – озеро или пруд с плавающими у берега утками, откуда издали увидел желтую двухэтажную полицейскую будку на перекрестке. Огорчало, что калитка во двор виллы, где жила Люба с дочкой, находилась под постоянным наблюдением китайских блюстителей порядка.

Но гораздо хуже, как его предупредила Люба, что пятиэтажный дом на противоположной стороне улицы, занятый семьями офицеров советской комендатуры, смотрел окнами во двор ее дома. В этом Казанов убедился воочию, когда увидел молодую мамочку в ярком платье, выкатившую из подъезда детскую коляску и бдительно проследившую за траекторией его движения к калитке. Лицо женщины показалось знакомым, да мало ли на свете похожих! И все же это было лучше, чем если бы на прогулку с дитятей отправился его папа в полковничьих погонах. А с другой стороны, успокаивал себя лейтенант-самовольщик, он одет в шпака и вполне может сойти за эмигранта. Только в манере одеваться у эмигрантов было большое отличие – они выглядели как бы более домашними, естественными, более скромными, а кожанок вообще не носили.

Он возился с запором на обратной стороне калитки, когда его окликнул знакомый женский голос:

– Эй, Антон! Ты что, друг, своих не узнаешь?

Он слегка вздрогнул и оглянулся: на другой стороне узкой улицы стояла Люська, первая беременная сожительница Сашки Абакумова в Уссурийске, купчиха, так оперативно реализовавшая их панбархат.

– А ты как здесь оказалась?

– Это ты, дорогой, откуда приплыл? Эмигрантку завел, признавайся!

Он в два прыжка пересек улицу и заглянул в коляску – ребенок спал с пустышкой под носом. Люська была неузнаваемой – цветущая красавица!.. К чести Сашки, он сумел ее оценить даже в интересном положении, пусть и на короткий срок.

– Тише ты, предательница! – весело возмутился Казанов. – Еще караул закричи! Ты же в Чзиньджоу поехала.

– Надул меня муженек! Наврал, а зачем – сам не знает. Говорит, военную тайну не хотел раскрыть. Не на ту нарвался: я его через отдел кадров армии махом разыскала. Служит командиром комендантского взвода, сволочь. Думал, скроется от меня и алиментов. А я сама его брошу, как в Союз в отпуск уедем. В гробу я таких субчиков видала! Свободу люблю, и плевать я хотела на эту сытую бездельную жизнь!

– Да ты прямо Кармен!

– Это кто такая?

– Испанка одна. Своего мужика-солдата хотела бросить, а он ее зарезал.

– Ну мой-то на такие страсти не способен – только обрадуется, если разбежимся. Ни рыба, ни мясо – и в жизни, и в постели. То ли дело Александр Иваныч – во всем мужик!

– Видел у него в бане – до сердца достанет. Сегодня ночевал с ним в Артуре – о тебе страшно скучает.

– Болтун ты, Антон! У него таких, как я, было – до Москвы раком не переставишь.

– Это там, в России, а здесь любая – божий дар. Сказать ему, где живешь? Мигом подскочит.

– Хотелось бы увидеться, да ни к чему хорошему это не приведет. Ему от бабы только одно и надо – чтобы по команде «ложись» валилась на спину с ногами врозь. Он никогда не женится. Или по пьянке подберет какую попало чувырлу и будет мучиться, как я со своим недотепой. Пойдем, выпьем – так рада тебя встретить!

– Так ты же ребенка грудью кормишь!

– Не кормлю с роддома – там маститом заболела, молоко пропало. Пойдем, денег у меня теперь – как у дурака махорки. А счастья нет.

– Что-то ты раскисла, на себя не похожа. Муж, сын, заграница…

– А любовь, а свобода?.. Пойдем до киоска, там китаец мне свои узкие глазки строит – у него я почти каждый день причащаюсь.

– Извини, Люся, не могу. Меня ждут. И с мужем твоим знакомиться не хочу.

– Он на дежурстве.

Из-за угла появился столь нежеланный высокий подполковник с торчащим из-под лакированного козырька фуражки большим носом. Прошел мимо, буркнув «здрасьте», и вопросительно обвел Казанова комендантским взглядом.

– Пойду, Люся. Я в самоволке, еще прищучат здесь, не отвертишься.

– Ладно, прощай, Антон. Вряд ли еще увидимся. Александру Иванычу мой сердечный привет. И большое спасибо в придачу: он меня тогда здорово выручил – могла бы и с голоду подохнуть с сыночком в животе. Передай, что сына назвала Сашкой, – он ведь ему ушки доделывал.